Э. Хартли - Маска Атрея
И она поехала в Россию. Поехала вопреки состоянию кошелька и здравому смыслу, решив пройти по следу еще немного, пока он либо не исчезнет полностью, либо приведет ее к зверю.
Вчера, после бесконечного перелета, она сделала три вещи. Сняла номер в гостинице «Белград» на Садовом кольце, всего в одной остановке метро от Кремля. Сходила в Пушкинский музей и, опустошенная и растерянная, долго смотрела на клад Приама, который Шлиман сто лет назад раскопал в Трое и тайно вывез в Германию. Что это значит для ее нынешних поисков? Дебора еще сама не знала, хотя в одном не сомневалась: смерть бывшего советского агента всего в квартале от музея в Атланте в ночь, когда оттуда исчезла коллекция реликвий Троянской войны, не случайность. То, что клад Ричарда состоял из подделок, не отменяло факта, что обе коллекции были в Берлине в 1945 году и что обе были похищены.
И наконец, Дебора позвонила Александре Волошиновой, дочери погибшего русского. В сущности, звонила она дважды. В первый раз ответил мужчина: сделал вид, что не понимает по-английски и повесил трубку. Во второй раз ответила женщина, но была не более общительна, хотя и записала номер Деборы в гостинице на случай, если передумает. И сегодня утром позвонила.
— Муж не любит, когда я говорю об отце, — сказала она. — В смысле о его работе.
Они договорились встретиться на Красной площади, которую с одной стороны ограничивало стилизованное под старину здание универсального магазина «ГУМ», а с другой, словно для усиления контраста, Мавзолей Ленина и кирпичные стены Кремля. Дебора поплотнее запахнула легкую, не по погоде куртку и уставилась на юго-восток — туда, где под дождем мерцали красным и золотым массивные и причудливые луковки храма Василия Блаженного. Подавить трепет возбуждения от того, что она здесь, в этом месте, было невозможно.
Дебора прекрасно помнила, что значил для Америки Советский Союз в семидесятые и восьмидесятые годы, хотя большая часть ее восприятия «холодной войны» была связана скорее со штампованными фильмами и бессмысленными спортивными состязаниями. Хотя была середина лета, в глубине души Дебора удивилась, обнаружив, что площадь не покрыта снегом. В той же части души нашлось место и изумлению при виде знакомой эмблемы «Макдоналдса» возле здания, на строгом каменном фасаде которого все еще виднелись скрещенные серп и молот. Да, Советского Союза больше нет, но он еще так осязаемо ощущался, что приметы западного демократического капитализма походили на рождественские гирлянды, которые снимут через несколько недель.
Александра Волошинова оказалась крупной женщиной лет сорока пяти. Бледная, лицо невыразительное и суровое, глаза темные и настороженные; она ни разу не встретилась с Деборой взглядом, словно искала кого-то другого. На ней был длинный темный плащ и голубой шарф на голове. Дебора почему-то ожидала кого-то помоложе и отступила, чтобы пропустить ее, бормоча извинения, прежде чем осознала, кто это.
— Дебора Миллер? — спросила женщина. На ее лице не отразилось никаких чувств — ни вежливости, ни приветствия.
— Да, — улыбнулась Дебора, — а вы, наверное, Александра.
— Сергей Волошинов был моим отцом, — произнесла та, словно проводя тонкое различие. — Зачем вы приехали?
Настроение Деборы, улучшившееся, когда женщина согласилась с ней встретиться, упало. Русская по-прежнему не хотела разговаривать, вообще была не рада ее приезду.
— Я пытаюсь понять, что произошло с вашим отцом, потому что, мне кажется, это связано с гибелью другого человека.
— Вы не из полиции.
— Тот человек был моим близким другом.
Женщина обдумала услышанное, прижимая сумку к обширному животу, как щит.
— Полиция сказала, что он зашел в плохую часть города. Его ограбили. И все.
— Думаю, это неправда.
— Миссис Миллер... — начала русская.
— Мисс, — поправила Дебора с улыбкой.
Русская помолчала, потом ее лицо на миг расколола ответная улыбка.
— Не замужем, — сказала она. — Возможно, неплохая идея.
— Пока что, — ответила Дебора, — определенно неплохая идея.
Русская кивнула, без предупреждения взяла ее за руку и повела к собору Василия Блаженного.
— Мой отец, — заговорила она, не глядя на Дебору, — был... Он неважно соображал.
— Он был... психически неуравновешенным?
Александра обдумала ее слова и безрадостно усмехнулась.
— Сумасшедшим, — сказала она. — Отец был сумасшедшим.
Дебора не могла придумать, что ответить, и просто ждала продолжения.
— Моя мать умерла шесть лет назад, — продолжила русская. — Он очень долго горевал. Не ел. Не выходил на улицу. А через год или два...
