Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток
Она сделала два шага вперед и оказалась прямо перед Люсей, которая слушала ее завороженно, как кролик, загипнотизированный удавом. Ира, правда, никогда не видела, как это бывает на самом деле и бывает ли вообще, но читала об этом в жутко смешной повести Фазиля Искандера, она так и называлась «Удавы и кролики». Или «Кролики и удавы»…
— Если ты, Люсенька, будешь создавать своим присутствием или поведением своей дочери хотя бы минимальные неудобства Наташе, ее семье или Бэлле Львовне, я немедленно продам свою комнату. Сюда въедет новый жилец, и уж можешь мне поверить, я постараюсь, чтобы это был человек необыкновенных душевных качеств и нравственных достоинств. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Я — не Наташка, я тебя любить не обязана, и считаться с тобой, твоими капризами и твоими выкрутасами я не собираюсь. Пусть твоя обленившаяся и обнаглевшая вконец дочь научится отрывать от дивана свою жирную задницу, мыть за собой посуду, ванную и унитаз. А также и за тобой, если ты слишком тонкая натура для такой грязной работы. И запомни, если хоть еще один раз Вадим сделает Наташе замечание по поводу грязи и беспорядка, которые вы оставляете за собой, я немедленно займусь продажей своей площади. Я не шучу. Ты все поняла? И последнее. Через полчаса мы сядем обедать, вы с Катей будете мило улыбаться и участвовать в общем разговоре. Свое настроение можете заткнуть себе в одно общеизвестное место. Имейте в виду, я вам не деликатная и всех прощающая Наталья Воронова, я — дворовая девчонка Ирка Маликова, нахалка и бесстрашная авантюристка. Со мной тягаться у вас кишка тонка.
Она демонстративно хлопнула дверью, вышла из комнаты и вернулась на кухню.
— Где будем накрывать? — весело спросила она. — Давайте, я помогу. Что нести и куда?
Наташа ничего не спросила, только глянула не столько вопросительно, сколько затравленно. И в этом взгляде было все: и страх перед недовольством Вадима, который теперь устраивал чуть ли не скандалы, обнаруживая грязь, а ее становилось все больше и больше, ведь в квартире две старухи, три подростка и Люся, считающая ниже своего достоинства заниматься бытом, и за всеми ними нужно мыть, убирать и подбирать; и страх перед недовольством сестры, такой несчастной, с несложившейся судьбой, которая рассчитывала найти душевное тепло и покой в доме своего детства и юности; и страх перед переживаниями матери, которая все понимает, но в силу возраста, немощности и болезней уже ничего не может изменить; и страх перед самой собой, боязнь, что в один прекрасный момент нервы сдадут, выдержка подведет, воля ослабнет, и тогда… Даже страшно подумать, что тогда случится.
За обедом Люся сидела напряженная, а Катя — надутая. Слава богу, кажется, у старшей сестрицы ума хватает не выпендриваться и не нарываться на еще больший скандал. Зато дщерь у нее та еще! Скоро год, как эта парочка поселилась в квартире, и за это время бедная Наташка натерпелась от их присутствия выше крыши. Еще бы, девчонка выросла в семье с непризнанным художественным гением-папочкой (хоть и нехорошо так отзываться о покойном, но ведь правда же!) и столь же мало признанным литературным гением-мамочкой. Эти два гения, разумеется, считали ниже своего достоинства опускаться до бытовых подробностей жизни, для чего и вывезли себе в помощь из Москвы Галину Васильевну, которая взяла на себя все заботы по дому, освободив от них и дочь с зятем, и внучку. И вот мы имеем упоительный результат: вышедшая на пенсию Люся с удесятеренной силой продолжает кропать свои слезливо-сопливые романы, которые никто не хочет ни печатать, ни читать, а паршивка Катька, не привыкшая даже чашку за собой помыть, считает себя первой красавицей и умницей Вселенной и ведет себя соответственно. Что говорить, она действительно очень хорошенькая и имеет реальную перспективу стать настоящей красавицей, в мать пошла, с такой же стройной фигуркой и тонкими чертами лица. И учится хорошо, мозгами в этом смысле бог не обидел. Но ведь ум человеческий не только в том состоит, чтобы хорошо считать и грамотно писать. Во всех других смыслах ума у нее меньше, чем у червяка, зато надменности и заносчивости на пятерых хватило бы. В каком-то смысле Ире даже ее жалко, внушили девочке с детства, что она — необыкновенная и ждет ее прекрасная и необычная судьба, вот она и поверила, лежит на диване и ждет, когда же эта прекрасная судьба постучится к ней в дверь, в комнату в коммуналке. О том, чтобы помочь Наташе по хозяйству, и речь не идет. Не приучена. Да и не барское это дело — посуду мыть на коммунальной кухне или драить раковину в общей ванной. Ничего, время придет — жизнь ее обравняет.
