Марио Пьюзо - Арена мрака
Йерген встал с колен, взял портфель, и они вышли на улицу. Йерген задержался на пороге, слушая, как дочка задвигает железный засов и отгораживается от внешнего мира.
Они сели в джип. Лишь один раз за время их поездки по темным улицам Йерген нарушил молчание:
– Вы будете присутствовать при нашей встрече?
– Конечно, не беспокойся, – ответил Эдди.
И только теперь в душе Эдди Кэссина зародилось смутное подозрение. Они выехали на Метцерштрассе и подкатили к общежитию. Эдди поставил джип под деревьями и посмотрел наверх.
В комнате Моски свет не горел.
– Может, он пьет на третьем этаже? – предположил Эдди.
Они вошли в общежитие. На третьем этаже Эдди попросил Йергена подождать в коридоре и отправился искать Моску, но не нашел. Йерген ждал его в коридоре, и Эдди заметил, что он сильно побледнел, и тут же сам ощутил прилив страха, почуяв опасность. В его памяти пронеслись все сказанные Моской слова, и он понял, что Моска наврал. Он сказал Йергену:
– Пошли, я отвезу тебя обратно. Тут его нет.
Пошли.
– Нет, давайте уж закончим это дело, – ответил Йерген. – Я не боюсь. Больше…
Но Эдди Кэссин уже поволок Йергена вниз.
Теперь он не сомневался – и вдруг, услышал сверху голос Моски:
– Эдди, мать твою, отпусти его! – произнес тот с холодной яростью.
Йерген и Эдди задрали головы вверх.
Моска стоял на лестничной площадке этажом выше, и при слабом свете коридорной лампы его лицо казалось мертвенно-желтым. Вокруг тонкогубого рта пылали два красных пятна. Он стоял не шевелясь. В армейской полевой куртке он казался куда мощнее, чем на самом деле.
– Поднимайся, Йерген, – сказал Моска. Одну руку он держал за спиной.
– Нет, – сказал Йерген дрогнувшим голосом. – Я ухожу с мистером Кэссином.
– Эдди, отойди! Поднимайся.
Йерген схватил Эдди за руку.
– Не уходите, – сказал он. – Останьтесь.
Эдди поднял руку:
– Ради всего святого, Уолтер, не делай этого.
Моска спустился на две ступеньки. Эдди попытался освободиться от Йергена, но Йерген вцепился в него и заорал:
– Не оставляйте меня одного! Не оставляйте!
Моска спустился еще на одну ступеньку. Его глаза были черны, взгляд мутный, красные пятна лихорадки вокруг губ горели. Внезапно в его руке появился пистолет. Эдди метнулся прочь от Йергена, и тот, оставшись совсем один, с отчаянным воплем повернулся, намереваясь бежать вниз по лестнице. Моска выстрелил. Йерген рухнул на колени. Он поднял лицо, голубые глаза потухли.
Моска выстрелил еще раз. Эдди Кэссин бросился мимо Моски на чердак.
Моска положил пистолет в карман. Тело Йергена безжизненно распласталось на лестничной площадке, голова свесилась со ступеньки.
Из комнаты снизу донесся взрыв хохота, громко зазвучал вальс, затопали ноги и раздались пронзительные крики. Моска быстро взбежал по ступенькам и бросился к себе в комнату. Из окон в комнату падали мрачные тени. Он подошел к окну и прислушался.
Все было спокойно, лишь по городским развалинам меж огромных куч мусора и щебня ползли яркие гусеницы качающихся фонариков, которые освещали зимнюю ночь зелеными огнями. Пот градом катил по его лицу. Его затрясло, навалилась тяжелая тьма. Он распахнул окно и замер.
Он услышал, как где-то внизу на улице поют дети. Невидимые фонарики бешено раскачивались у него в мозгу и в душе. Песня замирала вдали, и он вдруг ощутил чудесное освобождение от всех страхов и волнения. Холодный воздух овеял его, и тьма и слабость пропали.
Он взял уложенный чемодан и сбежал вниз по лестнице, перемахнув через тело Йергена. Ничто не изменилось: играла музыка, звенел смех. Выйдя из общежития, он зашагал прямо по мрачному морю руин и, обернувшись, бросил назад последний взгляд.
Четыре ряда освещенных окон казались сияющим щитом, воздвигнутым перед мраком города и ночи, и с каждого этажа неслись волны музыки и смеха. Он стоял далеко от этого светоносного щита, не чувствуя раскаяния, и думал лишь о том, что никогда уже не увидит ни своего ребенка, ни Эдди Кэссина, ни свою страну, ни своих близких.
И никогда не увидит горы в окрестностях Марбурга. Вот он сам стал своим врагом.
Далеко за руинами он видел поднимающиеся к черному зимнему небу зеленые и красные фонарики, но пения детей уже не слышал. Он пошел но рельсам к остановке трамвая, который довезет его до вокзала.
Это ему было очень хорошо знакомо – прощание с временем и местом, с воспоминаниями. Он не испытывал ни сожаления, ни чувства одиночества, ни уныния оттого, что у него теперь никого больше не осталось, ни единой близкой души, ради которой стоило жить. В лицо ему дул ветер, вольно гуляющий по этому разоренному континенту, который ему, видно, не суждено покинуть.
Прямо перед собой он увидел большой круг света – фару трамвая – и услышал холодный хрустальный перелив его звонка. По привычке он пустился бежать, чтобы успеть на него. Чемодан больно бил по ноге. Он пробежал несколько шагов и остановился, когда подумал, что нет никакой разницы, успеет ли он на этот трамвай или будет ждать следующего.
