Александр Смирнов - Чернокнижник
Подсчитали? Нет?
У меня тоже не выходит. Калькулятор зашкаливает. А ведь мозг ничто иное, как калькулятор. Только гораздо мощнее и надёжней, чем те, которые продаются в магазинах. Получив задание от своего хозяина, эта самая мощная вычислительная машина в мире начинает свою работу. При этом она не беспокоит человека до тех пор, пока задача не будет решена хотя бы частично. Человек может заниматься чем угодно: спать, есть, пить водку, ловить рыбу — запущенная машина будет работать. И никто даже сам хозяин не в состоянии выключить её. Но когда появляется промежуточное решение, когда на определённом этапе все герои выстроены и связаны сюжетами, мы говорим — пришло озарение или вдохновение. Здесь важно не потерять время, важно срочно записать на бумаге всё, что рассчитала машина. И писатель, который уже месяц или два не мог написать и одной строчки, садится за стол и начинает строчить с такой скоростью, с которой вряд ли бы вы смогли поспеть за ним, даже если бы вы летели на крыльях. Он не ест, не спит, а пишет до тех пор, пока выданный мозгом сюжет полностью не ляжет на бумагу. Затем мозг приступает к следующему сюжету, а тело писателя лежит распластанное на столе не в силах от усталости даже пошевелить головой.
Работа Чернокнижника полностью подчинялась приведённой выше схеме с той лишь разницей, что общая концепция его произведения не была спрятана в голове, а была нанесена на скатерти, разрисованной кружочками, квадратиками, треугольниками и стрелочками. Писатель, как пулемётчик, барабанил по клавиатуре, превращая обыкновенную картинку с изображением плотских утех своих однокашников в душераздирающую историю от которой у самого леденило сердце. Описав этот сюжет, Пётр отбрасывал картинку, смотрел на скатерть и приступал к новому сюжету.
Что это если не вдохновение!?
Катя, понимая писателя, ходила возле него на цыпочках, боясь побеспокоить даже дыханием. Иногда она подносила своему гению тарелку с едой. Гений автоматически, даже не понимая, что он делает, опустошал её, не переставая писать ни на секунду. Ночью, когда голова писателя не выдерживала нагрузки и отключалась, Катя, как фронтовая медсестра, выносила с поля боя израненное тело и укладывала его на кровате, чтобы, отдохнув несколько часов, утром оно снова могло взяться за перо или выражаясь языком современным за клавиатуру.
Изредка Катя заглядывала Петру через плечо, и читала его рукопись.
Прочитав однажды несколько листов, она отошла от Петра, ушла на кухню и вернулась с тушкой куры, которая лежала на разделочной доске. В другой руке она сжимала кухонный нож.
Неожиданно Пётр вздрогнул и отшатнулся от клавиатуры.
— Пиши! — строго сказала Катя.
— Не могу, — простонал Пётр.
Катя положила на стол разделочную доску и ударила куру ножом.
— Слышишь, как кости хрустят?
— Не могу, — повторил Пётр.
Катя вставила в руки Чернокнижника нож, сжала в своей руке кулак писателя, размахнулась и ударила куру.
— А теперь сам, — скомандовала она.
Рука робко опустила нож на куру и ни только не проткнула её ножом, но даже как следует не порезала.
— Сильнее!
Рука ударила сильнее.
— Ещё сильнее!
Рука ударила так, что от куры полетели ошмётки.
— Вот так, так надо бить, — "заводила" Чернокнижника Катя. — Ты чувствуешь хруст костей? Бей его, бей!
Рука всё чаще и сильнее стала наносить удары. Наконец она, войдя в экстаз, измолотила куру в порошок.
— Вот, так, хорошо! Теперь опиши всё это.
Руки вновь легли на клавиатуру и продолжили работу. Катя убрала куру.
Мишель положил последний лист рукописи на стол и посмотрел на Наташу.
— А что будет потом? — спросил он.
— Он сам ещё не знает. Не придумал. — Ответила она.
***
После того, как Геннадий Малышев отпустил на свободу грабителя и уничтожил все доказательства преступления, начальник некоторое время ждал визита молодого сотрудника для объяснений. Шеф даже подсылал к нему капитана, чтобы тот растолковал лейтенанту существующие порядки. Капитан доложил, что выполнил приказ шефа.
— Почему же он тогда не пришёл ко мне? — не понимал начальник. — Может быть, он не понял?
— Да я ему прямым текстом сказал, что у нас принято делиться! — возмутился капитан.
