Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
Игорушкин мрачно захлопнул книжку. Ковшов не тот человек, чтобы врать. И сейчас он сам не позволит в дерьмо носом его тыкать. Хайса, правда, напирает. Как же! С ним не посоветовался Ковшов! Его не поставил в известность, когда на тоню поехал! Сам разбирался! Без него!.. Да если прокурор у всех разрешения спрашивать будет, какой же он тогда прокурор? Подстилка. Ноги об него вытирать станет тот же инструктор! Кстати, что с инструктором? Он сам, когда говорил с Хайсой по телефону, сразу сказал, что поведению инструктора на тоне райком тоже должен дать оценку. Хайса пообещал… Надо будет Таркову подсказать, чтобы всесторонне отнесся к проверке, чтобы и о райкомовских мальчиках побеспокоился…
Игорушкин забылся, книжка выпала на пол.
– Ты чего, пап?
– Ничего, ничего, дочка. Играй. Что это за мелодия такая? Не слышал.
– Шейк, папа.
– Шейк? Что у вас за названия теперь? Сплошь зарубежные.
– Время, папа, время.
– Мы с матерью отплясывали, бывало. Танго. Хороший танец.
– Ну вот. Тоже не наш. Испанский.
– Я танго любил танцевать. Анна Константиновна от него в обморок падала. Лишь услышит мелодию…
– А как же ты? Танго – танец двух влюбленных.
– Ну уж и влюбленных. Другие девушки были. После войны их на танцплощадке больше стояло, чем нас, солдат.
– И мама тебе позволяла?
– Она мне верила.
– И не ревновала?
– Ну это ты уж у нее спроси.
– Ссорились?
– Не без этого. А ты что грустишь?
– Уезжаю я скоро, папка.
– Знаю, знаю, Анна Константиновна оповестила. Ну и чего грустить из-за этого? Кавалера здесь оставляешь?
Майя не ответила, совсем голову опустила к пианино, тихо заиграла, подпевая:
Льет ли теплый дождь,
Падает ли снег.
Я в подъезде возле дома
Твоего стою.
– Буль-буль оглы? – брякнул наугад Игорушкин, чтобы как-то развеселить дочку.
– Что ты, папка? Ободзинский!
– Все они на одно лицо. Вот и твой следователь. Чего ссориться? Ты же его с собой не возьмешь? Дети, право.
– Он здесь совсем ни при чем.
Игорушкин нагнулся, поднял книжку, сделал вид, что читает. Анна Константиновна все уши прожужжала этим Володенькой. А ему следователь милиции не приглянулся. Нет, ничего не скажешь, видный, высокий, помнил, видел его один раз, когда Кравцов приезжал, но после того как ветром сдуло. Давно встречаются они с дочерью. Люди взрослые. Ну взял, пришел, познакомились. Чин-чинарем! Как положено. Игорушкин во всем любил определенность и ясность. Чего мудрить? А то бегает от него, как мальчишка! Все ему некогда! Как будто у прокурора области дел меньше!.. Или Майка сама не допускает пока?.. Докопайся, что там у них…
– Слушай, пап, только не обижайся…
– Чего же обижаться-то? Я еще и не знаю.
– Ты прокурором так вот сразу и на всю жизнь?
– Ты как маленькая, Майя. Студентов сама учишь, а вопросики у тебя!
– Ну, не хочешь, не говори. Тебя ничего и спросить нельзя.
– Почему? Спрашивай.
– Вот и ответь.
– Я не скрывал никогда. И не мечтал, не гадал прокурором стать.
– Юристом?
– И юристом не думал.
– А как же?
– Учителем мне хотелось. Историю преподавать. Слышала про Соловьева, Костомарова, Ключевского[48]?
– Ты столько наговорил! Забыл? Я русский язык иностранцам преподаю. А историки все твои древние.
– Отчего же? Как раз все – русский народ. Карамзин что сказал? Чтобы знать настоящее, должны мы в совершенстве, прежде всего, знать свое прошлое.
– Значит, изменил своей мечте?
– Уже учителем истории работал, понял, что без юриспруденции не обойтись. Не было историков, чтобы юридическую науку не чтили. Вот и поступил вновь учиться. Собственно говоря, и не прекращал. А там война. Войне адвокаты без надобности. Прокуроры тогда больше требовались. А погоны надел…
– Владимир задумал тоже учительствовать.
– Что?
– Приглашают его преподавать в школу милиции.
– Это что же? Следователем без году неделя… И в побег?
– Ну как ты так можешь? Почему побег?
– Он еще следователем себя не почувствовал. Только же из штаба! И туда же, в преподаватели. Чему учить будет курсантов? По учебнику? Или как при штабе бегать надо?
– Ты сразу в штыки! Сразу осуждать. Вот уж действительно, мама говорит, – прокурор впереди тебя идет!
Игорушкин смутился, пожал плечами.
– Как есть. Теперь уж не переделать, дочка.
– Что у вас за спор, друзья мои? – в дверях появилась Анна Константиновна. – Давайте мировую чайком отметим. Поднимайтесь, поднимайтесь. У меня уже все на столе.
