Александр Ермак - «ГЗ»
– Ничего?
– Ничего.
– Отлично, – облегченно вздохнул я и тут же набрал номер Антона. Его телефон, однако, не отвечал.
Я подождал. Перезвонил еще раз. Не отвечает. Неужели спит? В такой-то день, когда должна подтвердиться его теорема. Нет, не может быть. Я знаю, у него не такие крепкие нервы. Знаю это наверняка.
Немного поразмыслив, я подошел к двери комнаты Макарова и Таирова. Прислонил ухо к деревянной обшивке. Тихо. Постучал. И еще раз.
Мне открыл позевывающий Таиров, узнал:
– Ты к Антону? Проходи.
Он впустил меня в прихожую и тут же скрылся в свой комнате.
Дверь в комнату Макарова была чуть приоткрыта. Я легонько стукнул в нее и открыл, вошел в комнату. Она была пуста. В глаза бросилось распахнутое настежь окно. Оттуда веяло могильным холодом…
Я лег животом и грудью на широкий подоконник, заглянул за окно вниз. Он лежал на асфальте, широко раскинув руки и ноги, как будто вцепившись ими в землю. Как звезда. Или как незавершенная буква «Ж»…
Я сполз с подоконника и набрал номер капитана Капустина:
– Приходите… Случилось…
Да, на следующий день среди сообщений в сводке происшествий за 28 апреля было и это: «Аспирант МГУ покончил жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна общежития главного здания университета на Воробьевых горах. Сотрудники правоохранительных органов выясняют причины, побудившие начинающего математика покончить с собой…»
– Будем разбираться, – вздохнув, сказал мне капитан Капустин, – от чего это он на такое решился.
А для меня причина была ясна. Я хорошо помнил слова, сказанные Антоном после отравления в столовой: «Во имя большой науки. За это не то, что пострадать, умереть не страшно!» Антон Макаров доказал свою теорему. Ценою собственной жизни. Его прогноз был полностью и в точности подтвержден. 28 апреля «неровное поле» сыграло так же, как и 20 апреля, так же как и 10 марта, так же как и 15 февраля, так же как и во все остальные прогнозные даты.
Следует ли из всего этого, что Макаров – великий математик? Согласно фактам, пожалуй, да. Антону с помощью математики удалось спрогнозировать ряд ничем не связанных между собой событий. Его теорема – это прорыв в жизни человечества, которое может во многом обезопасить себя, используя ее. Макаров не получил славы при жизни, но его имя войдет в историю мировой науки? Он будет пользоваться посмертной славой? О его странном таланте деканы будут рассказывать журналистам по всему белому свету?
Хотелось бы, чтобы было именно так… Но ведь факты можно трактовать и другим образом. А что, если все происшествия связаны между собой не математически, а уголовно, т. е. все они, как я и предполагал ранее, на совести одного человека – Антона Макарова. А пошел он на преступления, чтобы обеспечить практическое подтверждение своей теории.
Вот в это мне не хотелось верить, и я попросил соседа Юру Таирова покопаться в компьютере Антона, попытаться найти хоть что-нибудь похожее на решение задачи по прогнозированию.
Таиров пощелкал клавишами, посмотрел на экран, на котором все еще метались цифры в шести колонках, и покачал головой:
– Все, что сейчас тут считается, это понятно. Но вот его рабочие файлы, они все зашифрованы.
Я смотрел на него с надеждой:
– А расшифровать можешь? Ты же тоже математик.
– Нет, – покачал Юра головой. – Понять его шифры невозможно. Для этого нужно обладать логикой Макарова.
Я не сдавался:
– А компьютер, компьютер не поможет?
Таиров продолжал качать головой:
– Компьютеры и программы к ним делают люди. Макарова может понять только Макаров. Чтобы это все расшифровать может и сотня, а может и две сотни лет потребуется…
Об этом же мне когда-то говорил и сам Антон. Я смотрел на россыпь букв и цифр, наглухо скрывших тайну работы бывшего аспиранта. Я смотрел и думал: кто же ты Антон Макаров? Преступник или гений?
Да, через пару сотен лет, может, и станет ясно. Если, конечно, кому-то будет дело до этих зашифрованных файлов Макарова.
А может быть, там и нет ничего – обманка, прикрывающая совершенные преступления?
