Валентина Демьянова - Страсти по Веласкесу
Хозяин потерянно смотрел на нее и молчал.
«Или никаких обысков не было?» — задала вопрос мама. «Да, конечно… они проводились… но картина… Про картину я ничего не знаю. Кора мне даже ничего не сказала», — промямлил Юрий Всеволодович, растерянно переводя взгляд с мамы на меня. «О чем я тебе не сказала?» — раздался веселый голосок, и в комнату впорхнула нарядная Кора. Увлеченные выяснением отношений, мы и не заметили, как хлопнула входная дверь. «О моей картине», — подала голос мама.
Кора резко развернулась в ее сторону.
«Да. И ты ничего не сказала мне. Почему?» — спросил жену Юрий Всеволодович. Он изо всех сил старался говорить строго, но голос его звучал неуверенно, и вид он имел довольно жалкий. Кора смерила мужа долгим взглядом, потом легкомысленно пожала плечами: «А зачем?» — «Но должен же я знать, что происходит…» — «Ничего не происходит, — резко оборвала его супруга. — Я взяла на хранение картину, потом вернула ее. Вот и все. Не понимаю, о чем тут вообще говорить!» «Как вернули? Кому?» — ахнула мама. «Человеку, которого вы за ней прислали. Дворнику!»
— Ее действительно забрал дворник? — спросила я.
Софья Августовна неопределенно пожала плечами. Ответ меня не удовлетворил, и я уже собралась снова пристать к ней с расспросами, но тут распахнулась входная дверь, и в комнату ввалилась Роза.
— Легка на помине, — усмехнулась Софья Августовна.
— Про меня, что ли, говорили? — спросила дворничиха, с грохотом опуская ведро на пол.
— Про деда твоего. Про мамину картину. Про Кору.
— Нашли, кого вспоминать! Да эта змея подколодная и слова доброго не стоит, не то чтобы разговоры о ней разговаривать! Так честного человека ни за что оболгать! — возмутилась Роза.
Потом усмехнулась и со злорадством сообщила:
— Дед помирал, а ее все равно не простил.
— Грех это — на смертном одре зло держать, — назидательно заметила Софья Августовна и погрозила Розе пальцем.
— А охаять честного человека — это, по-вашему, не зло? — так и вскинулась дворничиха. — Хорошо, матушка ваша, добрая душа, не поверила подлюке. А если б иначе случилось? Так и жил бы мой дед с клеймом вора?
— Не кипятись. Она же тогда поверила ему, — вяло отозвалась Софья Августовна.
— А как она могла не поверить, если он на коленях перед ней стоял и здоровьем детей клялся?!
— Перестань! Нашла, что вспомнить, — махнула рукой Софья Августовна.
— Всегда помнить буду, — отрезала Роза. — И Корину подлость, и великодушие вашей маменьки. Дед так наказал.
Софья Августовна лишь вздохнула:
— Прекрати болтать глупости. Ну, в чем ты углядела великодушие?
Роза изумленно ахнула:
— Да как же! Ее милость поверила не этой вертихвостке, с которой пила и ела за одним столом, а своему дворовому человеку. Дед каждый раз как рассказывал об этом, так и плакал.
— Если ваш дед не забирал картину, так куда ж она делать? — не выдержала я.
— У нее осталась! У этой гадины! — зло сказала Роза.
— И вы не пытались ее вернуть? — обратилась я к Софье Августовне.
— Пытались. Мы с матерью еще раз ходили к Коре. Все вышло ужасно. Даже вспоминать не хочется, — вздохнула она.
Лицо у нее стало глубоко несчастным. Чувствовалось, что ей не нравится разговор и очень хочется его прекратить. Я сложила руки на груди и, умоляюще заглядывая в глаза, запричитала:
— Софья Августовна! Миленькая! Расскажите. Это для меня так важно!
— Сначала Кора вообще не хотела с нами разговаривать и даже дверь не открывала. Потом, испугавшись скандала на площадке и любопытных соседей, все-таки впустила в квартиру. Прямо в прихожей мама начала требовать вернуть ей картину, а Кора упорно стояла на своем и твердила, что она ее отдала. Наконец мама не выдержала и пригрозила ей милицией, но Кора только рассвирепела и принялась нас оскорблять. Столько гадостей в свой адрес я никогда больше не слышала. Окончательно разойдясь, она вдруг крикнула, что сама сдаст нас в милицию и там этому будут только рады, потому что мы обе — контрреволюционерки, живем по поддельным документам и место наше в тюрьме. «Ты и твоя дочь будете заживо гнить в камере, и никакая картина вам уже не будет нужна!» — выкрикнула она, и тут моя мать…
Софья Августовна оборвала себя на половине фразы и вдруг всхлипнула.
