Светлана Чехонадская - Смерть мелким шрифтом
— Так зачем вы ищете этот пистолет? — Старуха воткнула палку в землю и остановилась. — Что вы хотите с ним сделать? Ну-ка, признавайтесь. Я почти сто лет живу на свете, и меня не купишь дешевыми историями про сомневающегося сыщика. Что вы сделаете с пистолетом? Подбросите? Уничтожите?
Ивакин тоже остановился.
— Вы что же, думаете, я способен уничтожить улику? — обиженно проговорил он. — Хотя… сказать откровенно, была у меня такая мысль. Я подумал: выкопаю пистолет и уничтожу. Пусть потом Миша дает показания, а милиция, матерясь, роется в овраге. Это сочтут очередной его ложью. Я бы с удовольствием его посадил, Ирина Федоровна. Он все сделал для смерти своей сестры. Ради наследства. Но с точки зрения закона он не убивал. И я не способен — органически не способен уничтожить улику.
— Ты сам себя уговариваешь? — ехидно спросил Семеныч. Он стоял, опершись на ствол сосны, и курил. — Мы пришли, кажется? Это дом вашей Марины? — и он показал рукой наверх, где за стволами виднелось грязно-бурое пятно бревенчатой стены.
— Да, это дом архитектора. Как вы определили? — спросила старуха.
— Вы сказали, в овраг только два удобных спуска. Второй ведет от дома Марины, — пояснил Семеныч. — Это единственное более или менее пологое место, встреченное нами на пути. Значит, это и есть дом Марины. Она что — архитектор?
— Я ведь не представил вам моего друга! — светским тоном сказал Ивакин. — Его зовут Семеныч.
— Серб? — улыбнулась старуха.
— Да хоть серб, — согласился Семеныч. — Хоть турок. Мне все равно.
— Семеныч — таежник, — пояснил Ивакин. — И хотя большую часть жизни он прожил в Москве, работая в милиции, но остался таежником и умрет таежником, даже если это печальное событие произойдет на Красной площади.
Семеныч недовольно сплюнул.
— А мне кажется, я в прошлой жизни тоже жила в Сибири, — произнесла старуха. — Я тоже таежница.
Семеныч важно подошел к ней и поцеловал руку, шаркнув ногой по хвое. Ивакин, смеясь, отвернулся.
Овраг, поросший старым ельником, редеющим книзу, теперь хорошо был виден ему. Почти отвесные склоны его были засыпаны многолетним слоем сухой хвои, но кое-где краснели полосы глины. Видимо, здесь периодически образовывались ручьи, уносившие хвою вниз. Ивакин спустился еще немного, чтобы разглядеть дно. Холод усилился. Резко запахло сырой землей, стужей, снегом. Словно неизбежная зима рождалась именно здесь и не с севера шла на Москву, не с Ледовитого океана, а вот из этого оврага.
— Итак, он спустился отсюда, — за спиной сказал Семеныч. — Какой он?
— Трусливый. Но умный, — ответил Ивакин.
Старуха, улыбаясь, кивнула.
— Значит, он отошел в сторону. Он пошел налево.
— Почему налево? — спросила старуха.
— Направо ельник реже. А налево виднеется свалка. Правильно?
— Да.
— Он рассудил так: если меня увидят возле свалки, подумают, что я что-то выбрасываю. Это не вызовет подозрений. Думаю, он даже захватил с собой что-то еще, что можно выбросить. Что-то большое, заметное. Какой-нибудь пакет для маскировки. И даже его по-настоящему выбросил. Пойдем по его пути?
Старуха переглянулась с Ивакиным. Видимо, она сомневалась в способностях Семеныча. Ивакин ответил ей строгим взглядом. Они осторожно пошли к свалке, держась за стволы елей.
— Будем там рыться? — спросила старуха. — Не дай господь, соседи увидят!
— Нет, — сказал Семеныч. — На свалке постоянно идут раскопки. Здесь всегда обитают бомжи. Хоть у вас и закрытый поселок, но бомжи, я уверен, роются регулярно. Думаю, ваш парень это понимал. Он не дошел до свалки. — Семеныч остановился и осмотрелся.
— У него на ботинках была глина, — напомнил Ивакин.
— Глина здесь везде, — отмахнулся Семеныч, крутя головой по сторонам. Они пошли дальше.
— Вот удачное место. — Он вдруг остановился как вкопанный. — Я бы зарыл здесь.
Семеныч указывал пальцем на кустарник внизу, у ручья.
— Во-первых, кустарник закрывает человека от тех, кто мог бы видеть его сверху, во-вторых, тем, кто может быть на свалке, он тоже не виден. Он, правда, открыт для тех, кто шел бы, как и мы, по первой дорожке, но ведь мы пошли по ней вынужденно, потому что вторая, удобная дорога была перекрыта. Нет, здесь не гуляют, свидетелей с этого направления он не боялся. Дальше: это кустарник, никакой хвои от соседних елей здесь быть не может — ручьи сносят ее вниз, видите? — а на этом пятачке хвоя набросана, Причем, набросана горками, точно соответствующими пригоршне. Смотрите еще. — Семеныч взял палку, лежавшую на земле, и, сделав пару шагов, швырнул ее в сторону свалки. Она приземлилась, не долетев до кучи мусора, попав прямо по небольшому пакету, валявшемуся на тропинке.
