Николай Жогин - Обвинение предъявлено
Вскоре на место происшествия одна за другой подъехали две «Волги» с красным пояском. Из них вышли инспектор ГАИ младший лейтенант милиции Турусов, высокий флегматичный парень лет двадцати пяти, и следователь милиции по Левобережному району лейтенант Шутилов, коренастый, с овальным лицом мужчина. Прорвав живое кольцо людей, которое удерживал участковый инспектор, они подошли к ошеломленному водителю. В это время судебно-медицинский эксперт наклонился над мальчиком. Взял его руку. Никаких признаков жизни. Инспектор включил свой диктофон.
— Что же случилось? — спросил он водителя и поднес к нему микрофон.
Сорокин с трудом разомкнул челюсти.
— Видите ли... — еле выговорил он и беспомощно развел руками.
Нелегко было ему собраться с мыслями. Медленно, бессвязно, с большими паузами говорил Сорокин, восстанавливая картину происшедшего. Толпа слушала его в молчаливом напряжении, не обращая внимания на моросивший дождь.
— Очевидцы происшествия есть? — спросил следователь, когда водитель умолк.
— Есть! — тоненько выкрикнула одна из женщин.
— Пройдите сюда, гражданка, — пригласил следователь. Он поднес к ней диктофон. — Ваша фамилия?
— Карасева.
Выяснив ее имя, отчество, место жительства и работы, следователь предложил рассказать, что она видела.
— Шла я из магазина, — начала она, заметно волнуясь. — Я была вот здесь. На другой стороне вижу этого самого мальчика. Чей он — не знаю. Мальчик хочет перебежать дорогу, но все время идут машины... Я еще про себя подумала: «Может попасть под машину». Тут проехал городской автобус № 28 и прямо мимо меня вот этот самосвал. И вдруг перед самым самосвалом бежит мальчик. Я даже схватилась за голову. Тут же шофер повернул машину вправо. Но мальчик все-таки угодил под колесо. Под какое колесо? Под заднее. Левое... На каком расстоянии стояла я? Метров десять, думаю.
— Вы не можете сказать, какова была скорость самосвала? — спросил инспектор.
Карасева удивленно пожала плечами.
— Этого я не скажу. Но ехала машина не очень быстро.
Вскоре появилась мать ребенка. Убитая горем, вся в слезах, она упала над сыном, не в силах выговорить слова. Она причитала одними губами: «Голубчик... Родненький... И зачем я послала тебя в магазин?.. Сходила бы лучше сама... Неужели тебя больше нет?.. Мой Витенька!..»
Люди с трудом увели обезумевшую от горя женщину.
Следователь защелкал затвором фотоаппарата. По всем правилам он запечатлел обстановку, в которой произошла авария. Под надоедливым мелким дождем более часа продолжался осмотр места происшествия.
Так началось следствие по этому делу.
Для Сорокина теперь вся жизнь перевернулась вверх дном. Правда, под стражу его не взяли. Но что уж это за свобода? Чего только не передумал Сорокин за эти несколько дней! Через людей он узнал адрес родителей погибшего Вити и пошел к ним. С тяжелой душой шел он в этот дом. Но думал искренне хоть как-то разделить горе людей, хоть чем-то помочь.
— Ты — убийца! — прямо в лицо ему бросила обжигающие сердце слова Витина мать.
А что делалось в автоколонне! На большом щите прямо во дворе появился плакат: «Позор преступнику!» А под ним фотоснимки с места аварии. На Доске почета, там, где еще вчера красовался его портрет, теперь зияла пустая рама. Имя его было вычеркнуто из числа ударников коммунистического труда.
Сорокина перевели с самосвала слесарем в ремонтную мастерскую. «Пусть, — сказали, — до суда поработает».
Тысячи, сотни тысяч километров, пройденные без единой аварии, были вычеркнуты из его жизни. Сорокин не мог смотреть в глаза товарищам. Он подвел не только себя, но целый коллектив, позорное пятно легло на всю автоколонну. Сорокин нигде не находил себе покоя. Он лишился сна, почти ничего не ел, угрюмо молчал и дома и на работе. Жена встревоженно следила за ним, серьезно опасаясь, как бы Кузьмич не наложил на себя руки. А Кузьмич по ночам курил, курил и только тяжко вздыхал... Хотелось убежать без оглядки. Но куда?
Следователь Шутилов встретился с десятками свидетелей. Он скрупулезно выяснял, какие правила уличного движения были нарушены Сорокиным. Несомненный интерес представляли для следствия показания водителя автобуса маршрута № 28 Елкина. По его словам, он хорошо запомнил МАЗ, груженный гравием. Елкин только что выехал из боковой улицы на центральную магистраль. Его автобус прошел всего несколько метров. На какое-то мгновение взгляд водителя упал на маленькое зеркальце, прикрепленное с левой стороны кабины. На зеркальце он точно видел, как мальчик попал под левое колесо самосвала. Потом в салоне автобуса Елкин услышал пронзительный крик женщины: «Ой, задавили мальчика!» Водитель тут же остановил автобус, вошел в салон, чтобы записать фамилию женщины. Но та категорически отказалась назвать себя.
