Артуро Перес-Реверте - Кожа для барабана, или Севильское причастие
Куарт налил себе еще немного кофе в слегка потрескавшуюся чашечку Вест-Индской компании. Он был в одной рубашке, потому что герцогиня так настаивала, чтобы он не мучился от жары и снял пиджак, что ему оставалось только повиноваться и повесить пиджак на спинку стула. Так что он был в черной рубашке с безупречным стоячим воротничком и короткими рукавами, открывавшими его сильные загорелые руки. Коротко подстриженные волосы с проседью и спортивный вид придавали ему сходство с миссионером, крепким и здоровым, в отличие от маленького, насупленного отца Ферро, сидевшего на соседнем стуле в своей заношенной, покрытой пятнами сутане. На низком столике, поставленном рядом с центральным фонтаном, стояли кофе, шоколад и кока-кола в какой-то необычной бутылке. Герцогиня, как она сама только что сказала, терпеть не могла жестянок. В них напиток отдавал металлом и даже пузырьки щипали язык как-то по-другому.
— Еще шоколада, отец Ферро?
Не глядя на Куарта, старый священник коротко кивнул, придвигая свою чашку, чтобы Макарена Брунер вновь наполнила ее под одобрительным взглядом матери. Похоже, герцогине было приятно, что у нее в гостях сразу два священника. Вот уже много лег отец Ферро пунктуально являлся в пять часов каждый день, за исключением среды, чтобы помолиться вместе с сеньорой герцогиней. Потом его приглашали к полднику, подаваемому в хорошую погоду в саду, а в дождливые дни — в летней столовой.
— Как вам повезло, что вы живете в Риме, — произнесла старая дама, открывая и закрывая веер. — Так близко от Его Святейшества.
Она обладала необыкновенно быстрым и живым для своего возраста умом. Волосы у нее были абсолютно белые, с легким оттенком голубизны, на руках, на предплечьях и лбу — темные пятна от старости. Сама она была маленькая, худенькая, с угловатыми чертами лица и сморщенной, как у изюма, кожей. Тонкая карминовая линия подчеркивала ставшие едва заметными губы, в ушах покачивались длинные серьги, украшенные жемчужинами — такими же, как в ожерелье. Глаза были темные, как у дочери, но время сделало их влажными и окружило красноватыми кругами. Тем не менее они выражали решительность и ум, а их блеск тускнел лишь изредка — словно воспоминания, мысли, прежние ощущения наплывали на них, как облако, затем продолжающее свой путь. В детстве и молодости она была белокурой — Куарт видел это на картине кисти Сулоаги, висевшей в небольшом салоне рядом с вестибюлем, — и совершенно непохожей на свою дочь: только глаза были те же. Своими черными волосами Макарена явно была обязана отцу, чья фотография в рамке висела рядом с портретом Сулоаги. Смуглый, с белозубой улыбкой и горделивой осанкой, герцог-консорт имел тонкие усики, волосы зачесывал назад с очень высоким пробором и носил золотую булавку, поддерживавшую кончики воротничка ниже галстука. Если, подумал, глядя на него, Куарт, поместить в компьютер все эти данные, сопроводив их словами «андалусский сеньор», то получишь как раз такой портрет. Он уже был достаточно знаком с историей семьи Макарены Брунер, чтобы знать, что Рафаэль Гуардиола Фернандес-Гарвей был самым красивым мужчиной в Севилье, Космополитичным, элегантным, пустившим на ветер за пятнадцать лет брака остатки уже значительно оскудевшего состояния жены. Если Крус Брунер была следствием Истории, то герцог-консорт был следствием худших пороков севильской аристократии, Все предпринимавшиеся им деловые начинания заканчивались громкими крахами, и только дружба с банкиром Октавио Мачукой, неизменно приходившим на помощь, спасла герцога от тюрьмы. Он завершил свои дни без единого дура в кармане, окончательно разорившись после попытки разводить племенных лошадей. Сделали свое дело и попойки под фламенко до утра, разрушившие его здоровье вместе с бесконечными литрами мансанильи с сорока ежедневными сигаретами плюс тремя сигарами. Умирая, герцог-консорт требовал священника, громко вопя, как в старых фильмах и романтических книжках. Исповедавшегося, причащенного и соборованного, его похоронили в форме кавалера Королевского общества верховой езды, с плюмажем и саблей, и на погребение прибыло, облаченное в траур, все местное общество. Половину присутствующих — как злорадно заметил светский хроникер — составляли мужья-рогоносцы, жаждавшие удостовериться, что он действительно почиет в мире. Вторую половину — кредиторы.
— Однажды Его Святейшество дал мне аудиенцию, — рассказывала Куарту старая герцогиня. — И Макарене тоже — вскоре после свадьбы.