Она махнула рукой; жест выражал не столько печаль, сколько досаду.
— Он стал интересоваться своей прежней работой. Слишком интересоваться. Все время читал о ней. Все время говорил о ней. Со всеми! Со мной, с моими родными, с официантами и продавцами, людьми в парке. Со всеми подряд. И всегда одно и то же: он был гордым русским, он работал на свою страну, он знал ее секреты, он не доверял американцам и британцам, но он не доверял и старому советскому правительству! Он говорил: «Они были лжецы и убийцы. А что мы имеем теперь? Гамбургеры и уличные банды, модную одежду и мафию. Бедняки по-прежнему голодают, как голодали при Сталине и при царях...» Всегда одно и то же. Все время.
Голос стал жестким, когда она повторяла литанию, которую, без сомнения, слышала тысячи раз.
— Сумасшедший старик. Все на него злились. Все над ним смеялись. Теперь он умер, и хорошо. Для него. Для моей семьи. Для меня.
Она словно подзадоривала Дебору не согласиться.
— Почему же он поехал в Америку, если так ее ненавидел?
— Потому что был сумасшедшим. — Александра пожала плечами. — Не знаю.
— Не мог он заниматься каким-то старым делом — с того времени, когда работал в МВД?
— Заниматься?
— Выяснять, — подсказала Дебора. — Расследовать. Пытаться узнать больше о чем-то из прошлого.
— Может быть, — без любопытства ответила дочь покойного. — Он исписывал книги заметками о своей работе, но я не смотрела.
— Они еще у вас, эти книги?
— У меня дома, — ответила она. — Куча коробок. Его квартиру освободили, а коробки отдали мне. Что с ними делать? Зачем они мне?
— Можно взглянуть на них?
Александра посмотрела на нее:
— Ваш друг, который умер... Любовник?
Прямота вопроса заставила Дебору рассмеяться.
— Скорее отец, — ответила она.
Русская нахмурилась и на мгновение задумалась.
— Ладно, — сказала она, глядя прямо перед собой, — можете посмотреть.
Они поехали на метро. Время от времени Дебора восхищенно замирала, глядя на рельефы и мозаики, украшавшие старые станции: украинские фермеры с охапками снопов пшеницы, обнимающие русских тракторостроителей с гаечными ключами в руках, портреты Ленина, охваченного ораторским вдохновением, изысканные резные изображения победоносных советских пехоты и танков. Это, как и в Греции, был совершенно другой мир.
— Вы говорили, что ваш отец жил в Магдебурге, — сказала Дебора, едва они снова вышли на улицу.
Александра не выказывала никакого желания говорить в переполненном вагоне.
— Штаб-квартира МВД в Восточной Германии, — ответила она. — Отец в молодости... размещался там.
— В пятидесятые?
— Да.
Дебора нахмурилась. Снова бессмыслица. Зачем немцам отправлять тело в город, который сдался русским и стал частью советской империи? Магдебург находился к юго-западу от Берлина, недостаточно далеко от польской границы, чтобы считаться безопасным, и, конечно, его не сравнить со значительно более безопасной Швейцарией. В любом случае если история Тони верна, американцы наткнулись на немецкий конвой далеко к югу от Магдебурга. Что выводило на первое место в списке возможностей одну печальную альтернативу: Кернига прав. Никакой связи нет. О чем бы ни говорилось в русском письме, речь шла не о конвое, который атаковал Эндрю Маллигрю.
Останки так и не достигли Магдебурга...
И все-таки она ощущала связь как нечто невидимое, как картинку, которую просто надо правильно сложить, чтобы все линии обрели смысл.
— Вы упоминали, что ваш отец всегда говорил об одном и том же, — сказала Дебора. — Что он был одержим старыми идеями и проблемами.
— Одержим, — повторила Александра понравившееся слово. — Да.
— А были какие-то особенные дела, события, которыми он был одержим?
Александра заколебалась.
— Так, вообще. Ничего особенного...
Она отвела глаза, и в первый раз Дебора почувствовала уверенность, что русская не хочет говорить правду.
Александра и ее муж жили в сером и обветшалом высотном доме брежневской эпохи в добром получасе от центра города, к которому надо было идти по дорожке через рощу белых берез с серебристой сияющей корой. Они поднялись на четырнадцатый этаж в расшатанном лифте, разрисованном ядовито-зеленой краской и накрепко пропахшем мочой. Квартира оказалась бедной и маленькой, но в ней было чисто, и Александра не проявляла особого смущения. На самом деле она ввела Дебору почти с царской учтивостью, гордая тем, что имеет и как содержит. Из окна Дебора насчитала еще четыре таких же дома, и бесчисленные им подобные тянулись вдоль дороги, по которой они пришли
