Ян Экстрём - Цветы для Розы
— Не надо. Это мой пистолет.
— А каким образом он оказался у тебя?
— Я взял его с собой, когда окончил службу в Легионе.
— Так выходит — ты, значит…
— Да, я спер его, но я не думал, что это будет иметь такое большое значение после всего того, что мне пришлось пережить за пять лет в этом чертовом аду. (Голос у Жан-Поля был приятный и выразительный, однако язык явно отличался от того, каким привыкли пользоваться в изысканных парижских салонах; заметно было, что он сильно нервничает.)
— Нет, Жан-Поль Меру. Его украл твой дружок. Мы это знаем, Жан-Поль Меру,— у нас есть доказательства.
— Какие такие доказательства? (Голос дрогнул.) Он… он… (Жан-Поль умолк.)
— Что «он»? Ты хочешь спросить, поймали ли мы его?
— Нет, я хотел спросить о пистолете… он исправен?
— Вот как? Что ж — разумеется, исправен. Иначе, для чего бы тебе было его красть?
— Я его не крал — пару месяцев назад я купил его прямо на улице у одного парня, которому нужны были деньги. С тех пор он так и лежал у меня в гардеробе.
— В гардеробе? Забавно. А знаешь, где мы его нашли? В кухонном шкафу, в кастрюле. Краденый пистолет, который ты сначала украл, а потом купил у какого-то незнакомого человека на улице и положил в гардероб, полиция находит в старой кастрюле в кухонном шкафу. (Голос следователя стал суровым.) Жан-Поль Меру — ты не умеешь врать. (Долгое молчание.) Ладно, оставим это, рано или поздно все выяснится. Так что же с портфелем? Его ты, значит, тоже украл?
— Нет. (Голос звучал чрезвычайно взволнованно.) Я не крал и не находил этот чертов портфель. Мне его просто дали. Кто — не скажу, однако…
— Однако…?
— Тот, кто его нашел и дал мне,— честнейший человек на свете. И точка. Вы не имеете права выпытывать у меня еще что-либо.
— Но позволь, Жан-Поль Меру, с чего ты взял, что человеку, нашедшему портфель, это чем-то грозит? А, ясно,— вместо того чтобы дарить его тебе, по закону он должен был бы отнести его в полицию или в какое-нибудь бюро находок для дальнейших розысков владельца. Но ведь портфель-то действительно довольно красивый. Я чисто по-человечески вполне могу понять, что его захотелось оставить себе. Или подарить кому-нибудь, кто тебе действительно приятен…
— Я больше ничего не скажу.
— Пойми, Жан-Поль, все очень серьезно. Исчезновение этого портфеля связано с убийством советника посольства. Его опознали на все сто процентов. На нем найдены отпечатки пальцев советника, а также и твои. Мы считаем, что ты искренен, когда говоришь, будто тебе передало его какое-то третье лицо, ибо на нем имеются отпечатки и этого третьего. И ты, Жак-Поль Меру (голос следователя становился все более жестким и отрывистым, пока наконец не зазвенел на самой высокой ноте), ты просто обязан сообщить нам его имя.
Бурье уже давно стоял возле магнитофона, и при стих словах выключил его, хотя и видел, что Тирен весьма заинтригован.
— Здесь мы ненадолго прервемся,— сказал комиссар.— Сперва я бы хотел подкинуть тебе еще кое-какую информацию к размышлению; потом мы сменим пленку.— Включив обратную перемотку, он несколько минут подождал.— Вернемся в полицейский участок, куда сначала привели этого Меру. Часа три спустя после этого — самого его в это время уже доставили к нам — туда вихрем ворвалась какая-то женщина лет пятидесяти и потребовала, чтобы ее сына немедленно отпустили. При этом она жутко ругалась, призывая проклятия на голову всей французской полиции, суда и президента, если хоть один волосок упадет с головы ее «чада». «За что,— разорялась она,— за что, скажите на милость, было его хватать и сажать?» Все это, по ее словам, была какая-то чудовищная ошибка. Конечно же, она готова была тут же представить поручительство и выкупить его под залог, если это возможно. И под взглядами всех бывших в то время в участке и столпившихся вокруг нее сотрудников, включая сюда и машинисток и даже пару дворников, работавших под окнами, она выхватила из своей кошелки небольшой целлофановый пакетик, высыпала содержимое его на барьер перед дежурным, потом еще один, который швырнула на стол с такой силой, что он лопнул, и оттуда во все стороны со звоном брызнули, посыпались, покатились монетки достоинством в один франк, затем рухнула на барьер с этой грудой денег и зарыдала, приговаривая: «Если этого не хватит, скажите — я еще достану».
Бурье описывал разыгравшуюся сцену так красочно, что Тирен не выдержал и рассмеялся. Широко расставив руки, как будто сдвигая в сторону всю эту груду мелочи, комиссар продолжал:
— С помощью стаканчика вина, разных сочувственных слов и прочих увещеваний мадам Меру удалось наконец успокоить. Ей объяснили, что Жан-Поля вовсе не подозревают ни в какой краже или другом серьезном преступлении, что, вообще говоря, не совсем соответствовало истине. Хотя вполне возможно, что он действительно ни в чем не виноват. Ей сказали, что просто у него нашли одну вещь и полиция хотела бы выяснить, откуда она у него. «Что за вещь?» — спросила она. «Портфель».— Глаза у нее широко распахнулись, она, казалось, застыла от изумления, потом наконец выдавила: «О, Господи, портфель — такой черный, да?» И когда это подтвердили, сказала: «Наверное, это тот самый, что я ему дала». Услышав это, начальник участка сразу же решил направить ее на Кэ-д'Орфевр, с тем чтобы дальше мы разбирались с ней сами. А теперь — вернемся к записи.