А Галина Васильевна сдала… Руки дрожат, суп из ложки то и дело проливается на платье, крошки и кусочки пищи во все стороны сыплются, а она даже не замечает, зрение теряет. А от операции отказывается. Уж сколько Бэллочка ее уговаривала, и себя в пример приводила, и других — ни в какую, не соглашается — и все. Боюсь, мол, еще хуже сделают, совсем без глаз останусь. Хорошо, что Вадима за столом нет, он такие зрелища плохо переносит, чистюля несчастный! Наташка жалуется, что он вообще старается поесть отдельно, чтобы за одним столом с тещей не сидеть, очень уж его раздражает и ее глухота, и ее неопрятность. Не хочет он понимать, что старость требует уважения, потому что приходит ко всем, к одним раньше, к другим позже, но ко всем, кроме тех, кто до нее просто не доживает. Наверное, думает, что он до самой смерти будет молодым, сильным, здоровым, зрячим и хорошо слышащим. Дурак! А может, он и не виноват? Просто не жил никогда бок о бок со стариками, такая семья у него была, что бабушки и дедушки — далеко, и перед глазами только молодые родители.
Зато Бэллочка — просто класс! Хоть и прибаливает все чаще и чаще, и на ноги жалуется, и на почки, и на сердце, но держится в свои семьдесят пять молодцом. Спина прямая, посадка головы — некоторым молодым на зависть, после операции на глазах стала носить очки в хорошей оправе, не в какой-нибудь там старушечьей, а в модной, красивой, от Гуччи, Наташка ей подарила, купила за безумные деньги. Бэллочка за собой следит, в халат только перед сном переодевается, а так — в юбочках с блузками ходит, и не в тапках раздолбанных, а в домашних туфельках, без каблуков, сильно разношенных, но все равно выглядящих лучше, чем войлочные шлепанцы. Вот сейчас восседает за столом в кремовой кофточке с жабо, на плечах — яркий турецкий платок, который ей Ира в прошлом году привезла из отпуска, седые волосы тщательно уложены, губы накрашены. Картинка! Ира-то понимает, да и Наташка тоже понимает, что все это — только ради Вадима, чтобы не угнетать его своей старостью. Кто ж спорит, что Бэллочке куда удобнее было бы ходить в шлепанцах и в теплом халате, в котором и прилечь днем можно, и измять или испачкать не страшно. До переезда Вадима она именно так и ходила. А потом, когда стало ясно, что в нем бешенство понемногу копится и закипает, стала стараться Наташке помочь беречь нервную систему мужа. Даже когда Бэллочка болеет, она никогда при Вадиме об этом не говорит, не жалуется, не стонет и не охает. Наташке на ушко шепнет — и все.
Саша и Алеша, как всегда, поели быстрее всех, для них обед, даже воскресный, с гостями, это не застолье, не повод посидеть и пообщаться, а рядовой прием пищи, который надо сократить до минимума, чтобы освободить время для более интересных дел.
— Мам, спасибо, мы поели. Мы пойдем к себе, ладно? — как всегда, Сашка выступает от имени обоих. В этой парочке старший брат — заводила, как он скажет — так и будет, но не думайте, что Алешка слепо ему подчиняется, не имея возможности высказывать собственные пожелания. При всей своей несхожести они вынужденно живут в одном ритме — в ритме школьников, серьезно занимающихся спортом в одной и той же секции. Утром вместе бегут в школу, потом на тренировку, вместе ездят на сборы и на соревнования, и свободное время у них всегда одно и то же, и друзья общие. Вот и получается, что если между воскресным обедом и вечерней тренировкой есть свободные три часа, то понятно, что проводить эти три часа они будут вместе. Уйдут в свою комнату, а там видно будет. Может, уроки поделают, может, кино посмотрят. Алешка, правда, еще и читать любит, его от книжки за уши не оттянешь, чего не скажешь о старшем мальчике. Тот свое умение складывать буквы употребляет исключительно на чтение школьных учебников (раз уж без этого никак нельзя) и на изучение аннотаций на коробках с видеокассетами. Никакого другого чтения Саша не признает.
— Чем будете заниматься? — весело спросила Ира. — Дурака валять? Посидели бы с нами.
— Не, мы хотим кино посмотреть, — ответил Саша. — Мы кассету напрокат взяли, завтра нужно вернуть, а то деньги капают.
— Хорошее кино? — заинтересовалась Ира. — О чем?
— «Крестный отец», про мафию. Все говорят, кино здоровское!
— Ну так пригласите Катю к себе, ей ведь тоже, наверное, хочется посмотреть. Это действительно очень хороший фильм, — с невинным видом предложила Ира, прекрасно понимая, что может последовать дальше.
