Андрей Троицкий - Награда для Иуды
«Как же мне его угомонить-то?» – спросил Дикун, хотя план в его голове созрел почти мгновенно. Барбер ляжет в кухонный шкафчик, как в гроб. Если сверху положить еще три, а лучше все четыре «пенала», пленнику не удастся сбросить эту тяжесть, ему не выбраться наружу никакими силами. В «пенале», куда ляжет зек, мастер «забудет» просверлить дырки. Смерть от удушья наступит примерно через полчаса, как грузовик выедет с зоны. Тем парням, что будут встречать Барбера, можно объяснить, что при погрузке мебели присутствовал кто-то из зонных шишек, например, сам начальник оперчасти пожаловал, поэтому и возникла неразбериха, сумятица. Грузчики дергались, торопились. Нет тут его вины, что человек задохнулся. Ничего, Дикун отбрехается. Гладко чесать языком обучен не хуже, чем топором махать. «А это уж не мое дело, как клиента отоварить, – отозвался Антон и поднял кверху указательный палец. – Ты же мастак производственного обучения, а не хрен моржовый. Можно сказать, мастер золотые руки, вот и реши проблему. Это же совсем просто». «Человека замочить – не просто», – сказал Дикун. «Барбер – просто жалкий задрыга. Кроме того, он все рано не жилец».
Антон открыл портфель и выложил на стол толстую пачку долларов. Дикун моргал глазами, не смея прикоснуться к деньгам, которые притягивали взгляд, как магнитом. А в голове работала счетная машинка. Тринадцать с половиной штук задатка, что получил от друга Барбера. Да прибавить эти двадцать. И еще есть деньжата, на черный день заначены. Сложить все вместе, что получится? Красивая жизнь без жилищных и материальных проблем. И все же одно дело побег зека из санатория строго режима, такое время от времени случается. Но мокруха… Это уже другая масть. «Я никогда человека не убивал», – Дикун вытер горячий лоб. «Все когда-то происходит в первый раз, – усмехнулся Антон. – Я вот раньше овсяную кашу не ел. А первый раз попробовал – вкусно». «Мочить человека, не кашу хавать». В нетопленом доме гуляли сквозняки, но мастеру было так жарко, что в горле пересохло.
«Я расписки не беру, – Антон посмотрел на часы и заторопился. – Но ты сам все понимаешь. Наверное, слышал, что происходит с людьми, которые не отрабатывают авансы. Они плохо кончают. И они, и дети, и жены. Ну, кому кишки выпустят, кому кожу на спине на ремни порежут… Это уж по обстоятельствам. Наверное, тебе такие заморочки не очень нравятся? Это больно, это трудно так умирать». «Только ты меня не пугай, я не пугливый», – ответил Дикун деревянным голосом. В эту минуту хотелось от всего отказаться, послать этого залетного фраера туда, где ему самое место. В глубокую задницу. Хотел отказаться, да не смог. «Ты сделаешь это?» – спросил Антон. Дикун посмотрел на деньги и отвел взгляд в сторону. «Сделаю, – ответил он. – Теперь уходи».
И он ушел, как пришел. В никуда, в неизвестность. В темную дождливую ночь. Казалось, и не было его, этого Антона, если бы не деньги, оставленные на столе. И еще запах дорого одеколона, который здесь, у черта на рогах, не купишь. Сладковатый такой, приторный, похожий на запах крови. Этот одеколонный дух еще долго не выветривался из комнаты.
Когда Барбер, чудом оставшийся в живых, едва не выколотил из Дикуна душу на том далеком проселке, со всех сторон окруженным сопками и лесом, мастер решил, что пара выбитых зубов, синяки и сломанные ребра – ничто, плевок, да и только, в сравнении с теми деньгами, что ему отвалили. Он выдоил доллары из друзей и врагов Барбера, всех обвел вокруг пальца. И жив остался. Так, видно, Бог захотел.
Жена привязывала к разбитому лицу мастера марлевые повязки, смоченные растительным маслом, сдобренным сухой бодягой и еще какой-то травкой. Синяки сходили быстро. Ссадины заживали. Кровь с гноем, сочившуюся из уха целый месяц, успокоил местный лепила с зоны, пописав какие-то пилюли и мазь. Но душу мастера грызло беспокойство, ночами он долго не мог заснуть, и часто подскакивал от шороха за окном. Ветка упадет, на крыльце что-то стукнет… А Дикун уже сидит на кровати, сжимая пальцами топорище. Всматривается в темноту, как филин. Казалось, Антон непременно вернется в компании московских дружков и выполнит обещание. Ночью вырежут всю семью. Сначала детей, следом – жену. А Дикуна заставят смотреть на все это. И только потом хозяина удавят на собственных кишках. И дом подпалят.
Но дни шли за днями, неделя тянулась за неделей. Никто не появлялся. Мастер вышел на работу, стал забывать за делами свои страхи. И сон постепенно наладился.
