Анатолий Безуглов - Прокурор
- И ты скрывала все эти годы? - все еще не мог поверить Захар Петрович. Он даже не предполагал в Лиле такой стойкости: обычно она ничего не могла утаить, готова была делиться с миром всем, что знала.
- Когда Марина уезжала в Москву, взяла с меня слово молчать, объяснила Межерицкая. - Но не в этом дело. Меня, честно говоря, подмывало написать тебе. А потом подумала: зачем? Раз она тут же вышла замуж за другого.
- Ну а когда я приехал в Зорянск? - допытывался Измайлов. - Могла ведь сказать?
- Тем более не следовало говорить. Зачем тебя травмировать? Ты еще должен благодарить меня...
- Спасибо, - горько усмехнулся Захар Петрович.
- Зря кривишься, - назидательно произнесла Лиля. - Жил спокойно...
- Нет! Как ты могла скрывать такое?! - вырвалось у Захара Петровича.
Лиля промолчала.
- У тебя, говорят, из-за Маринки неприятности? - напрямик спросил Межерицкий.
- Кто говорит? - мрачно отозвался Измайлов.
- Господи! Да весь город! - ответила Лиля. - Галина, и та вчера приходила ко мне душу отвести. Понимаешь, позвонили ей... какие-то незнакомые люди... Я уж разубеждала ее, успокаивала...
Эта новость поразила Захара Петровича: значит, жена уже знает! У него сжалось сердце.
- Что Маринке надо? - снова задала вопрос Межерицкая. - Почему вдруг все это выплыло?
И Измайлов рассказал о том, с чего начались для него черные дни, которые продолжаются и поныне. Не скрыл, что все это может отразиться на его служебном положении.
- Ну и дрянь же она! - возмутилась Лиля. - Симпатичная была девка, но дрянь! Ребенок от одного, замуж выскочила за другого. И тебя обманула, и его...
- Зачем ты так, - поморщился Захар Петрович. - Обстоятельства...
- Ерунда! Не вздумай, кстати, клевать на эту удочку, - строго предупредила Лиля. - Повесит тебе на шею дочь, внука...
Борис Матвеевич, молчавший долгое время, вдруг рявкнул:
- Замолчи ты, наконец!
- А почему это я должна молчать? - опешила Лиля.
- Говоришь так, словно речь о каких-то щенках! Это ведь люди! Понимаешь, живые люди! - Он со злостью ударил рукой по баранке. - Ей-богу, лучше помолчи. Ты, Захар, как надумал поступить?
- А ты, Боря, что стал бы делать на моем месте? - вопросом на вопрос ответил Измайлов.
- Дочь есть дочь, - убежденно произнес тот.
- Вот именно! - произнес Измайлов. - Она не виновата! - Он повернулся к Лиле. - Я должен с ней встретиться и сказать правду.
- Ну и глупо! А о Галине ты подумал? - возразила Лиля. - Легко вы, мужчины, относитесь к семье.
...Самым тяжелым для Измайлова были последние ступеньки перед своей дверью. Он решил рассказать Галине все.
Ключ долго не попадал в замочную скважину. В квартиру Захар Петрович вошел с бешено колотившимся сердцем. Были приготовлены первые слова объяснения. Но его встретила тишина. Мертвая тишина. Все окна почему-то были наглухо закрыты.
Тягостное предчувствие холодом обдало душу.
На столе в большой комнате белел лист бумаги.
Измайлов взял его в руки. Галиным почерком было написано всего одно слово: "Прощай". Тут же лежала фотография Марины с маленькой Альбиной на коленях.
И, как последняя капля, как точка, которая отбивала конец чему-то, на столе лежало обручальное кольцо Галины...
* * *
После работы Гранская зашла на рынок за зеленью и овощами. Обещала прийти Вера Самсонова. По холостяцкой привычке Инга Казимировна не баловала себя разносолами, но для подруги решила приготовить что-нибудь вкусное.
Вера пришла в длинном свободном платье из бледно-зеленого японского шелка. Женственная, воздушная. Особую прелесть придавала ей россыпь родинок на шее. Глеб Артемьевич как-то сказал, что эти самые родинки и свели его когда-то с ума.
Самсонова сидела на кухне, пока Инга Казимировна священнодействовала над гуляшом по-венгерски, готовить который научил ее Кирилл.
- Не понимаю я тебя, - сказала Инга Казимировна. - Отпуск, а ты торчишь в Зорянске. Съездила бы куда, встряхнулась...
- Поеду, поеду. И может быть, навсегда, - вздохнула Самсонова.
- Что-что? - не поняла Гранская.
- Ничего, - тихо ответила подруга. - Я так... Понимаешь, Ингуша, год какой-то тяжелый. Ничего не получается. Даже статью, которую заказали в журнале, не могу осилить.
- Спокойное солнце, - сказала Инга Казимировна.
- В каком смысле?
