Нина Васина - Глинтвейн для Снежной королевы
— А можно поподробней? — попросила Лера.
— Если поподробней, то начать придется с Воронежа. Там такая фишка… Сестра уговорила меня помочь сбежать из города Чуку и Геке — семейной парочке лилипутов. Какой-то их родственник из цирка подписал на них контракт — то ли на органы, то ли чтобы из них сделали чучела после смерти, я толком не поняла, но сдуру согласилась. Чук еще ничего себе — спокойный зверушка, с пониманием к моему росту и полу, а Гека оказалась вздорной сучкой, но это к делу не относится. Я их вывезла на поезде с жуткой конспирацией — в дорожных сумках, а гардероб мне потом багажом Гулливер отправил.
— Гулливер — это?…
— Зазывала в кафе моей сестры и по совместительству вышибала. Cестра как начала с детства подбирать всяких зверушек покалеченных, до сих пор не может остановиться. Но что-то в мужике есть, это точно. Рост, например, — два тридцать два, неплохо, да? Сшили на него настоящий костюм Гулливера, вот такие сапожищи со шпорами, и стоит он у кафе под названием «Гулливер», шляпой размахивает, посетителей зазывает. К нему-то и прибились сбежавшие из цирка Чук с Гекой. Сама понимаешь, после такой живой иллюстрации к роману Свифта в кафе отбоя не стало от посетителей. Лилипуты в шапочках с бубенцами пляшут, Гулливер сидит себе, трубочку покуривает, газету почитывает, но один раз за вечер лилипуты его обязательно на пол повалят, веревками обвяжут, и ну скакать по нему туда-сюда… Веселится, короче, народ в Воронеже, — закончила она с ностальгическим унынием. — О чем это мы?… — Коломбина показала знаками бармену убрать стекло под ногами и подготовить еще стопочки.
— Почему лилипуты испугались?
— Подъехали мы в нужное место… — Коломбина замялась, посмотрела на Элизу.
Та махнула рукой — рассказывай.
— Я так поняла, что мальчика заказал родной отец, и приемная мать в курсе.
— Без деталей, пожа-а-аста ! — дернулась Элиза.
— Можно, конечно, и без подробностей, но мальчик спросил, куда мы едем, когда мои Чугеки затащили его в повозку. Я сказала, что к настоящему папе.
— Ты мне этого не говорила! — воскликнула Элиза.
— А ты спрашивала? — огрызнулась Коломбина.
— И что сказал Антоша? — задержала дыхание Лера.
— Он спросил: а мама знает? Конечно, знает, ответила я. Некоторое время мы играли в вопросы-ответы. Мама Валя — знает, и папа Валя — знает, бабушка — знает, и некая Муму — знает, и даже какой-то артист — на всякий случай я сказала, что артист тоже знает.
— А про меня он не спрашивал? — подалась к Коломбине Лера.
— Я уже точно не помню. Он мог называть тебя Мумой?
— Нет, я — Лера!
— Не помню. Нет, не спрашивал. Забыл, наверное, или был точно уверен, что ты не в курсе. В Рыбном его должен был забрать человек, посланник от отца, тот вроде бы — иностранец, светиться не мог. Подходит этот посланник, а мальчишка как раз возится в повозке с моими Чугеками — визг, смех! С обезьяной, правда, не повезло, она все норовила укусить, кого достанет, я в этот момент как раз держала ее возле себя на короткой цепи. Как увидели мои Чугеки мужика — из повозки выпрыгнули, кричат мальчику: «Беги! Это поводырь!» — и еще что-то о смерти. Я сама так обалдела, что цепь выпустила, обезьяна бросилась на мужика, а мальчик убежал. Вот и все кино.
— Куда он побежал? — с отчаянием в голосе спросила Лера.
— Он побежал за лилипутами, а мужик побежал за ним. Эти Чугеки довольно быстро бегают, а еще лучше прячутся, они, как крысы, — в мусорный бак заползают за секунду. Был шум, крики где-то и даже лязг крышек от металлических баков, как мне показалось. А потом вдруг — тишина! Я тоже пошла посмотреть. Иду, сверкаю, так сказать, в своем прикиде за три тысячи баксов, блестки рассыпаю, холодом дышу и все мусорные баки по дороге осматриваю. Ничего картинка, а? Не поверишь: возвращаюсь, а повозка с бешеной обезьяной испарилась! Тихо так, в свете фонарей снежинки колобродят, как мошкара, и ни души. Я сразу сообщила об этом Элизе и побрела в метро, как дура.
— Да все в порядке, — лихо шлепнула ладонью по стойке Элиза. — Через час грек мне позвонил, Антоша уже был у него.
