Галина Романова - Цвет мести – алый
Она выпрямилась, перевела взгляд на него, на злосчастное блюдо, не сумевшее найти себе места на праздничном столе, и неуверенно пошла к нему. Села к нему на колени, обняла его за шею.
– А это правда, Белов?
– Что – правда?
Он терял голову от одного ее запаха, он почти не мог дышать, когда она была рядом, он не мог ею насытиться – и не хотел он ею насыщаться! Он и предположить был не в состоянии, что такое возможно. Что такой немой восторг способен повториться!
– Что – правда? – переспросил он.
– Что я – красавица? А как же она? Я же видела ее и, конечно, понимаю, что проигрываю и…
– Тс-сс! – Белов поймал ее рот губами, целовал – долго, потом, отдышавшись, проговорил: – Какое мне дело до чужих красавиц, Вика? У меня теперь есть своя, и она – просто чудо!..
…Горелов стоял на лестничной клетке, перед дверью квартиры своего брата Севки, и не знал, что ему делать.
Позвонить или уйти? Уйти – или позвонить? Юлька эта еще в Англию с родителями укатила! Он вовсе один.
За дверью весьма ощутимо веселились. Гам стоял такой, что он его услышал, едва в подъезд вошел. Музыка на всю катушку, ор, дикий смех – сорока, похоже, глоток, не меньше. Он же не выдержит всей этой какофонии! Он, еще стоя тут, уже с ума сходит, а что с ним будет там? Сновать по комнатам наперегонки с кем попало, орать, стараясь перекричать музыку и чужие голоса, изображать веселье?
Нет, зря он сюда притащился. Жратвы набрал на десятерых – коньяк, виски, вино, сыр какой-то баснословно дорогой… Севка же говорил, что ничего не нужно! Народ, предупреждал он, придет к нему непритязательный. Они могут и шампанское огурцом соленым закусить. Для них главное – кураж.
А вот у него не было этого самого куража. И не сегодня, и не вчера он пропал. Он просто у Горелова отсутствовал как явление. Не умеет он заводиться от чужого веселья. Почему? Может, потому, что своего у него нет.
За спиной у Горелова щелкнул замок, отворилась дверь, и сердитый мальчишеский голос пробубнил ему в спину:
– Севка теперь до утра покоя никому не даст!
Горелов резко обернулся.
На пороге стоял мальчик лет восьми. В черном костюмчике, с галстуком-бабочкой на белоснежной рубашке. Пухлые губы, длинная челка, большущие серые глазищи. Смотрел он на Горелова с азартным интересом. Не похоже, что Севку он осуждает. Скорее он просто констатировал суть данной ситуации. Такой, знаете ли, премиленький Знаечка. Очочков только кругленьких на переносице не хватало.
– Вы к нему? – уточнил мальчик.
– К нему, – кивнул Горелов.
– А отчего не звоните?
– Не решусь никак. Шумно там уж очень…
И Горелов опять подумал – зря он пришел. Сидел бы дома перед телевизором, потом уснул бы, утром – на дежурство…
– У него всегда так. – Мальчик перешагнул через порог, подошел к нему, протянул руку: – Стас. Стас Иваньшин.
– Иннокентий, – с серьезным видом пожал протянутую ему ладошку Горелов. – Иннокентий Горелов.
– А-а-а, понял! – Мальчишка широко улыбнулся. – Вы – Севкин брат!
– Точно, – кивнул Горелов и неожиданно заметил в проеме двери молодую женщину.
Она смотрела на них из коридора. Просто тихо стояла, смотрела на них – и улыбалась.
Она была… Она была словно нимфа! У Горелова что-то такое сделалось с дыханием, сто лет он не чувствовал ничего подобного. И мальчишка еще этот! Ведь точная копия сына, о котором он всю дорогу мечтал! Очочков вот только не хватает.
– Это твоя мама? – шепнул он Стасу, едва заметно кивнув в сторону его двери.
– Да! – гордо ответил мальчик. – Правда, она красавица?
– Сложно спорить. – И вдруг шальная мысль, абсолютно лишенная здравого смысла, кольнула Горелова под левую лопатку. Впервые, наверное, это с ним случилось! И он спросил: – А вы с кем Новый год встречаете?
– Вдвоем. – Стас попятился к своей раскрытой двери, потом вдруг мотнул головой и забубнил скороговоркой: – Папы у меня нет! Мужа у мамы – тоже! Она ни с кем не встречается. Севка давно ходит вокруг нее кругами, как бабушка говорит, но бесполезно это все. Так она и правда тебе понравилась? – И, не дождавшись его кивка, он вдруг как закричит на весь подъезд: – Ма, а у нас гости!!!