…Дикун закончил рассказ, когда за окном занималась мутная зорька. Он ответил на все вопросы гостя, получил обещанные деньги. Попил из кружки воды и еще раз наказал Мальгину не высовываться во двор. Лечь на лавке, подстелив ватник, и спать до обеда, здесь ни одна собака не побеспокоит. Вода в ведре, а харчи Дикун принесет ближе к вечеру. Мастер вышел на воздух, навесил замок, дверь бани подпер суковатым дрыном. Так, на всякий случай… Он вернулся к дому, зашел в сени, оставив грязные галоши за дверью. Затушив лампу, поставил ее на окно. И еще долго сидел на сундуке, смоля папироски.
Вот нежданно-негаданно деньжищи свалились прямиком ему на плешь. Липнут к нему бабки, как почтовые марки к влажному месту. Радоваться бы надо, но в душе снова угнездились беспокойство и дремучая тоска, от которой нет спасения.
***
Дима Чинцов вышел из квартиры около полудня, лифта не вызывал, сбежал вниз по лестнице. У Чинцова не было определенных планов на сегодняшний день и предстоящий вечер. Сейчас он завернет к своей девушке Вике, которая живет в четырех кварталах от его дома. Наверняка, она проснулась недавно и уже мается от безделья. Что, мужчина должен скрасить серые будни, Вика не станет возражать против того, чтобы заменить поздний завтрак сеансом плотской любви. Все лучше, чем жевать гренки с творогом и пялиться в телевизор. Дима вышел из подъезда и остолбенел от изумления. Его золотистый седан «Хонда», брошенный у подъезда вчерашним вечером, имел нетоварный вид. Он подошел к машине, погладил пальцами вмятину на капоте. Присев на корточки, стал изучать повреждения. Левое крыло и дверца поцарапаны то ли ножиком, то ли гвоздем. Передние покрышки порезаны.
– Суки, – едва не плача прошептал Дима. – Что б вам… Суки драные.
Впервые в жизни он жалел, что поленился загнать машину в гараж, до которого всего лишь пять минут ходьбы от дома. Он стоял на корточках, водил пальцем по царапинам и ругался, прикидывая, в какую сумму обойдется ремонт. Машина не застрахована, значит, платить придется из своего кармана. Мать станет разоряться, что сынок снова тянет деньги. После нелепой гибели Полуйчика, его похорон она просто убита горем, не хочется лишней раз ее волновать. Но придется. Дима поднялся, с ненавистью посмотрел на старух, рассевшихся на лавочке неподалеку от покалеченной «Хонды», на мужика, выгуливающего здоровенную псину, на женщину с коляской. И смачно плюнул под ноги. Что за чертовня такая? Во дворе вечно полно народа. Днем, утром, вечером, когда не выйдешь, все здесь тусуются. Эти старухи, эти бабы с колясками, собачники, дети. Народ стаями ходит. И никто, ни одна сволочь не сказала слова поперек тому подонку, кто уродовал «Хонду».
Неприятности с машиной задели юношескую душу куда глубже, чем гибель отчима Васи Полуйчика, к которому Дима никогда не питал теплых чувств. Ресторатора пристрелили в его собственном заведении, когда тот в свойской компании отмечал юбилей. С Полуйчиком все ясно: кого-то кинул на большие деньги вот и нарвался. Но за какие прегрешения курочить новую машину, на которой муха не сидела? Надо быть полным отморозком и дебилом, чтобы сотворить такое. Повздыхав, Дима встал, дважды обошел вокруг «Хонды», достал из кармана мобильный телефон, чтобы позвонить в сервис, но передумал. Звонок он сделает от Вики, а заодно уж, перед сексом, поделится с ней своей бедой.
Он вышел со двора через арку, перебежал узкую улицу, остановился перед табачным ларьком купить сигареты и дошагал до остановки троллейбуса. Сквозь облака выглянуло солнце, Дима прикурил сигарету и стал смотреть на противоположную сторону улицы, где в скверике полупьяный дворник, махая метлой, сгребал в кучу желтые листья. На остановке народу было немного: пара теток с кошелками, дед в очках с толстыми стеклами с клюкой в руке и пара мужиков. Один, прилично одетый, в темно сером костюме в полоску и галстуке, бродил взад-вперед, словно о чем-то напряженно размышлял. Другой в куцем клетчатом пиджачишке с короткими рукавами, грязноватой рубашке и стоптанных ботинках был похож на бомжа, только что спустившегося с чердака, где провел ночь в обнимку с бутылкой бормотухи. Имени Виктора Барбера, прилично одетого мужчины, и его приятеля Кеши Чумакова, Дима никогда не слышал и, разумеется, не подозревал о скором знакомстве.
Он затянулся сигаретой и подумал, троллейбус, как всегда, задерживается. В эту минуту прилично одетый дядька встал по правую сторону от него, буквально в паре шагов, и стал копаться в брючном кармане. А ханыга бормотушник, неожиданно повернулся к молодому человеку, попросил прикурить. Дима протянул бомжу зажигалку.