— Догнал, значит, — вздохнула Коломбина, вливая в себя рюмочку. — Узнать бы теперь, куда подевались Чугеки — перед сестрой неудобно. Повозку с лосем, опять же, Шаня должна была подкатить к зоопарку.
— Я попрошу извинения у Прохора Аверьяновича, — пригорюнилась Элиза, подперев ладонью щеку. — Изворачивалась, врала, утаивала сведения, пока грек не дал знак, что они оба выехали за границу. А пистолет непременно выброшу в реку!
— А ты чего всполошилась, девочка? — спросила Коломбина после четвертой рюмки.
— Я брата ищу, мне без него жить неохота, — ответила Лера, закрыв глаза.
— А ты изобрази такой финт, — предложила Коломбина. — Отправляйся… Где он сейчас?
— В Бостоне, — подсказала Элиза.
— Отправляйся в Бостон, найми там телегу с ослом, купи дудочку и выкради брата! Хотя, постой… Мысль пришла романтическая, не перебивай, а то упорхнет. Корабль! Не телега, а корабль с алыми парусами. Он же подрос за эти годы, наверняка перешел от сказок к фэнтези.
Хихикнув, Коломбина опрокинула в себя пятую порцию.
— Я была в Бостоне. Моего брата там нет, — тихо сказала Лера. — Потому я и сижу тут, рюмки бью…
Элиза вытаращила глаза и некоторое время старательно фокусировала зрачки на лице девочки.
— Брось!.. — сказала она, не заметив в глазах внучки ни намека на шутку. — Грек души не чает в своем Антоне!
— Повезло кому-то, — кивнула Лера и спросила, наблюдая, как Коломбина заливает в себя шестую рюмку: — Что с Коломбиной бывает после шестой порции виски? Она не сказала.
— А?… — никак не может прийти в себя Элиза.
— После пятой она теряет способность разговаривать, а после шестой?
— О боже! — Элиза схватилась за голову, осматривая высоченную Коломбину, улегшуюся щекой на стойку. — Способность передвигаться!
Признание
Самойлов сидел в комнате для допросов в следственном изоляторе, смотрел на Зою Ялину, потел и злился. Уже больше часа так сидел — слушал, потел и злился. Колпаков вел допрос то участливо, с пристрастием к житейским мелочам — спрашивал, например, как родители одевали сестер — одинаково или младшенькая донашивала платья старшей? То напористо, с давлением и хамскими выпадами. Но Зоя Ялина в пятый раз твердила свою историю наизусть, не отступая от текста и не сбиваясь на воспоминания детства и вообще на какие-нибудь чувства по отношению к родителям или к сестре. Большим достижением было уже то, что она признала свое старшинство. Случилось это после подробного описания Колпаковым особенностей различий почерков у людей и сравнительного анализа ДНК. Он уверил ее, что эксперты содрали со штукатурки в доме достаточное количество подсохшей крови, чтобы этот анализ провести. И Зое пришлось в срочном порядке (пока анализ делается) решать, кто же она — жертва кровопролития или его инициатор. Для правильного выбора был приглашен адвокат, и через час после беседы с ним Зоя Ялина попросила следователя для чистосердечного признания.
И вот в присутствии Самойлова она в пятый раз прокручивала это самое чистосердечное. Получалось, что главное преступление Зои — попытка мошенническим путем получить «послесмертные», как она называла, деньги. По ее словам, после визита «инфарктного старикана» сестра пропала неизвестно куда. Подумав, что с этим фактом делать, Зоя решила на некоторое время стать Инной. И при этом отрицала любое физическое вмешательство со своей стороны в жизнь сестры. Просто она решила подождать: вдруг та обнаружится мертвой, и тогда весьма уместно будет получить по договору деньги от «Хипекса», подставив им тело сестры как свое собственное. Что касается крови в коридоре — да, Зоя погорячилась и когда-то нанесла своей сестре небольшую рану на руке, но чего не бывает между родными людьми. Сами поссорятся, сами и помирятся.
Утомленный ее заученной наизусть речью, Колпаков с удивлением сказал потом Самойлову, что упорства у девчонки, как у матерого уголовника. Самойлов согласился — такие люди сдаются только под сильным давлением доказанных фактов.
— Такая маленькая, хрупкая! — в который раз повторил он.
— Да если бы не вы с этим письмом и апельсинами, никому и в голову не пришло бы усомниться, что она — младшая Ялина. А как закручено-то умело! И дом, и деньги за тело, и никаких подозрений бы не возникло, что пострадала младшая. Неужели висяк? — отчаялся Колпаков.
— Да ладно, с вашим-то рвением, — попробовал успокоить его Старик.
— Да на хрен мне это рвение, когда трупа нет?!
— Вижу, теперь вы меня понимаете, коллега, — вздохнул Самойлов.
Потом они отправились в кабинет Колпакова и прослушали поступившее сообщение.
