Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы
— Ну что, я говорила, говорила! Вот они и вернулись!
— Кто они–то? — возразил я. — Никого и нету. Сергей Юрьевич сам по себе, для шутки зашел.
— Не надо, я же не дурочка.
Я за руку провел ее мимо Тамарискова, усадил в кресло, подал воды. Потом сходил и запер дверь в номер. Сергей Юрьевич сидел, привалившись к стене, и задумчиво выковыривал изо рта сломанные зубы. Оскорбленно прошамкал:
— Этого я не смогу тебе простить, Сашок!
На всякий случай я пнул его ногой в живот, и Сергей Юрьевич сытно икнул.
— Что он с тобой сделал? — спросил я у Кати.
— Ничего. Я перехитрила. Сказала, что подмоюсь и выйду, а сама заперлась. Мужчины таКие доверчивые.
Я никак не мог понять, бредит она или в нормальном рассудке. В растерянности дал ей сигарету.
— Катя, что у тебя болит?
— Ничего не болит, — она рассмеялась, веселая, озорная, возбужденная. — Саша, знаешь что?
— Что?
— Я больше их не боюсь. Ну вот ни капельки. Они такие смешные. Смотри, смотри, как он ползает! Как жук.
Сергей Юрьевич действительно сделал попытку по стеночке подняться на ноги.
— Катюша, отвернись, пожалуйста. Сейчас я его пристрелю.
— Ой, ну не надо! Он же ни в чем не виноват.
— Сашок! — подал трагический голос Сергей Юрьевич. — Она права. Я пальцем ее не тронул. Я же не насильник. По доброму согласию всегда готов. А так… Ты тоже меня пойми. Я честно балдею, когда баба не дает. Характер сволочной. Я возмещу, Сашок. Сколько скажешь, отстегну.
— Кретин, — не сдержался я. — Весь отпуск нам поломал.
Бочком, бочком, не сводя глаз с пистолета, Тамарисков пробрался в комнату и плюхнулся на постель. С окровавленным ртом, с запачканной кровью рубашкой, он был похож на обиженного вампира.
— Сашок, мы же интеллигентные люди. Почему поломал отпуск? Отдыхай сколько влезет, а я с утра отчалю. Бабки в номере, прямо сейчас принесу. Отпусти, а? Мишу замочил, что ли?
Увидев Катю невредимой, я успокоился, но чернота в груди не отпускала. Палец онемел от желания спустить курок. Привычка убивать, обретенная совсем недавно, оказалась сладкой, как нектар. Подонок догадывался, как близок он к последнему путешествию.
— Сашок, ты что, не веришь?! — бормотал, закатывая глаза. — Мамой клянусь! Больше никогда меня не увидишь. Десятирик устроит, да? Десять тысяч баксов, Сань! За моральные издержки.
— Собирай вещи, сказал я Кате. — А ты ступай в ванную, козел!
Сергей Юрьевич упирался, как мог, пришлось тащить его чуть ли не волоком. От тычков стволом под ребра он обмякал, ухал и валился на пол, как мешок с зерном. Он, конечно, был уверен, что минуты его сочтены, и понес вообще какую–то околесицу. Признался, что содержит в Липецке приют для престарелых, что на нем трое грудных младенцев, которые без него подохнут с голоду, а также поклялся, что, если я его прощу, отдаст мне самое дорогое, что у него есть.
— Сашок, не пожалеешь… Четыре этажа, винный склад… Пять гектаров соснового бора… Лоси, кабаны… Поохотимся вместе… Девок навалом, какие хочешь… Одна турчанка, Сань, ты же ее не видел, ты же ничего еще не видел… У вас в столице…
— Заткнись!
Пока я приматывал его ремнями к батарее в ванной, сумму выкупа он довел до миллиона зеленых.
— Наличными, Сань! Прямо в номере. А хочешь — натурой?!
Наконец я заткнул ему пасть вафельным полотенцем и оставил в ванной. Связал вроде надежно, но особого опыта у меня в этом деле не было.
Катя уже собрала сумки, мою и свою, и была готова в дорогу. Взгляд по–прежнему лихорадочно–просветленный.
Я заставил ее выпить сразу три таблетки из тех, которые дал милейший Андрей Давыдович. Проверил деньги, документы, переоделся в джинсы, свитер и куртку. Напоследок заглянул в ванную. Сергей Юрьевич заискивающе произнес:
— Ноги затекли, Сашок. Может, ослабишь маленько узлы?
— Учти, мерзавец! Рыпнешься до утра — и тебе каюк.
— Да ты что, Сань?! Разве я себе враг?
Неприкаянные, мы вышли в ночь.