Одинокий волк
Арон Соломонович забыл старушек. Лизавета, как и просил он Виолетту Карловну, правда, прибегала; посуетилась, справилась о здоровье, подсобила, сготовила кое-что на кухне и убежала. И он забылся. Своих хлопот полно.
Не давала покоя тревожная мысль про неизвестного гостя в чудной шапочке. Арон крест передал, с перепуга ни имени, как говорится, ни адреса не спросил, и в ответ ничего не услышал. «А надо бы!» – задним числом жалил и ругал себя старый Арон. Грозный, конечно, мужчина его посетил, не случайный гость: все знает, ему и вопросы-то страшно задавать. Поди узнай, что у него на уме! Ружье-то как у него схватил! Арон и глазом моргнуть не успел, а тот вмиг и патрон вытащил, и крест с цепочкой в карман спрятал, как свой. Конечно, за ним и пришел. И все культурно, интеллигентно. А ведь если, к примеру, убить хотел? На что ему смерть Арона? И все же? И стрелять бы не стал. Без ружья обошелся бы. Ручищи вон какие! Придушил бы – и все дела. Нет, с незнакомцем все ясно. Он от главного пришел к Арону. Поэтому все и знал.
Арон сидел в кресле, дремал, раскладывал мысли по полочкам. Чего ж теперь думать-гадать? Теперь будь что будет. И все же не мешало бы их главного увидеть, он «товар» сдавал Арону, от него и слово последнее услышать не мешало бы. Тоже серьезный мужчина. Хотя на вид вертлявый. Но «товар» у него был такой, что у Арона тогда даже дух перехватило. Одно ожерелье чего стоило! Арон цену знает. И крест тот исключительной редкости! Арон даже отказаться хотел сначала, но увидел глаза вертлявого и язык проглотил. Понял, раз показали ему этот товар, отказаться уже не позволят… Хорошо, вернул он крест незнакомцу. С ожерельем промашка вышла. Там Левик подвел. Подвел и сам поплатился. А он, Арон, здесь при чем? Он крест вернул. Обязательств не исполнил? Покупателя не нашел? Но он сразу предупреждал главного, что найти покупателя на такие чудные редкости будет трудно. А его никто не слушал. Вертлявый как уставился тогда и фиксой блеснул… Ба!.. Старый Арон даже вздрогнул всем телом. У главного-то фикса ведь была из желтого металла на нижней челюсти! Чего же это он забыл! Как же он гостю-то, незнакомцу в шапочке, про это не сказал? Страх обуял тогда старого Арона. Себя не помнил, не то что про вертлявого. У него же фикса, как и у того, который за покойником следил!.. За Левиком убиенным! Левик же ему рассказывал!..
Арон Соломонович совсем потерялся, расстроился и сжался в кресле от нахлынувших мыслей.
Однако чего он перепугался, старый осел? Мало сейчас фиксы эти ставят? Да сплошь и рядом! Кому не лень. Кто покрасоваться, кто возомнил о себе черт-те что и хочет, чтобы другие тоже о нем думали… А с другой стороны? Зачем вертлявому к Левику лезть, да еще убивать? Он бы к Арону пришел. Они уже виделись. Знают, можно сказать, друг друга. Пришел бы к Арону, тот возвратил бы ему товар. Ну, конечно, попросил бы комиссионные… Хотя какие к черту комиссионные!
Нет логики в размышлениях! Запутался старый Арон. Голова разболелась. Одно к одному.
Сейчас бы Лизавету рядом! Хорошо с обеими, старушки его боготворили. Мирно с ними, тихо; разговоры, беседы разные. Виолетта Карловна, конечно, не того возраста, чтобы интересовать старого Арона. Ему бы помоложе. Чтобы подать могла, позаботиться, сготовить. Старый Арон чуял, пора кончать с одиночеством, приходит его время. Лизавета не подходила. На ноги, конечно, быстра и чай подавала душистый. До сих пор аромата не забыть. Но Лизавета не в его вкусе. Грубовата и проста. Что с ней Арону? Ни поговорить, ни вспомнить. У старого Арона отменный вкус на женщин. Сказать по правде, покойная хлопотушка его, Фаня, тоже не блистала, но с женитьбой тянуть уже смысла не было, и Арон махнул рукой, рискнул. Потом жалел, киснул даже, но со временем пригляделись – притерлись и прожили вместе – всем бы так. Конечно, имел Арон мелкие шалости, позволял себе, но все в рамках брачного союза, так и дожили до седин. Фаня заспешила, опередив его, грудная жаба съела его спутницу неугомонную, а Арону теперь хоть умирай самому…
Арон Соломонович пошевелился. Надо бы встать… Таблетки где-то были… Лизавета, когда гостила, давала ему от головы. После встречи с незнакомцем долго не мог в себя прийти, и головная боль мучила особенно, и сердце покалывало. Не к добру старому Арону такие волнения. И отошел ведь он давно от всех прошлых дел. А вот нашел его вертлявый. Кто сказал? Кто посоветовал? Как ни допытывался, тот ему не назвал подсказчика… Да что теперь вспоминать!..