— Почему вы плачете? Что такого ужасного сделал ваша мама?
— Она ее прокляла, — горестно прошептала Софья Августовна и прикрыла глаза. Маленькие слезинки одна за другой покатились из-под крепко сжатых век и сбегали по морщинистым щекам.
Я наклонилась вперед и осторожно погладила Софью Августовну по худому плечику:
— Не стоит расстраиваться. Не принимайте это так уж всерьез. Ну, прокляла, и ладно! Великое дело!
— Как вы не понимаете? Проклинать другого человека — величайший грех. Проклятие всегда возвращается назад. Я это на себе испытала. Все плохое, что ты пожелал другому, вернется к тебе и твоим родным сторицей. Мама была верующим человеком, знала это и все равно не сдержалась.
Софья Августовна подняла на меня заплаканные глаза:
— Но самое ужасное заключалось в том, что она слово в слово повторила сказанное… когда-то давно одной женщиной… Мама ненавидела ее, осуждала и вдруг сама… сама повторила то же самое.
— Все правильно она сделала. Ничего другого эта гадина Кора и не заслуживала, — вмешалась Роза.
— Что ты понимаешь! — всхлипнула Софья Августовна. — То, что сделала моя мама, ей во век не простится.
— Да что ж такого она сказала? — В глазах Розы плескалось жгучее любопытство.
Софья Августовна посмотрела на нее несчастным взглядом и тихо произнесла:
— Будь проклят тот, кто бесчестно завладел этой картиной, единственно дорогим, что у меня осталось. Теперь ни он сам, ни его потомки до седьмого колена не будут знать счастья…
— Ну и что? Как есть, так и сказала, — фыркнула дворничиха.
— Как ты можешь? Своим проклятием она обрекла их на вечное горе. Всех! Детей, внуков, правнуков! А ведь они не в чем ни виноваты и теперь даже не знают, почему страдают. Им даже в голову не приходит, что все это из-за какой-то картины. Может, они никогда о ней даже не слышали. Пойми ты! Ни одна, даже самая лучшая в мире, картина не стоит людского счастья.
Софья Августовна повернулась ко мне и спросила:
— Почему им так нужна была эта картина? Зачем они все так за нее цеплялись?
— Вы имеете в виду вашу маму и Кору?
— Не только.
— А кто была та, другая женщина?
Софья Августовна опустила голову и тихо прошептала:
— Неважно.
Глава 21
Разговор в дворницкой получился тягостный. Софья Августовна расстроилась, и так славно начавшийся ужин закончился слезами. Почувствовав себя неловко, я заторопилась домой, а Роза, до того момента никуда не собиравшаяся, вдруг подхватилась и пошла меня провожать.
— Где же теперь искать эту картину? У кого? — задумчиво произнесла я, не замечая, что говорю вслух.
— У нее, у змеи подколодной. Где ж еще? — проворчала идущая рядом Роза.
От неожиданности я вздрогнула и покосилась на дворничиху:
— Считаете, она действительно осталась у Коры?
Вопрос Розе не понравился.
— На что это ты намекаешь? — возмутилась она.
— Ни на что, — удивилась я.
Я не придуривалась, изумление мое было искренним, и никакого подтекста в моих словах не содержалось. Разговор с Софьей Августовной настолько меня вымотал, а голова была так занята мыслями о пропавшей картине, что Розе я ответила чисто машинально. Сказала первое, что пришло в голову. Она же мои слова истолковала по-своему:
— Думаешь, мой дед взял эту картину? Ведь так? Только это неправда. Если бы Кора, змеюка подколодная, не была виновата, она бы сюда не приходила и прощения бы у барыни не просила.
Сообщение было настолько неожиданным, что я оцепенела и потрясенно уставилась на Розу.
— Кора просила прощения? — переспросила я, думая, что ослышалась.
— А я тебе о чем толкую?
— Когда это случилось?
— Месяца через два после скандала.
— И как все произошло?
— Как в кино! Если бы мне не мать, а кто другой рассказал, так не поверила бы.
Роза округлила глаза и понизила голос до трагического шепота:
— Днем это случилось. Дома, кроме моей бабки и барыни, никого не было. Бабка сидела в большой комнате, барыня у себя. Вдруг открывается дверь и входит женщина. Худю-ю-щая! И вся в черном! С головы до ног! Даже платок на голове и тот черный. И низко так на лоб надвинут, что лица не видно. Она голову чуть приподняла, зыркнула на бабку из-под платка и… шасть мимо нее в маленькую комнату. А бабуля и слова сказать не может, от ужаса так вся и обмерла. Уж такие глазищи страшные были… не передать. Сидит она, дрожит, а сама слушает, что там за занавеской происходит.