— Не долетела, — сказал Ивакин.
— Докуда? — спросил Семеныч и пошел туда, куда она упала.
— До свалки! — крикнул ему Ивакин.
— Что это? — спросил Семеныч, остановившись у пакета.
Старуха подошла к нему, ткнула пару раз своей палкой и засмеялась.
— Идите, посмотрите! — крикнула она Ивакину. Ивакин подошел. Они стояли у пакета и смотрели на него, довольные. Пакет порвался, из него торчал угол старой книги. Виден был лишь конец заглавия: «…в архитектуре Средних веков», — прочитал Ивакин.
— Я же говорил, он захватит что-нибудь для маскировки, — важно изрек Семеныч, поняв, что больше сомнений в его квалификации здесь не будет. — И последнее! Место, которое он выбрал, извините за выражение, романтическое. Даже если бы его увидели, то подумали бы: присел у ручья. Наверное, несчастный влюбленный. Ну что, копаем?
— Есть и еще одно, главное доказательство, — прищурившись, сказала старуха.
Ивакин посмотрел на нее: теперь она казалась не просто старой — древней.
— На этом месте застрелился генерал. Миша об этом не знал, но остановился именно здесь: такие места, как я уже говорила, притягивают события, близкие по духу. В данном случае, смерть.
— Его здесь нашли? — удивленно спросил Ивакин.
— Да, за кустом. Как правильно заметил ваш серб, место не просматривается ни сверху, ни сбоку. Свалки тогда не было: начало ей было положено только через несколько лет, когда сюда стали сносить бюсты Сталина. Но у ручья иногда гуляли. В основном как раз там, где начинаются сосны. Оттуда его тоже не было видно. Поэтому труп обнаружили только через сутки. Сын уже намеренно с овчаркой прочесывал весь овраг. Овчарка и нашла…
— Ну, вот он, — довольный, проговорил Семеныч, снимая перчатки. Он сидел на корточках у куста и радостно смотрел на них. — Макаров. В пакетик завернул.
Бережливый!
— Не хотел, чтобы ее отпечатки были уничтожены.
— А она не стерла?
— Могла и не стереть.
— Ну, — Семенов разочарованно покачал головой. — Что будем с ним делать?
— Закапывать, — сказал Ивакин. — Сможешь сделать так, как было?
Семеныч обиженно фыркнул.
— Я почему-то думал, что ты его кому-нибудь подбросишь, — пошутил он. — Ты же говорил: уверен, а улик не хватает… Хвою класть? Или усложним задачу? А чего? Пусть молодые тут несколько дней покопаются. Насколько я понял, этот Миша продолжает упорствовать?
— Продолжает, — подтвердил Ивакин.
— Ну вот. Им тут работы надолго.
— Да они пока соберутся, снег выпадет, — с досадой проговорил Ивакин. — Они не несколько дней — несколько лет искать этот пистолет будут. А скорее всего, его снова кто-нибудь посторонний найдет… Я ведь им даже патроны, гильзы дал! Хоть бы кто-нибудь пошевелился! Во как теперь работают!
— Ну, пусть все идет, как идет, — многозначительно рассудил Семеныч. — Когда надо, тогда все выяснится.
Они молча стояли на краю оврага, глядя на ленивый бег воды. Наверху, там, где находился Маринин дом, послышались резкие голоса, потом они стихли, захлопали двери машин, затем, видимо по ошибке, включилась мигалка, спугнув стаю ворон в ельнике, взвыли моторы, и, наконец, наступила тишина.
— Уехал, — сказала старуха. — Ох, наведет он тут шороху, когда дом купит. Хорошо, что мне скоро умирать.
— Ирина Федоровна, — произнес Ивакин, глядя на воду. — А как вы думаете, это правильно — то, что сказал Семеныч: «когда надо, тогда и выяснится»?
— Правильно. Все всегда происходит когда надо. Сейчас прямо расцвет всяких выяснений. А я застала времена, когда тайны уважали больше, чем сейчас. К ним было бережное, коленопреклоненное отношение. Люди признавали право на тайны. Сейчас-то их не меньше, но вся наша нынешняя болтовня, все эти псевдооткрытия, псевдоразоблачения, они не уничтожили тайн — они уничтожили уважение к ним. Молодые очень нетерпеливы. Им кажется, все должно быть открыто немедленно. Потому что нынче свобода слова, демократия. А при чем здесь это? Тайны были еще до всяких демократий. Ведь раньше даже завещания какие были: опубликовать через сто лет, через сто пятьдесят! Ждали своего срока не только политические письма — любовные! Нынче приходят от этого в ужас. Ну, это понятно… Если считать себя пупом земли, если верить, что после твоей смерти мир тоже исчезнет, то, конечно, тайны обижают. Семеныч вздохнул.