Приглушив звук, он снова прокрутил пленку вперед, пропуская вводную часть допроса, и, найдя наконец нужное место, сделал погромче:
— Будьте добры, взгляните на этот портфель.
— Да-да, я вижу. Совершенно верно, это тот самый портфель, что я дала сыну, потому что думала, что ему он может понадобиться больше, чем мне, да и кроме того, я не люблю черных вещей и абсолютно не представляла себе, что мне с ним делать.
— А почему вы решили, что это тот самый?
— Вот здесь, наверху, он поцарапан, как будто его скоблили.
— Стало быть, вы утверждаете, что это не вы и не ваш сын поцарапали его?
— Было бы полным идиотизмом самому резать такой портфель.
— Как вы считаете, а для чего его скоблили?
(Ответу предшествовала небольшая пауза.)
— Может, там было написано имя владельца — по крайней мере, похоже.
— Верно, там была монограмма. Так вот, когда у кого-то на портфеле выгравирована монограмма, которая, так сказать, не совпадает с его собственной,— это ведь выглядит не слишком здорово, не так ли, мадам?
— Да, действительно, это нехорошо. Я бы сказала даже, что если найдешь такой портфель, то его следует сразу же отнести в полицию. Но ведь я не видела, что он порезан,— точнее, мне и в голову не пришло, что там могла быть монограмма. Будь там монограмма, я бы ни за что не дала этот портфель сыну,— ведь с ним в два счета можно влипнуть. Но поскольку этот господин так и не вернулся за ним, а в самом портфеле ничего не было, то я и отдала его сыну, когда он заглянул ко мне вечером. (Короткая пауза.) Теперь-то я понимаю, что это было глупо.
Тирен снова весь напрягся, ожидая следующего вопроса, который незамедлительно последовал:
— Когда это было?
— В понедельник вечером.
Опять последовала пауза; пленка продолжала потихоньку крутиться. Потом раздался голос следователя:
— Вы сказали, что знаете, кто оставил портфель. Не будете ли вы так добры рассказать максимально точно, как все это происходило. Постарайтесь хорошенько все вспомнить — каждую деталь. Не торопитесь — все, что вы скажете, чрезвычайно важно для вашего сына. Итак, пожалуйста,— мы записываем.
Снова возникла пауза; последние слова следователя, похоже, отчасти ее напугали. Наконец она торопливо заговорила, все больше и больше оживляясь по мере рассказа:
— Значит, так, я только что вернулась после обеда — сходила в ресторан и, как всегда, съела омлет. Я уже говорила, у меня небольшое заведение для мужчин на Северном вокзале. Время было примерно… часа два с минутами; я, помнится, только вошла и едва успела сесть, как вдруг появился тот господин. Под мышкой он нес этот портфель. (Небольшая пауза.) Видите ли, в моей работе приходится обращать внимание на людей. Каждый день бывает, что кто-то из посетителей норовит выскочить, не заплатив, причем, как правило, всегда одни и те же. Ну, раз или два это у них еще проходит. Но в конце концов этот тип людей уже, так сказать, настолько примелькается, что как только такой человек входит, сразу же настораживаешься и ждешь, стараясь чтобы ему не удалось выскочить незамеченным. Так вот, этот господин вошел, и когда собирался выйти, вид у него был будто он собирается улизнуть, не заплатив. Я остановила его и очень вежливо указала на стоящую передо мной тарелку. Он был весьма смущен и сказал, что у него нет с собой французских денег,— он иностранец и не успел еще поменять валюту. Что ж, поскольку мы расположены у вокзала, у нас так многие говорят, уж можете мне поверить. «Но другие-то монеты у вас найдутся?» — опять-таки очень вежливо спросила я. Выглядел он вполне прилично, однако как-то уж слишком сильно нервничал, как будто боялся опоздать на поезд. Он полез в карман и достал шведскую монету в пять крон. Я хорошо знаю, сколько это будет на наши деньги, так что все было в порядке. Поблагодарив, я взяла ее, и он мигом исчез. Настоящий джентльмен — по французски он говорил прекрасно, и — подумать только! — целых пять франков. Спустя какое-то время я уже о нем забыла, надо было заниматься с другими. И вот — это было уже больше чем через час после его ухода — я решила осмотреть заведение, все ли чисто, в порядке. Должна сказать, что убираться в таком месте приходится довольно часто. Тогда-то я и обнаружила портфель. Он стоял в углу кабинки — мужчины всегда так их ставят, когда обе руки заняты. Убрав его, я стала ждать, когда владелец вернется за ним. Я попыталась себе представить, кто из посетителей мог его оставить, но вы же понимаете, какая масса народу бывает за день в таком месте. Потому-то я и не сразу подумала об этом высоком светловолосом господине с пятью шведскими кронами. Ну конечно же, я точно помнила: когда он входил, под мышкой у него был портфель, а когда вышел — в руках ничего не было. И сейчас он, по-видимому, сидит в поезде, идущем в Брюссель, Кельн или Антверпен. Я подумала, что следовало бы каким-то образом послать портфель ему вдогонку — ведь, может быть, он ему очень нужен. Открыв его, я заглянула внутрь и обнаружила, что там ничего нет. То есть абсолютно пустой, понимаете? Честное слово, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь сам по себе портфель не мог быть так уж важен. Не удивительно поэтому, что он его и забыл. Позднее — да, поздно вечером, ко мне зашел Жан-Поль. Он хотел взять у меня денег на билет в кино. Тогда-то я и подумала, что ему вполне может пригодиться этот портфель. (Длительная пауза.)
