Лилия Лукина - Судьбе наперекор...
— А я не помешаю? Может, мне лучше уйти? — она стала подниматься.
— Да брось ты, Юля. Все нормально.
Открывая дверь появившейся на удивление быстро Ирочке, я увидела на площадке какого-то незнакомого парня, который на меня глянул вроде бы мельком, но словно сфотографировал. Это еще что за новости?
— Ну, устраивайся, манявка,— сказала я ей, протягивая заколку и кивая на кресло.— Да, познакомься, Ирочка, это писательница Зульфия Касымовна Уразбаева, иначе говоря, Юлия Волжская.
— Ой! — Ирочкины глазищи, и так-то немаленькие, раскрылись еще больше, хотя, казалось бы, больше и некуда.— Это вы написали «Меч Ланг-Темира» и «Одинокий воин пустыни»?
— Она-она! И еще очень много чего. Ты кофе будешь? — я безуспешно пыталась привлечь к себе внимание, но Ирочка продолжала восторженно смотреть на Юлию.
— А я только эти две вещи читала, потому что в библиотеке больше нет. Скажите, а как это у вас получается? Вот так писать?
— Ирочка,—не выдержала я.—Зульфия Касымовна живет с тобой в соседнем доме и, если захочет и у нее будет время, то расскажет тебе, как она пишет книги. А, может быть, и почитать что-нибудь даст. А сейчас скажи, как у тебя дела? Ты из архива ушла?
— Нет, теперь ведь уже не надо. Говорят, к нам старый директор вернется.
— Вот и хорошо — тебе же эта работа гораздо больше нравится. А с Павлом у тебя как?
— Мы в тот день приехали,— обстоятельно докладывала Ирочка.— И Павел так хорошо с мамой поговорил, все-все ей объяснил: и что любит меня, и что хочет на мне жениться, когда мне восемнадцать исполнится.
— Ну и на какое число помолвку назначили?
— А пока ни на какое. Сначала Лидия Сергеевна с Павлом к нам приедут,— она, ужасно покраснев, смущенно выговорила,— моей руки просить. А уже потом мы с мамой в «Сосенки» поедем со всеми остальными знакомиться.
— Я рада, манявка, что у вас с ним все так хорошо складывается! — улыбнулась я.
— А Павел меня теперь тоже манявкой и топотухой зовет. У него это так смешно получается! — и она тихонько засмеялась.
— Ты счастлива, Ирочка? — неожиданно спросила Юлия.— Ты любишь его?
Ирочка улыбнулась, ее глаза вспыхнули таким радостным светом, что никакого другого ответа уже не потребовалось.
— Ну я пойду, а то я вам помешала,— сказала она и поднялась из кресла.
— Подожди, Ирочка, я с тобой,— и Юлия тоже встала.— Время уже позднее, не следует девочке одной разгуливать. Защитница из меня никакая, но двое — все же не одна.
— Если вы только из-за этого, Зульфия Касымовна, то не надо, потому что Павел теперь ко мне машину и охрану приставил. А, если вам действительно пора, то мы вас подвезем. Хотите?
— Что-то меня последнее время часто подвозить стали! Как бы не привыкнуть! — засмеялась Юлия.— Хочу!
Открыв дверь, я увидела, как при виде Ирочки парень тут же вызвал лифт, и поняла, что это и есть охрана. Из окна я посмотрела на улицу — Ирочка с Юлией и парень вышли из подъезда и сели в какую-то темную машину.
Так, стала размышлять я, Галина, посмотрев на Юлию, сказала только о трагедии, но не о ее подробностях. А ведь, если хорошенько вдуматься, то у любого человека к сорока годам в жизни случалась хоть одна трагедия: разлюбил близкий и дорогой человек, муж бросил, ребенок умер... Да мало ли что это может быть? Так что теперь можно только гадать, поняла ли Галина действительно что-нибудь или только вид сделала. И таким образом в свете всего вышеизложенного, как пишут обычно в докладах, наверное, не стоит мне так уж зацикливаться на ее словах. И потом, права Юлия, это только с их точки зрения я совершила ошибку, а я сама считаю, что поступила абсолютно правильно. Но совершенно неожиданно для самой себя я почему-то не почувствовала от этой мысли никакой радости и мне стало ужасно стыдно. И, вопреки своему обещанию все выбросить, я сложила в один пакет шампанское и конверт с фотографиями и запиской и убрала его на самую верхнюю полку шкафа — пусть лежит... Все-таки память...
ГЛАВА 8
— Ну, братья-разбойники,— сказала я, заходя на следующий день утром в кабинет Солдатова и с интересам высматривая термос с кофе — неужели и сегодня принес? — Что мы с вами имеем на текущий момент?
— Шиш мы имеем! — зло сказал Пончик, доставая из стола термос.— Еле-еле отбил вот у этого гражданина в штатском,— он кивнул на Михаила.— Тоже покушался на кофе.
