Колин Харрисон - Убийство со взломом
– Тогда скажите, где это, мистер Скаттергуд.
– Это маленький городок в Миссисипи, миссис Бэнкс.
И, довольная, она проворчала что-то. Но при этом уловила его нетерпение.
– Я сейчас перейду к делу.
Появилась официантка, и он заказал два кофе. Женщина рассеянно потерла ладони.
– Итак, миссис Бэнкс, вы имеете что-то, что хотели бы мне сообщить?
Она с серьезным видом кивнула и опустила глаза:
– Я знаю, кто убил Джонетту.
– Тот же, кто убил Даррила Уитлока, племянника мэра?
– Вот уж нет! – сквозь зубы прошипела она.
– Почему вы так считаете?
– Потому что те, кто пожелал ее смерти, его смерти не хотели.
– Как можете вы мне так доверять? Обычно те, кто приходит говорить на подобные темы, требуют гарантий.
– Не нужны мне никакие ваши гарантии. Что можно сделать такой старой развалине, как я, из того, что с нею еще не случалось?
– Ладно. А Даррила Уитлока кто убил?
– Не знаю, – сказала она, пренебрежительно сжав губы, словно вопрос его был несущественным.
– Так что насчет Джонетты Генри?
– Сказать точно я, понятно, не могу. – Она сыпанула в кофе сухие сливки.
– Ну а что вам известно?
– Похоже, кое-кто невзлюбил девочку, понимаете, о чем я? Такой способный, выдающийся молодой человек, такое будущее ему прочили. В Гарвард его приняли, на доктора учиться. А про нее, похоже, говорили всякое, дурное говорили, такое, что сам Господь содрогнулся бы. – Она покачала головой, видимо перебирая в памяти это «дурное». – Иной раз люди несут такое, мистер Скаттергуд, слушать тошно, не по-божески это. Может, она, девочка, и с чудинкой была, не ела вот, худющая такая, я всегда ей говорила, что это плохо – мало есть. Но вот в церковь она ходила. А ее малыш, Тайлер, он же поет, поет, как ангел небесный! Тайлер, мальчик мой милый, мне правнуком приходится, и ращу я его вот уже два года, с тех пор, как операцию на сердце ему сделали. Говорили, что он будет слабенький, но он мальчик крепкий. Это потому, что прихожане в церкви кровь ему дали. Джонетта, мистер Скаттергуд, это моя внучка, и мне ли ее не знать. Я растила ее после того, как мать ее умерла, а отец угодил за решетку. Может, она и погуливала, но с этим парнем у нее все было прочно.
– А кто отец ребенка?
– Этого Джонетта мне так и не сказала.
– А она знала? – спросил Питер.
– Конечно знала. – Женщина метнула в него сердитый взгляд, словно швыряя обратно ему в лицо такое скверное предположение. – Просто не удосужилась мне сказать, вот и все.
Итак, в деле обнаруживались некоторые факты, полицией упущенные. Что не удивило Питера.
– Так кто же говорил дурное про вашу внучку, миссис Бэнкс?
– В точности, с именами, не припомню.
– Соседи или родственники парня?
– Не помню я, и все!
– Из ваших недавних слов я понял, что, несмотря на возраст, вы ни на память, ни на сообразительность не жалуетесь.
Она пожала своими по-цыплячьи худенькими плечами.
– Джонетта рассказывала, что Даррилу не велели с ней встречаться. Его отец говорил, что будущему доктору не к лицу такая девушка. Слишком уж темная, на их вкус. – Сказано это было горько, с пониманием всей иронии, заключенной в подобном высказывании. – Они считали ее дурной девушкой и все талдычили и талдычили это ему, так что он прямо с ума сходил.
– Ну а какая она была девушка, миссис Бэнкс?
– Ну, погуливала она, когда была помоложе, – начала развивать тему миссис Бэнкс. – Сначала с кем ни попадя, наркотиками баловалась, – словом, ни в чем себе не отказывала, делала что хотела, как и многие. Было время, когда она мужиков меняла, но потом у нее родился ребенок, и она вроде остепеняться стала.
Он вспомнил, что в заключении медицинского эксперта упоминались роды.
– Что вам известно о человеке по имени Вэйман Каротерс?
– А, это тот дурак, про которого в газетах писали…
– Ну, продолжайте.
– Поговаривали, что когда Джонетта принимала участие в кампании, она кое-что слышала.
– В какой кампании? Избирательной кампании мэра?
Миссис Бэнкс взглянула ему в глаза – прямо и с абсолютным хладнокровием.
– Угу.
Предвыборные обещания, шумиха, темные пятна и деньги, крутившиеся в кампании по выборам мэра до сих пор, были живы в коллективной памяти горожан, наблюдавших это захватывающее дух и опасное политическое балансирование. По существу, кампания являлась кратковременной гражданской войной, в которой мэр победил, не только перетянув на свою сторону голоса либерального белого электората, но и обладая куда как более мощной армией стихийных организаторов, обеспечивавших голоса чернокожих. Машины с громкоговорителями медленно объезжали негритянские кварталы в Северной и Западной Филадельфиях, призывая всех и каждого отдать свой голос за представителя черных демократов. Избирательные участки устраивались в подсобках маленьких бакалейных лавочек, в государственных школах, в подвальных помещениях церквей, даже в частных домах. Белые кандидаты – республиканец и демократ – далее и не пытались бороться здесь за голоса, они лишь воздвигли на телеграфных столбах несколько плакатов и ретировались, сосредоточив свои усилия в итальянских и ирландских районах. В Филадельфии голоса чернокожих, если их много, способны склонить чашу весов.