— Не кричи ты! — осадил его начальник. — Мне, слава богу, ничего объяснять не надо. Просто моё начальство уже задавало мне вопрос.
— А может быть он жадный и не хочет делиться? — предположил капитан.
— Генка жадный? — усмехнулся шеф. — Это ты уж через край хватил. Да он последнее отдаст, если с кем бела случится!
— Ну, тогда не знаю, — развёл руками капитан. — Может быть, он преступника пожалел, раз такой жалостливый?
— А что у преступника беда случилась?
— Да, он не просто так в эту сберкассу полез. Ему срочно нужны были деньги на лекарства жене.
— А что с женой?
— Уже ничего. Она умерла.
— О, Господи! — начальник закатил глаза и мысленно перекрестился. — А вот это похоже на Малышева.
— Что же теперь с ним делать?
— Да ничего не делай. Должен же в нашей конторе хоть один сотрудник быть с человеческими чувствами.
Капитан непонимающе пожал плечами и уже хотел выйти из кабинета, но начальник остановил его.
— Дай ему вот это дело, — шеф протянул папку. — Здесь одного бомжа убили.
Капитан забрал папку.
— Тут жалеть некого, — сказал шеф.
Капитан забрал у начальника папку и вышел из кабинета.
Шеф ошибся, когда сказал капитану, что в этом деле жалеть некого. Стоило Малышеву посмотреть на фотографию убитого, как на лице следователя отразилась не только жалость, но даже ужас.
— Ну, что опять не так? — спросил капитан.
— Вы знаете, кто это, — Малышев показал пальцем на фотографию убитого.
— Личность ещё не установлена. Документов при нём не оказалось. Вот ты и разбирайся.
— Это Иванов Владимир Петрович, — тихо сказал следователь.
— Тот самый? — переспросил капитан.
— Тот самый.
Капитан ничего не ответил. Он торопился к шефу, чтобы доложить ему сенсационную новость.
— Вот почему он не пришёл ко мне, — догадался шеф, после полученной информации. — Его подопечный просто не успел отблагодарить своего освободителя: оказался в бомжах, а теперь и вовсе…
— А мы чуть было плохо не подумали о своём товарище, — сказал капитан.
— О ком? — не понял шеф.
— О Малышеве. Подумали, что он из-за жадности своей делиться не хочет.
— Нет, нет, Малышев не жадный.
Начальник о чём-то задумался. Через несколько секунд он посмотрел на капитана.
— Малышеву надо помочь в этом деле.
— Не беспокойтесь, — с готовностью ответил капитан. — Мы этого урода найдём, и так оформим, что никому не повадно будет на наш кусок свой рот разевать.
Однако Геннадий Малышев не думал ни о каком куске: ни о своём, ни о чужом. Его голова отказывалась понимать происходящее. Почему человек с высшим образованием, начальник отдела завода, семьянин, законопослушный гражданин, был лишён всего, чего только можно было лишить? Теперь от него отняли и жизнь. Почему государство не защитила его? Где они офицеры милиции, присягнувшие на верность Родине, поклявшиеся защищать вот таких граждан, как Иванов? Неужели они изменили своей присяге? Неужели выродились, превратились в таких же бандитов, как тамбовцы, кудряшовцы, кумаринцы? Нет, он Геннадий Малышев обязан защитить если не жизнь, так хотя бы честь Владимира Петровича.
Геннадий раскопал в архиве дело, где Иванов написал в милицию заявление о том, что его квартиру обокрали. Как такового следствия не было. Милиция представила дело так, что Потерпевший сам пропил деньги. Поэтому дело было закрыто в связи с отсутствием состава преступления. А вот заявление потерпевшего, о том, что риэлтерская фирма обманула его, в результате её работы, Иванов лишился не только квартиры, но и паспорта. И снова отписка. На этот раз потерпевшему посоветовали решать свои проблемы в суде. Никому, разумеется, не пришло даже в голову, что ни один суд не примет заявления от человека, у которого отсутствует не только место регистрации, но и сам паспорт. Следствие привело Геннадия на городскую свалку. Оборванный БОМЖ, гордый тем, что к нему за помощью обратились правоохранительные органы, упоённо рассказывал и показывал следователю своё хозяйство.
— Вот здесь он и жил, — показал БОМЖ на сооружение из картонных коробок.
— Здесь? — не поверил своим глазам Геннадий.
— Здесь. А что вы удивляетесь? Очень удобно. Посмотрите, у него здесь трёхкомнатная квартира.
Действительно, коробки были закреплены так, что образовывали три отдельные коморки.
— У всех по одной, — продолжал комментировать бомж, — а у него три.