— То есть как шиш? — я взяла налитый бокал, закурила и с недоумением посмотрела на мужчин.— То есть совсем шиш? Даже без масла?
— Да, Лена. Голый шиш,— безрадостно буркнул Михаил.
Он стоял возле окна, засунув руки в карманы брюк и раскачивался с носка на пятку.
— А подробности можно? — попросила я и сварливо сказала Чарову: — Ты бы сел, Миша, а то, прости, на нервы действуешь... У меня и так настроение на нулях, а тут еще ты маятник из себя изображаешь.
Он пожал плечами, присел к столу и машинально тоже налил себе кофе, на что Солдатов только покачал головой, а Михаил, заметив это, тут же раздраженно заявил:
— Да принесу я завтра! Жена приготовила утром, а я забыл взять... — и повернулся ко мне.— Подробности говоришь? Сейчас будут тебе подробности,— он закурил, прищурился на дым.— Ну, слушай... Рекомый господин снимает однокомнатную квартиру, адрес, если интересно, могу дать. Платит за нес аккуратнейшим образом. Ни с домашнего, ни с рабочего телефонов никаких междугородних разговоров не ведет и факсов не отправляет, компьютера и, соответственно, электронной почты ни дома, ни на работе не имеет, в гости к себе никого не водит, машины у него нет. Под офис снимает комнату в бывшем НИИ социальных проблем, второй этаж, кабинет номер семь, да там вывеска есть. Сидит там с девяти до шести, как приклеенный, и газеты читает. Обедать ходит в одно и то же кафе, где его уже все знают. После работы сразу же домой. Все.
— Ну прямо разведчик в тылу врага! — восхитилась я.— А женщины? Может быть к нему с этой стороны можно подобраться?
— Мимо! — развел руками Чаров и пояснил.— Женщинами не интересуется, что наводит на определенные подозрения, но и в противоестественных склонностях он тоже не замечен. Как тебе?
— Да уж... — протянула я.— Словно специально ведет себя так, чтобы к нему ни с одной стороны невозможно было прицепиться.
— Да не «словно»,— поправил меня Солдатов,— а именно «специально». Я с Прокоповым поговорил, а он со своими ребятишками... В общем, как я и думал, они на Самойлова даже внимания не обратили. Походят они за ним, посмотрят... Только, чувствую я, что бесполезно это — сама слышала, как он себя ведет.
— Значит, связь с Москвой у него может быть только по сотовому,— заключила я.
— Вот именно,— согласился со мной Михаил.— Но сомневаюсь я, что мы до него добраться сможем. Ведь взял он его скорее всего в Москве, очень может быть, что и не на свое имя, и номер у него наверняка федеральный.
— Но я все равно считаю, что ситуация не безнадежная. Дождемся, когда вернется Филин и, если он, паче чаяния, ничего не захочет сказать, то у нас останется московский адрес Самойлова и мы попробуем действовать оттуда. А пока давайте подумаем, что мы с вами пропустили.
И мы самым добросовестным образом просеяли всю имеющуюся у нас информацию и только руками развели — ничего.
Я ненадолго вышла из кабинета, а, когда вернулась, то, открыв дверь, застыла. И было от чего: Пончик выставлял на стол всегда имевшиеся у него в запасе (я это еще по временам райотдела помню) бутылку водки и банку консервов, а Чаров тем временем рассказывал ему, что он думает об окружающей его действительности, но в таких выражениях, что все живущие в Баратове боцманы с сапожниками померли бы от зависти, доведись им его услышать. Причем мое появление Михаила не остановило — замолчал он только, когда окончательно выдохся.
— А что? — сказала я, входя.—Тоже неплохо стресс снимает. Только не поняла пока, по какому поводу такой бурный всплеск красноречия.
— Сейчас поймешь,— хмуро пообещал мне Солдатов, разливая водку, и, подняв рюмку, сказал: — Давайте по русскому обычаю, не чокаясь, помянем раба божьего Кондратьева, помершего вчера вечером от сердечного приступа,— и выплеснул в себя водку.
На несколько мгновений я застыла, потом нервно захихикала, чувствуя, что сваливаюсь в истерику, что на меня вот-вот нападет приступ идиотского смеха, но ничего не могла с собой поделать — количество вывалившегося за последние дни на мою голову негатива превысило все допустимые пределы и уже зашкаливало. Видя это, Пончик поставил пустую рюмку, подошел ко мне и, недолго рассуждая, деловито влепил правой рукой такую пощечину, что у меня зазвенело в ушах.
— Полегчало? — спокойно спросил он.—Или?— и он показал глазами на поднятую для второго удара левую руку.
— Хватит. Спасибо, Семеныч. Все уже нормально,— и я действительно успокоилась.
