Олег Игнатьев - Мертвый угол
Климов понял, что дыра всосала в себя «Медика» — гора очнулась. Это был ее провальный вдох. Климов столкнулся с тем, о чем рассказывал Иван Максимович, с загадочным и, в общем, всеми объясняемым явлением природы, а точнее: подземелья. В одной из горных пустот образовался вакуум и туда теперь затягивало воздух. Сколько этот «вдох» продлится, сказать было нельзя. Иван Максимович считал, что «протяженность вдоха» может достигать нескольких суток. Словом, никогда не знаешь, что случится на земле, а под землей — тем более.
Темнота, стоявшая перед глазами, была полной. Пальцы рук покалывало, как с мороза. «Так еще бывает, так морозит от военных маршей», — потирая пальцы, чтоб избавиться от неприятных ощущений, горестно подумал Климов и поймал себя на мысли, что мистические страхи подземелья — тоже трепят нервы: будь здоров! Вот уж истинно: кто спит без сновидений, тот бредит наяву.
Климов глянул на светящиеся стрелки циферблата, отметил, что прошло не так уж много времени с того момента, как они вошли в туннель, «Медик» и он, каких-то полчаса, посетовал на то, что у него нет фонаря — фонарь нес «Медик», и внезапно осознал, что он без «Медика» свободно может заблудиться в переходах, и немного запаниковал. Сзади — завал, а впереди — дыра. По крайней мере, в боковой стене. Ловушка. Западня. Похлеще лабиринта. Зловещее молчание горы было ужасным. Климов знал, что лучший способ пересилить страх, это нагнать его на своего противника, но, судя по всему, этот прекрасный способ он использовать не сможет. Врага не было. А нагонять страх на дыру, на пустоту, на то, чему названье бездна — дело дохлое.
«Темно, хоть глаз коли, — подумал Климов и пристально вгляделся в темноту, пытаясь различить границы бездны. — В бочке со смолой и то светлее».
Нет, как ни всматривался, он пока что ничего не видел. Может быть потом, когда глаза привыкнут.
— Так подыхают идиоты, — казняще выругал себя Климов и почувствовал, что голос у него отнюдь не бодрый. — Надо было идти поверху. — Сказал, чтоб только не молчать, осознавать себя.
Чтобы не сидеть, сложа руки, он начал разбирать вокруг себя завал, стараясь не производить резких движений. Трещина в любой момент могла расшириться.
Всматриваясь в темень своей каменной ловушки и досадно сознавая, что чернее ночи может быть лишь только ночь под землей, он через какое-то время начал различать сдвигаемые им в сторонку камни и острые крал дыры. Причем, огромной. Все камни, пододвинутые к ней, исчезли в пустоте, как будто их всосал гигантский пылесос. Надеяться на то, что Климовым дыра пренебрежет, не приходилось, но и отступать было некуда: сзади был тупик — стена гранита. Климов обнаружил ее, когда разбирал завал и отправлял камни в дыру. Зря только ссадил пальцы и прибил ногти, выворачивая глыбу. Туннеля больше не существовало. Если он где и остался, так только впереди. В полутора метрах от Климова и в полуметре от дыры.
Климов почувствовал во pтyсолоноватый привкус, подсосал и сплюнул кровь. Вот уж влип так влип. Между молотом и наковальней.
Трещина, которую Климов обнаружил под ногами, была небольшой, но как она поведет себя в следующее мгновенье, понять было нельзя. Землетрясение сдвинуло с места тысячи тонн камня, расслоило сотни метров гранита, перепутало все ходы-выходы, связало штреки, штольни, вентиляционные ходы в один гигантский лабиринт, в котором каждый шаг таил опасность. Вероятность гибели.
Одним из первых желаний было ублажить дыру взрывателем, вытащить его из кармана десантного комбинезона и зашвырнуть в провал, но после секундных колебаний Климов все же не сделал этого. Он испугался, что не выберется из лабиринта, и тогда будет мучительно и долго умирать среди камней без пищи и воды, бездумно вглядываясь в черноту провала. Лучше уж сразу — без боли. Он даже не успеет осознать мгновенье смерти. Взрыватель был у сердца.
— Много хочешь, мало получишь, — выговаривающим тоном произнес вслух Климов и кое-как в тесноте лаза снял автомат, висевший за спиной. Вынул из ножен штык и примкнул его к стволу. Осторожно переменил позу: улегся на живот и пополз вперед, толкая перед собой камни и придерживая автомат левой рукой. С помощью камней, оставленных ему дырой, он забил трещину и, уперев приклад и лезвие штыка в края провала, соорудив подобие ограды, чувствуя, как его мощно тянет вбок, в отверстие дыры, напряг все свои силы. Если приклад или штык соскользнут — он полетит в бездну. Они-то и держались за один-два сантиметра. Упирались в выступы гранита, в рваные края дыры.
