Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта
– Да, это... терпимо.
– Однако прогноз не подтвердился. Ни по направлению ветра, ни по силе, ни по времени. Уже после двух часов дня погода резко изменилась. Стало ясно, что метеорологи поскромничали в своих предположениях. Лучше бы они поступили наоборот. Ветер начался северный. Чистый северный, без всякой восточной примеси. Скорость вдоль Пролива – тридцать четыре метра в секунду. Отдельные порывы превышали пятьдесят метров в секунду.
– Это очень много? – спросил Тюляфтин. Панюшкин ответил не сразу. Помолчал, переложил какие-то бумажки, поправил очки. Он поднял голову, встретился взглядом с Опульским и, не опуская глаз, не отводя их в сторону, заговорил тихо, но твердо:
– Товарищ Опульский, Александр Алексеевич... Я прошу извинить меня. Я нахамил в горячке, сорвался. Цель сегодняшнего заседания меня, разумеется, нисколько не оправдывает. Видите ли, мы здесь не первый год варимся в этой каше и как-то привыкли считать, что все знают, какая это каша.
– Что вы, что вы! Николай Петрович! – Опульский засуетился, почувствовав вдруг, что все внимание переключилось на него. – Я действительно того... Задал не очень уместный вопрос и... И вы совершенно справедливо поставили меня на место и... И правильно сделали. Согласитесь, что ваши слова были хотя и несколько...
– А теперь ваш вопрос, – Панюшкин повернулся к Тюляфтину. – Вы спросили меня о силе ветра... Отвечаю. Существует международная таблица, где наряду с разделением ветров по силе приводятся и так называемые явления, сопровождающие ветер. При девятибалльном шторме, например, потоки воздуха несутся над землей со скоростью порядка двадцати метров в секунду. Они производят разрушения, которые в таблице названы небольшими. Ветер валит дымовые трубы, рвет железо с крыш, сносит заборы и непрочные постройки. Сильный шторм, десятибалльный, – это когда скорость ветра достигает двадцати пяти метров в секунду. Разрушения определяются как значительные – вырванные с корнем деревья, сорванные с домов крыши, поваленные телеграфные столбы.
– И столбы валит?! – удивился Тюляфтин.
– Ветер в одиннадцать баллов, – продолжал Панюшкин, – называется жестоким штормом. Скорость ветра – более ста километров в час, это около тридцати метров в секунду. В таблице без указания деталей сказано, что жестокий шторм приносит большие разрушения. В следующей графе – ураган. И рядом два слова – «производит опустошение». Скорость ветра в этом случае превышает тридцать метров в секунду. Повторяю – тридцать метров. А десятого октября над Поселком, над Проливом, над всей северной частью Острова пронесся ураган, или, как мы его называем, Тайфун, во время которого скорость ветра превышала пятьдесят метров в секунду. Я ответил на ваш вопрос?
– Д... да, вполне, – поспешно закивал головой Тюляфтин. – То, что вы рассказали, – это действительно потрясающе. Я как-то даже не представлял себе существа этих слов – шторм, ураган... Занятно! А ведь если задуматься...
– Лучше не надо! – захохотал Ливнев. – По-моему, это такой ветер, что одно воспоминание о нем должно слегка покачивать человека.
– Николай Петрович, – раздался среди общего гула сдержанный голос Мезенова. – Вы не могли бы вкратце рассказать, как у вас прошло десятое декабря?
– О! – восторженно воскликнул Панюшкин. – Это был не ураган, а... А конь мадьярский!
– Простите, какой? – спросил Тюляфтин.
– Я хотел сказать, что конь был очень большой и очень дикий! – Панюшкин засмеялся и потер ладонями лицо. – Значит, так... Утром все было нормально. По-божески. Дул северный ветер силой до четырех баллов. На Проливе велись обычные водолазные работы.
– Это при четырех-то баллах? – усомнился Ливнев.
– Да. При четырехбалльном ветре мы работаем довольно спокойно, – ответил Панюшкин с особой горделивостью и потому заметнее обычного налегая на «о». Он даже повторил: – Да, довольно спокойно. Получили прогноз. Об урагане – ни слова. Но к двенадцати дня ветер усилился до шести баллов. И вот тогда, только тогда мы получаем предупреждение о том, что ветер может достигнуть восьми баллов. Ну, что вам сказать, и при восьми баллах жить можно. Работать нельзя, но жить можно. Водолазные работы были прекращены, а плавсредства закреплены дополнительными якорями. Конец трубопровода также закрепили якорем.
– Прости, Николаша, у меня вопрос главному механику, – быстро проговорил Чернухо.
Жмакин насторожился и вопросительно посмотрел на Панюшкина. И лишь когда Николай Петрович ободряюще кивнул, он мощно поднялся, но при этом неловко уронил шапку, лежавшую на коленях, поднял ее, повертел в руках, не зная, куда деть, и наконец сунул Званцеву.