Склонив голову, она задумалась, вспоминая, всматриваясь в рисунок своего темного платья, будто надеясь разглядеть среди мелких красных и желтых цветочков следы ушедших времен. Между ее визитом в Рим и визитом ее дочери минула треть века, сменилось несколько Пап, однако она по-прежнему говорила о Его Святейшестве так, как если бы это был один и тот же Папа; и Куарт, подумав, решил, что, в общем-то, это логично. Когда человек дожил до семидесяти лет, некоторые вещи меняются слишком быстро или уже не меняются вообще.
Отец Ферро упрямо созерцал дно своей чашки с шоколадом, а Макарена Брунер смотрела на Куарта. Дочь герцогини дель Нуэво Экстреме была одета в джинсы и синюю клетчатую рубашку, не накрашена, волосы собраны в хвост. Она двигалась неторопливо, спокойная и уверенная в себе, с кувшином шоколада или кофейником в руках, внимательная к матери и гостям, а особенно к Куарту. Казалось, ее забавляет сложившаяся ситуация.
Крус Брунер отпила глоток кока-колы и любезно улыбнулась, опустив стакан на колени, где лежал веер.
— Как вам показалась наша церковь, падре?
Голос, несмотря на годы, у нее был твердый. Необыкновенно твердый и спокойный. Она смотрела на Куарта, ожидая его ответа. Чувствуя на себе и взгляд Макарены Брунер, Куарт учтиво улыбнулся в пространство.
— Там хорошо, — сказал он, надеясь, что такой ответ удовлетворит и ту и другую сторону. Краешком глаза он видел темную безмолвную фигуру отца Ферро. При встрече, в присутствии герцогини и ее дочери, они обменялись несколькими общепринятыми в таких случаях словами. Все остальное время они старались не обращаться друг к другу, но Куарт чувствовал, что это молчание — всего лишь пролог к чему-то, что должно произойти позже. Никто не приглашает на чашку кофе охотника за скальпами и его предполагаемую жертву просто так, не имея ничего в виду.
— Было бы жаль потерять ее. Как вы полагаете? — настойчиво продолжала герцогиня.
Куарт успокоительно покачал головой:
— Надеюсь, этого никогда не случится.
— А мы думали, — глядя на него в упор, проговорила Макарена, — что вы приехали в Севилью именно для этого.
В расстегнутом вороте рубашки на ее шее выделялись своей белизной бусы из слоновой кости, и Куарт не удержался от мысли: интересно, а пластиковая зажигалка у нее по-прежнему под бретелькой бюстгальтера? Он с удовольствием провел бы два месяца в чистилище, лишь бы увидеть выражение лица отца Ферро при виде того, как она закуривает сигарету.
— Вы ошибаетесь, — ответил он. — Я здесь потому, что мое начальство хочет составить себе точное представление о сложившейся ситуации. — Он отпил глоток кофе и аккуратно опустил чашку на блюдечко, стоявшее на инкрустированном деревянной мозаикой столе. — Никто не собирается удалять отца Ферро из его прихода.
Тот выпрямился на стуле.
— Никто? — Его покрытое шрамами лицо под седыми обкромсанными волосами обратилось вверх, к галереям, как будто в ответ кто-то мог высунуться оттуда. — Я даже не задумываясь могу вспомнить сразу несколько имен и названий. Например, архиепископ. Банк «Картухано». Зять сеньоры герцогини… — Темные недоверчивые глаза вонзились в Куарта. — И не говорите мне, что там, в Риме, кто-то ночами не спит, думая, как бы защитить какую-то там церковь и какого-то там священника.
Знаю я вас, говорили эти глаза, так что не надо рассказывать мне сказок. Ощущая на себе взгляд Макарены Брунер, Куарт сделал примирительный жест:
— Для Рима имеет значение любая церковь и любой священник.
— Не смешите меня, — отрезал отец Ферро. И нехотя засмеялся.
Крус Брунер ласково коснулась веером его руки.
— Я уверена, что отец Куарт вовсе не собирался смешить вас, дон Приамо. — Она взглянула на Куарта, как бы прося, чтобы тот подтвердил ее слова. — Он производит впечатление весьма порядочного священнослужителя, и полагаю, что его миссия очень важна. Поскольку речь идет о сборе информации, нам следовало бы оказать ему содействие. — Бросив быстрый взгляд на дочь, она устало обмахнулась веером. — Правда никогда никому не приносит вреда.
Старый священник склонил голову — уважительно и в то же время упрямо.
— Вашими бы устами, сеньора. — Он отхлебнул шоколада, и коричневая капля повисла на щетинистом подбородке. Дон Приамо вытер ее огромным засаленным носовым платком, вытащенным из кармана сутаны. — Но боюсь, что в Церкви, как и во всем остальном мире, почти любая правда является ложью.