- Ученые считают, что на нашу психику влияет активность вечного светила... Эйнштейн, например, свои знаменитые работы написал в те годы, когда на Солнце были всплески. В это время хорошо творили писатели, композиторы. Берлиоз, Россини, Паганини... А солнечная активность повторяется через одиннадцать лет.
- Тогда подожду, - улыбнулась Вера. - Может, действительно озарит. А пока остается наслаждаться творениями других. Знаешь, я открыла для себя Бальмонта... - Она достала из сумки томик. - Из Москвы друзья прислали...
- Бальмонт... Это тот символист?..
- Ингуша, ну зачем обязательно клеить ярлыки? - как от боли, поморщилась подруга. - Просто прекрасный поэт.
И она, раскрыв книжку, прочла:
- О, люди, я вслушался в сердце свое
И знаю, что ваше - несчастье...
Увидев, что эти строки не произвели на подругу впечатления, она перелистала томик.
- А вот послушай еще:
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
- Слишком много "я", - заметила Инга Казимировна.
- Ладно, - вздохнула Самсонова, пряча книгу в сумку. - У каждого свой вкус... А, между прочим, Бальмонт в свое время был кумир, почище, чем теперь Евтушенко или Вознесенский. Правда, с закидонами.
- Обыкновенный псих.
- Вовсе нет! - возразила Вера. - От поэтического и душевного экстаза...
- Я же говорю, юродивый.
- Бальмонт был образованнейший человек. Читал на всех европейских и древних языках...
- Вернемся к прозе жизни, - сказала Инга Казимировна, ставя приборы на стол. - Лично я голодна, как волк.
- Знаешь, хорошо приготовить - тоже поэзия... Ну и пахнет! Божественно!
Однако к еде она едва притронулась. И чем больше Гранская приглядывалась к приятельнице, тем сильнее замечала в ней какую-то перемену. Синева под глазами, которую не могла скрыть косметика, замедленность, нерешительность в движениях, печальный взгляд.
- Ты плохо ешь, голубушка, - сказала Инга Казимировна. - Я понимаю, другое дело у тебя в саду, на свежем воздухе...
- А мне там нечем дышать, - с каким-то тихим отчаянием призналась Самсонова.
И Гранская поняла, что подруга пришла к ней не для того, чтобы болтать о поэзии... Что-то тяжелое было у нее на душе.
- Я в последнее время часто вспоминаю один случай. Мне отец рассказывал. Он ведь в сорок первом воевал в ополчении под Москвой... Как-то был жестокий бой, погибла масса народу. Отца тоже ранило. Но легко. Ползет он под пулями. Слышит стон. Видит, в снегу, в луже крови, девчонка. Совсем молоденькая, школьница еще. С санитарной сумкой. Отец наклонился к ней, говорит, держись, мол, сейчас я тебя перевяжу и дотащу до наших. Она смотрит на него и головой качает. Отец ей: чего тебе? Попить? И подставляет к губам фляжку. А девочка шепчет: "Поцелуйте меня... Меня еще ни разу никто не целовал..."
Самсонова замолчала.
- Умерла? - спросила Инга Казимировна.
- Отец не знает. Вытащил он ее с поля боя. Отправили в тыл, в госпиталь... И вот я думаю: а была ли у меня в жизни любовь?
- Вот те на! - изумилась Инга Казимировна. - Прожила с мужем полтора десятка лет...
- Ну и что? - перебила ее Вера.
- Да и Глеб...
- Не то, не то ты говоришь, - поморщилась Самсонова. - Не помню, почему и как я вышла за него. Что-то показалось... А на самом деле... она вяло махнула рукой.
- Просто ты вбила себе в голову! - решительно сказала Гранская. Пройдет. Я читала, в семейной жизни бывают кризисы. Первый раз - после женитьбы. Все мы ждем чего-то необыкновенного и разочаровываемся... Второй кризис - когда подрастают дети. Это очень опасный момент. Действительно, Катька твоя почти невеста...
- Катя ни при чем... - Самсонова сцепила свои длинные пальцы. Она сидела некоторое время, потом с болью и отчаянием сказала: - Жить не хочется.
Инга Казимировна испугалась.
- Не говори глупостей! Что ты решила?
- Не знаю, Инга, не знаю. Ничего не знаю. - Вера безвольно опустила руки на стол. - Весь ужас в том, что и хочу уйти от Глеба и не могу... Ты что на меня так смотришь?
- Переживаю за тебя.
- А мне показалось, боишься.
- И боюсь.
- Не надо, - серьезно сказала Вера. - Я не люблю, когда меня жалеют.
У Гранской немного отлегло. Она достала припрятанную пачку сигарет. Но Вера решительно отобрала у нее курево.
- Бросила, так крепись, - сказала она. - Тоже мне, следователь...
- Вот такая ты мне нравишься, - нервно засмеялась Инга Казимировна. Так в чем же дело? Какая муха тебя укусила?
- Все очень сложно...