— Знаете, как некоторые несознательные граждане рассуждают: «Потом в суд да в милицию затаскают».
Следователя интересовала скорость, с какой двигался МАЗ.
— Порядка тридцати километров.
— Откуда перебегал мальчик?
— Точно не заметил. Могу только сказать: впереди моего автобуса он не перебегал.
Оставшись наедине с документами, в тишине кабинета следователь и так и эдак раскладывал доказательства. Где «за», где «против». Однако чаша весов скорее всего склонялась не в пользу Сорокина. Слишком много улик было как раз против него. Мало-помалу кольцо вины вокруг него сжималось все больше и больше.
Кто-то из юристов верно сказал, что работа следователя — это борьба со своими сомнениями. Нельзя сказать, чтобы Шутилов не вел такой борьбы.
Лейтенант милиции снова и снова перечитывал показания инспектора ГАИ Чуркина. Оказывается, тот на своем мотоцикле следовал за машиной Сорокина. Правда, Чуркин точно не зарегистрировал скорость движения МАЗа. Это, кстати, довольно странно. Обычно работники ГАИ почти механически следят за скоростью машин даже в большом потоке. А тут Чуркин ехал прямо за самосвалом. Перед ним был спидометр. Но он уверяет, что водитель держал скорость тридцать — тридцать пять километров. Вместо положенных двадцати. Тогда почему же инспектор не остановил его?
Следователь не раз склонялся над детальной схемой места дорожного происшествия, внимательно рассматривал фотографии, сравнивал, размышлял. Наезд совершен в районе школ тридцать пятой и тринадцатой, в зоне действия знака «Дети». «Стало быть, — резонно рассуждал Шутилов, — Сорокин не снизил скорость движения до предела, обеспечивающего полную безопасность движения. А раз так — вина его бесспорна. Знак — закон для водителя, и он его нарушил в тот раз».
Следователь снова вызвал Сорокина на допрос. Как он изменился за эти дни! Осунулся, постарел, глаза глубоко впали, резче проступали скулы.
Сегодня Шутилов объявил постановление о привлечении Сорокина И. К. в качестве обвиняемого по статье 211 часть 2 Уголовного кодекса РСФСР. Под постановлением дрожащей рукой Сорокин вывел подпись.
— Виноват я, гражданин следователь, виноват, — говорит Сорокин, тяжело дыша. Здесь, в кабинете следователя, он чувствовал себя словно рыба, выброшенная на берег. Судорожным движением расстегнул он куртку, рукой вытер взмокший лоб.
— Вы нарушили параграф четвертый Правил движения, — говорит следователь. — Вы оказались в то время невнимательным к окружающей обстановке.
— Да, да, — только и отвечает Сорокин.
— Вы не выполнили предписания дорожных знаков.
— Да, да...
— Не выбрали скорость движения с учетом конкретных условий, не обратили внимания на дорожный знак «Дети».
— Да, да...
— Следовательно, вы нарушили параграфы второй, тридцать второй, тридцать третий, сто пятьдесят четвертый и первый тех же правил.
Что сказать Сорокину в свое оправдание? Ровным счетом нечего. Он молчит. Доводы следователя кажутся ему убедительными. Да и как быть иначе? Ведь это он, именно он сбил мальчика...
Шутилов решил вынести это дело на обсуждение коллектива автоколонны. В целях профилактики преступлений юристы практикуют такие меры. Встречи в кабинете следователя лицом к лицу со свидетелями для Сорокина, безусловно, были нелегки. Но самое страшное, самое тяжкое, оказывается, было еще впереди.
Собрание состоялось в просторном красном уголке автоколонны. И хотя это был еще не суд, Сорокин сидел один в первом ряду, у самой сцены. Один. А на него устремлены взгляды всех его товарищей. Они ждут, что он скажет, как объяснит, каким образом он, опытный водитель, мог совершить такую непоправимую, тяжелую ошибку.
Следователь обстоятельно доложил дело.
— Пусть сам расскажет, как задавил ребенка, — послышался чей-то голос из зала.
Сорокин тяжело поднялся, медленно повернулся к залу. Но поднять головы так и не посмел. Что мог сказать он этим людям, которые хорошо знают, во что иной раз обходится ошибка водителя?
Он, не глядя в зал, мог бы назвать тех, у кого из сидящих здесь растут такие же мальчишки. А у иных уже и внуки. Что мог он им сказать?