Но может быть, все-таки есть: решение многих проблем человечества, новые возможности развития науки и самой жизни многих и многих людей. Я не знаю, и не знает никто. Никто…
Теория неровного поля. Теорема Макарова. Как бы хотелось, чтобы все-таки кто-то занялся ею заново. Может быть, все-таки кто-то докажет. И пусть назовет не именем Макарова. Пусть назовет своим: теорема Иванова, Петрова, Сидорова… Пусть. Но лишь бы теорема эта, как говорил декан мехмата, имела место быть. Человечество в долгу не останется…
…
Прошло несколько недель. За это время на территории ГЗ больше никаких серьезных происшествий не случилось. Подтверждая или не подтверждая теорему Макарова. Подтверждая или не подтверждая? Я не знал. И я покидал ГЗ. Покидал, так и не найдя преступников, так и не обнаружив масонского, каббалистского или какого-либо другого заговора. У меня на руках были лишь версии, ничем неподтвержденные версии. Так и доложился главному редактору:
– Официальное расследование взрывов и пожаров в МГУ продолжается. Я же утверждать, что все преступления и крупные происшествия связаны друг с другом, не могу…
Главный покачал головой:
– Значит, пустышка была?
Я покачал головой:
– Да, нет, кое-что я там все-таки обнаружил.
– Что именно? – тут же заинтересовался главный.
Я уклонился от ответа:
– Но это так, не по делу…
Я покидал ГЗ. Но покидал не один. Наконец решился сказать Зое:
– Знаешь, я тут ремонт у себя закончил. Давай переедем ко мне.
Она посмотрела мне в глаза пристально и глубоко:
– Это серьезное предложение?
– Очень… – ответил я, не отводя глаз. Покинуть ее было невозможно.
Мы с Зоей оставляли комнату в ГЗ. А после 19 мая и комната Лили также должна опустеть – невеста станет женой и переедет в квартиру мужа. В центр Москвы. Как описывала Зоя, «мебель там, куда ни плюнь, вся антиквариат. И посуда тоже. На стенах картины висят: Шишкин, Левитан, Айвазовский… Не такие известные, как в Третьяковке, но подлинники…» У подъезда дорогой автомобиль – «Артур их каждый год меняет…»
Да, Лиля за прошедшие дни так и не решилась вернуться к Виталику. Продолжала готовиться к свадьбе с Волосенко. Зоя будет у нее свидетельницей. Меня, разумеется, Волосенко не пригласил – понятно – кто я ему такой. Но тем не менее, в мои планы входило посещение места предстоящего события. Вот только событием, с моей точки зрения, должна была стать отнюдь не свадьба Артура Волосенко. Я хорошо помнил, что Виталик обещал Лиле ждать ее у ЗАГСа. Там она все еще может изменить…
19 мая я выехал к ЗАГСу пораньше, чтобы ничего не пропустить. Но Виталика все-таки не опередил. Он уже стоял на дороге возле ступеней, ведущих к дверям бракозаведения. За его спиной – обещанное такси с приглашающее распахнутой дверью.
Мы поздоровались, и я, чтобы не отвлекать Виталика, отошел в сторону. Тоже стал смотреть на дорогу. В ту сторону, откуда должна была подъехать машина с невестой.
Вот он – длинный белый лимузин в цветах и колечках. Виталик заметно напрягся. И я…
Но из лимузина вышли совсем незнакомые жених и невеста.
И еще одна тревога была ложной. И еще. В этот день было много бракосочетающихся. Или брачующихся. Или бракообразующих…
Когда подъехал очередной белый лимузин, и я, и, видимо, Виталик были готовы вновь увидеть «не нашу» пару. Но из лимузина вылез розовенький Волосенко. За ним выбралась бледная, как из кресла стоматолога, Лиля. И еще какой-то равнодушный, незнакомый мне парень. И печальная Зоя. А еще, видимо, maman, papa, etc.
Виталик подошел вплотную к ступенькам. Волосенко и Лиля должны были пройти мимо. И они прошли. Артур даже не взглянул на Виталика. Лиля не удержалась и скосила глаза в сторону. И пошатнулась на высоких невестинских каблуках. Зоя поддержала ее. И вздохнула, глядя на Виталика.
Лиля, держа под руку Волосенко, однако, продолжила свой путь замуж. Они не спеша поднимались по ступенькам. Виталик, пропустил Артура и Лилию мимо, побрел к такси. Но не сел в него. Обернулся. Решил, видимо, дождаться, когда за его невестой захлопнется дверь.
Вот Волосенко уже распахнул ее перед Лилей. Но та неожиданно как споткнулась. На ровном месте. Не вошла. Остановилась. И обернулась.
Виталик смотрел на нее. Она на него. Виталик смотрел на нее. Она на него. Волосенко что-то сказал. И снова Волосенко что-то сказал. И снова Волосенко что-то сказал. Но кто его слышал?
Лиля вдруг стряхнула с ресниц откуда-то взявшиеся слезы и улыбнулась, и сделала шаг от двери, выскользнув из туфель на каблуках, бросив фату в руки Волосенко, и побежала босиком вниз по ступеням. К Виталику, к его песням:
«Через тумбу-тумбу-раз, через тумбу-тумбу-два…»
«Все косы твои! Все бантики!
Все прядь золотых волос!
На блузке витые кантики
Да милый курносый нос…»
Она бежала и не думала ни о гаданиях, ни о каббале, ни о благополучном семействе Волосенко…