– Она сидела на телефоне. Да и все знают, откуда этот новый мэр брал денежки. Джонетта как рассказывала: каждый день приходил человек с мешком денег – быстренько так приходил и уходил, а она потом слышала, как в заднем кабинете деньги считают.
– И сколько там было денег?
– Она говорила, что, видать, тысяч десять каждый день они получали. Иногда они что-то тратили – еду покупали, бензин там для машины мэра или другой какой, – словом, на всякое такое. Ну и на что-нибудь нужное. Но она знай помалкивала, да вы и сами знаете, откуда эти деньги брались.
– Откуда?
– Ой, да что я вам рассказываю!
Каждая крупная избирательная кампания имеет свою определенную сеть финансирования, большинство источников легальны и подотчетны, но есть и не вполне легальные – либо поступающие от лиц, предпочитающих оставаться в тени, либо же от лиц, общение с которыми кандидат не хотел бы афишировать.
– И она решила никому об этом не рассказывать? – спросил Питер.
– Ну, думаю, ей хотелось остаться со своим парнем, вот она и помалкивала насчет того, кто приходил и уходил.
Инстинкт подсказывал Питеру не торопиться с выводами – ведь пока что женщина ограничивается намеками, ничего существенного она ему не сообщила. Ничего, что могло бы требовать подтверждения.
– Вы говорите – разрешите мне повторить, чтобы проверить, правильно ли я вас понял, – что Джонетта была в курсе избирательной кампании мэра и знала о каких-то людях, дававших деньги?
Женщина нетерпеливо цокнула языком, раздраженная тупостью этого белого, и гнев позволил прорваться наружу ее глубокой обиде и возмущению.
– Что я тут битый час вам толкую, так это то, что девочка понимала, что нашла хорошего человека и что они любили друг друга, но из семьи он был такой, что не подступишься, и родные его считали, что связался он с дешевкой, черной девкой из Северной Филадельфии, а они-то уж сколько лет как деньги лопатами гребут, что они фу-ты ну-ты какие люди, а тут вдруг еще девка что-то прознала! Болтают вот про общинность, а самим на всех наплевать, кроме как на себя и таких, как они сами. И знаете, я даже понимаю, чего они так всполошились. Ведь не немая же она, поди, была, и слава тебе, Господи, да, слава тебе, Господи! – Она взглянула в окно и вдруг поднялась и с удивительной быстротой заспешила к двери. – Тайлер!
Питер, сидя, обернулся. Чернокожий мужчина, чье лицо скрывали темные очки и шляпа, держал на руках ребенка – мальчика лет трех; держал он его как-то подмышкой, словно куль с бельем. Мальчик был в теплом комбинезоне и вязаной шапочке; увидев прабабку, он стал хныкать. Мужчина указывал пальцем на мальчика и махал руками, призывая миссис Бэнкс, уже выходившую из ресторана.
– Миссис Бэнкс! – крикнул Питер. – Погодите!
Он бросился за нею следом и был у самой двери, но тут выскочил другой чернокожий и налег снаружи на дверь. Питер увидел, как мужчина в очках, подгоняя миссис Бэнкс с ребенком, заворачивает с ними за угол. Питер со всей силы толкнул дверь, действуя коленями и бедрами. Дверь не шелохнулась. Морозное стекло запотело от веявшего из ресторана теплого воздуха, и Питер плохо видел сквозь него. Он яростно протер стекло и приник глазом к образовавшемуся просвету. По другую сторону двери, в шести дюймах от него, было лицо второго чернокожего – бесстрастное и в то же время невероятно грустное; такого выражения нестерпимой горечи в глазах, в том, как были сжаты сухие губы, Питеру, пожалуй, не приходилось еще видеть. Брови мужчины перерезали давние следы порезов и шишек, нос, видимо, был когда-то сломан, вдавлен. На подбородке ото рта шел извилистый темный шрам – нелепая гримаса изуродованной плоти. Мужчина проверил, ушли ли остальные, потом взглянул в уставившийся в него через затуманенное стекло одинокий глаз и молча покачал головой. «Не лезь», – казалось, говорили грустные глаза мужчины, серые круги под этими глазами свидетельствовали о невыразимых страданиях, которые претерпевал этот человек и, возможно, причинял другим. В лице чернокожего была какая-то мертвенность – слишком много злобы и гнева знал он на своем веку. Затем словно бы кто-то рывком оттянул его от стекла, и человек отпрыгнул. Питер неуклюже вывалился в дверь. Он попробовал догнать мужчину, но тот скользнул в толпу покупателей и исчез.