– Вы готовы отвечать? – спросил Чернухо.
– Да, он уже готов, – ответил Званцев, улыбаясь.
– Вы слышали, как начальник строительства обрисовал положение? Шторм шесть баллов, предупреждение о восьми баллах. А когда получают предупреждение о восьми, опытные люди ждут всех десяти. Верно?
Жмакин вздохнул и промолчал.
– Так вы ждали десяти баллов?
– Ждали, – послушно ответил Жмакин.
– Ваши меры по спасению плавсредств?
– Ну, что меры, обычные меры... Все самоходные суда мы отвели в укрытия у западного и восточного берегов Пролива. Людей с несамоходных судов сняли.
– Дальше? – обронил Мезенов.
– А что дальше, дальше – как в сказке: чем дальше – тем страшней. Шторм к часу дня и в самом деле усилился до десяти баллов.
Жмакин замолчал, ожидая вопросов.
– Я уже с товарищем Жмакиным общался, – сказал Ливнев. – Если я скажу, что он очень разговорчивый человек, то вы мне все равно не поверите. А главный механик и обидеться может. Потому предложение – надо вопросы задавать. Четкие и ясные.
– Правильно, – пробасил Жмакин и благодарно посмотрел на Ливнева. – Зуб у меня тогда болел, вот об этом могу рассказать подробно.
– Про зуб потом, – недовольно буркнул Чернухо. – Итак, мы остановились на том, что в тринадцать часов ветер достигал десяти баллов. Какие работы проводились на Проливе в это время?
– Никаких, – ответил Жмакин. – Выход в море стал невозможен. Телеграфная и телефонная связь с близлежащими поселками была прервана. Ураган, он и есть ураган. Ни дать ни взять. Сорок метров в секунду. В той таблице, про которую Николай Петрович рассказывал, про такую скорость и не говорится. Не предусматривает таблица такого ветра. Потому как разницы нет – тридцать пять метров в секунду, или сорок, или пятьдесят, или сто пятьдесят. Крыши домов по Поселку летали, как бабочки.
– Ваши действия? – напомнил Мезенов.
– А что действия? Какие действия? Спасательными были наши действия. Дополнительное закрепление механизмов, проверка готовности осветительных и сигнальных средств. Организация аварийных отрядов. Для наблюдения за Проливом, за плавсредствами, которые остались на Проливе, мы договорились с пограничниками. Есть у них чем наблюдать.
– А что ветер? – спросил Опульский таким тоном, будто даже боялся услышать ответ.
– К четырем часам дня сила ветра достигла пятидесяти метров в секунду. Отдельные порывы – пятьдесят пять метров. Снабжение Поселка электроэнергией было нарушено. Причем не по нашей вине. Очень много порвало проводов, свалило более половины столбов.
– Как же вы передвигались? – опять спросил Опульский.
– Для связи внутри Поселка, – монотонно бубнил Жмакин, – оказалось возможным использовать только тяжелые гусеничные тягачи. Легкие машины и грузовики переворачивало. Кроме того, началась метель. Видимость отсутствовала полностью.
– То есть как это – полностью? – спросил Тюляфтин. – Вы совсем ничего не видели?
– Да, – послушно подтвердил Жмакин. – Мы тогда совсем ничего не видели. Ночь, метель, поднятый в воздух песок – какая может быть видимость?
– Что с техникой? – спросил Чернухо.
– Плохо с техникой, – Жмакин так тяжело вздохнул, словно речь шла о живом человеке. – К концу второго дня мы выяснили, что катамаран с трубоукладчиком выбросило на западный берег. Плашкоут с гидромониторной установкой и водолазной станцией обнаружить не удалось. Баржу-площадку с тяговой лебедкой и плашкоут с подвижным блоком последний раз видели пограничники – их сорвало с якорей и унесло на юг, в Татарский пролив. Когда якоря оборвались, некоторое время баржа держалась на трубе, она с трубой тросом была соединена... Но потом и трос не выдержал. – Жмакин опять тяжело вздохнул.
– Ваши действия?
– В середине следующего дня в море вышли буксирные катера для спасения оставшихся на Проливе плавсредств. Работа была осложнена большими, до четырех метров, волнами... Началось обледенение...
– Нет, Николай, продолжай лучше ты! Я не могу больше его слушать! – возмутился Чернухо. – Как диктант в школе или молитва за упокой души! «На-ча-лось обле-де-не-ни-е», – передразнил он Жмакина. – Тут как надо говорить – чтоб металл в голосе был и слеза! Понял?! Металл и слеза! Нет-нет, – замотал Чернухо лысой головой. – Он, Николашка, тебя угробит, ей-богу! Он так говорит об этом обледенении, будто сообщает, что чай закипел!