Глава шестая
Через двое суток, после многих мытарств, мы очутились в петербургской гостинице «Центральная». Сняли два одноместных «люкса», расположенных по соседству. Все–таки демократия много хорошего дала людям: в гостиницах, как и повсюду, плати бабки — и ты кум королю. Впрочем, с деньгами так было и при старом режиме, чего темнить. В Петербург попали чудовищным крюком, через Екатеринбург, но об этом знал только я. Буквально через полчаса после побега из «Жемчужины», когда мне удалось зафрахтовать попутку, Катя впала в спячку, в которой отчасти пребывала и поныне. Все двое суток с места на место, с вокзала на вокзал, из буфета в ресторан я перетаскивал ее почти на руках, а когда где–нибудь прислонял, она тут же погружалась в глубокое беспамятное забытье. Меня это не беспокоило: жива — и слава Богу…
— Мы где, Саш? В другом номере?
Я протер влажным полотенцем ее пылающее сухое лицо.
— Нет, это не другой номер. Ты разве не помнишь, что приключилось?
— Почему не помню? Все отлично помню. Меня насиловали, тебя били.
— Вот и не угадала. Мыв Петербурге, в гостинице. Сейчас день, и мы с тобой пойдем на экскурсию.
Катя хитро на меня посмотрела:
— Если это Петербург, у меня тут есть подруга, Галка Кошевая. Давай позвоним?
— Никаких Галок. У нас свадебное путешествие. Зачем нам какие–то твои Галки?
— Значит, соврал. И напрасно. Я же всегда чувствую, когда врешь.
Бог весть какие метаморфозы с ней происходили, но она была уже совсем не та, что в пансионате. Уравновешеннее, спокойнее. Вопрос лишь в том, выздоравливала ли или все глубже погружалась в пучину душевного расстройства.
Как только мы вселились, я по коду набрал телефонный номер в Москве, который заставил меня запомнить Гречанинов. Включился автоответчик, и я продиктовал свои новые координаты. Потом позвонил матери, трубку сняла Елена. От нее узнал, что дома все в относительном порядке: сынуля у кого–то на даче, а мать хотя и сильно страдает, но внешне это проявляется лишь в том, что никак не может вспомнить, куда подевалась старая каракулевая шуба, и целыми днями ее ищет. Шубу ей двадцать лет назад, на сорокапятилетие, подарил отец, и это было огромное событие в нашей тогдашней жизни. Шуба стоила около пятисот рублей, месячная зарплата отца — это был щедрый подарок. Долгие годы она висела в шкафу безо всякого применения: мама не решалась выходить в ней на улицу, полагая, что будет выглядеть вызывающе; зато жила с бодрым чувством обеспеченной, богатой и любимой женщины. Потом, лет семь назад, случилась трагедия: за какой–то месяц недосмотра шубу сверху донизу побила моль. Мать убивалась, как по покойнику, и когда однажды всерьез допекла отца своим нытьем, он сгоряча вынес шубу на помойку, до глубины души поразив супругу этим кощунственным поступком. И вот, оказывается, боль утраты не утихла до сей поры. Я понимал, почему она заново взялась разыскивать злополучную обнову: отец несколько раз намекал, что как только разбогатеет на ремонтном бизнесе, сразу купит жене новую
шубу из соболя, чтобы согреть наконец ее старые кости. Он умер, и в голове у бедняжки все окончательно перемешалось в одну кучу.
Я поблагодарил Елену за то, что сдержала слово и не бросила мать одну, на что бывшая жена справедливо заметила: не всем же быть такими эгоистами, как ты. С мамой я тоже поговорил, но так и не понял о чем. По–моему, она приняла меня за кого–то другого.
Пока звонил, распаковывал сумки и принимал душ, Катя успела соснуть и выглядела опять обновленной.
— Саша, — окликнула с кровати. — Подойди, пожалуйста. Сядь сюда.
Я присел на стул, избегая ее пристального, настороженного взгляда.
— Меня будут сегодня иголками колоть?
— Нет, не будут. Курс уже кончился.
Но спросить она хотела не об этом и действительно набралась духу:
— Помнишь, ты говорил, что любишь меня?
— Конечно, помню.
— Это правда?
— Конечно, правда. Что же, я буду врать, что ли?
— Но ты даже не дотрагиваешься до меня. Тебе противно, да?
Она не застала меня врасплох, но все же я почувствовал неприятное жжение в груди, как от спиртовой микстуры.
— Пожалуйста, не забивай себе голову ерундой, — теперь я смотрел прямо в ее заблестевшие очи. — Просто ты еще не готова. Нам нельзя торопиться. Поспешишь — людей насмешишь. Надо подождать, пока окончательно поправишься.
Пригорюнилась, вздохнула:
— Так и говорят, когда не любят. Придумывают разные отговорки.
Чтобы помешать ей разреветься, я взял самый строгий тон:
— Это не отговорки. Тебе кажется, ты здорова, но это не совсем так. Ты вон спала подряд двое суток. Разве здоровые девушки по стольку спят? И голова у тебя кружится, и температура все время повышенная. Да это естественно. После того, что мы с тобой пережили, могло быть и хуже. Счастье, что у тебя такой крепкий организм.