«Только бы штык выдержал», — почувствовав, как завибрировала сталь, подумал Климов и колоссальным напряжением всех своих сил, продвинулся вперед. Миновал трещину и жуткий зев провала. В самый последний момент штык соскользнул, его рвануло вбок, но Климов резко подтянул к животу ноги, перевернулся на спину и уперся ботинком в стену лаза. Автомат он чудом удержал в руке, даже не понял, как это случилось. Оттолкнувшись ногой и штыком от стены, отсунулся от гибельного места, перевел дыхание, почувствовал, что мокрый: весь в липкой испарине пота. Сказалось напряжение всех сил.
Дальше камней было меньше, но трещины встречались, правда, уже не такие большие, как первая. Спасало и то, что вентиляционный ход, по которому пробирался Климов, весьма заметно сузился, и он, преодолевал очередной участок гибельной опасности, сам превращался в распорку: ногами упирался в потолок, руками — в стены и так проталкивался дальше. Тело слушалось и это его радовало. Если что и угнетало, так это резь в глазах: от пыли и от напряжения. Да еще частые завалы, которые он разбирал. Пальцы кровоточили, а сорванные ногти беспощадно мыли.
Расчистив очередной завал, Климов вытянул ноги и попытался дать измученному телу отдых.
Часы показывали четверть пятого.
Перед глазами плыли круги.
Хотелось пить.
«Если я и дальше буду продвигаться столь же трудно, я никогда не выберусь отсюда», — измотанно подумал Климов и впервые пожалел себя. Ему хотелось сделать то, что он задумал, новый план ему казался стержневым, но обстоятельства были против него. Держа взрыватель у сердца, он превратился в камикадзе, в фанатика-самоубийцу. После того, как «Медик» сообщил оставшимся в живых бандитам о «заминировании рудника и всех подходов к штольням», людям в бомбоубежище теперь ничто не угрожало. Когда истечет срок ультиматума и ребята из «Альфы» предпримут штурм городка, ведя огонь на поражение, горстка террористов, поджидающих обещанные вертолеты в здании «дробильни», мгновенно будут уничтожены. Это как пить дать. Однозначно. Чикаться с ними не станут. Нет такого человека, который бы ушел из жизни, так и не получив того, что он хотел. Хотят ведь не умом, не сердцем, а всем своим существом, глубоко подспудно и почти что неосознанно. И террористы получат свое. Ведь все они желали смерти. «Вычеркни меня из жизни», — вот тайное желание тех, кто поклонился злу, его исчадью — дьяволу. Так что, выбросить взрыватель Климов мог давно. Имел на это право. Но не сделал. Не избавил свое сердце от опасного соседства, хотя пальцы и нащупали уже взрыватель.
— Оставь, — холодным тоном обозленного педанта сказал он сам себе и укоряюще добавил. — Мы не в «поддавки» играем, а в «пятнашки».
Метров через десять он опять был вынужден остановиться. Вентиляционный ход раздваивался. И соответственно сужался. Один лаз резко поднимался в гору, другой уводил вбок. Наощупь оба были рукотворными.
Выдолбленными под землей сверлами, взрывчаткой и отбойными молотками.
Упершись в развилку, Климов задумался. Легче сосчитать спицы в катящемся колесе, чем определить, какой ход верный — уводящий сразу же под Ястребиный Коготь, к той каменной площадке, на которой дожидается своего часа Зиновий.
Закрыв глаза, снова представил схему-карту, мысленно определил, где он находится, и ничего не понял. Той развилки, у которой он застрял, на схеме не было.
«Ловушка, — обожгла мозг страшная по своей сути мысль, — начало лабиринта».
Худшего нельзя было придумать.
Сдвинувшийся пласт земли, горной породы, просверленный людьми в десятках мест гранитный монолит спутал все карты. Поменял местами ходы-выходы. Нарушил логику подземных разветвлений.
Климов уронил голову на руки и застонал. Он еще мальчишкою заметил: если стоял в очереди, как многие тогда стояли, за сахаром или за хлебом, то не перед кем-нибудь, а непременно перед ним заканчивалось то, что было нужно. А если подбегал, запыхавшись, к автобусу, дверь или закрывалась перед самым носом, или он оказывался лишним. Не хвататься же за плечи и одежду тех, кто сам висит, рискует головой.
