Морье Дю - Полет сокола
-- Мне надо идти, -- сказал Альдо. -- Я опаздываю уже на пятнадцать минут. Я только что звонил Чезаре, сказать, что ты здесь. Он и Джорджо все утро тебя искали.
Он говорил резко и немного уклончиво. Я не знал, чем это объяснить -то ли беспокойством, которому я был виной, то ли чем-то еще. Казалось, он не хочет оставаться со мной наедине.
-- Скоро придет Чезаре, и я хочу, чтобы ты сделал все, как он тебе скажет. Понятно?
-- Нет, -- ответил я. -- Не совсем. Но, возможно, я пойму, когда он появится, -- и после некоторого колебания добавил: -- Не знаю, говорила ли тебе синьора. Утром я заходил к ней домой.
-- Нет, -- сказал Альдо, -- она мне не говорила.
-- Я встретился с ее мужем, -- продолжал я, -- и, когда ее не было в комнате, мы несколько минут разговаривали. По ходу беседы он упомянул -- не буду вдаваться в подробности -- про то, что в Риме, лежа в больнице, получил несколько анонимных телефонных звонков. Звонила женщина с намеками по твоему адресу.
-- Благодарю, -- сказал Альдо.
Его голос не дрогнул. Выражение лица не изменилось.
-- Я подумал, -- неловко сказал я, -- что лучше тебя предупредить.
-- Благодарю, -- снова сказал он и направился к двери.
-- Альдо, -- сказал я, -- извини за то, что сейчас произошло, -- за досадное столкновение между Карлой Распа и синьорой Бутали.
-- Почему досадное? -- спросил он, помедлив и держась за ручку двери.
-- Они такие разные, -- сказал я, -- между ними нет ничего общего.
Он остановил на мне жесткий, загадочный взгляд.
-- Вот здесь ты ошибаешься, -- сказал он. -- Обе они хотели только одного. И в этом Карла Распа оказалась более откровенной.
Он вышел из комнаты. Я слышал, как хлопнула входная дверь. С его уходом меня вновь пронзило острое чувство неизвестности -- что ждет меня впереди.
ГЛАВА 20
Мне не хотелось оставаться одному. Я разыскал Джакопо, который собирался уйти к себе.
-- Можно мне пойти с вами? -- робко спросил я его.
На его лице отразилось удивление, затем удовольствие, и он махнул мне рукой.
-- Конечно, синьор Бео, -- сказал он. -- Я чищу серебро. Пойдемте, вы составите мне компанию.
Мы пошли в его квартиру. Он провел меня в свою собственную кухню, она же гостиная с окном, выходившим на виа деи Соньи. Это была веселая, уютная комната; сидевшая в клетке канарейка пела под звуки транзистора, который Джакопо, возможно из почтения ко мне, тут же выключил. На стенах висели картинки самолетов, вырванные из журналов и вставленные в рамки. Различные серебряные предметы -- ножи, вилки, ложки, блюда, кувшины, кружки -- стояли в центре кухонного стола; некоторые еще покрывала розовая паста, другие были уже вычищены и ярко блестели.
Большинство из них я узнал. Я взял в руки небольшую круглую миску и улыбнулся.
-- Это моя, -- сказал я, -- рождественский подарок. Марта никогда не позволяла мне ею пользоваться. Говорила, что она слишком хороша.
-- Капитан держит ее для сахара, -- сказал Джакопо, -- и всегда пользуется ею, когда утром пьет кофе. Его собственная слишком большая.
Он показал мне миску большего размера, которую еще не вычистил.
-- Эту я тоже помню, -- сказал я Джакопо. -- Она из столовой, и мать ставила в нее цветы.
На обеих мисках, Альдо и моей, были инициалы А. Д.
-- Капитан очень дорожит всеми семейными вещами, -- сказал Джакопо. -Если разобьется что-нибудь из фарфора, а это бывает нечасто, он очень огорчается, или если что-то теряется. Он никогда не выбросит то, что осталось от прежних дней и от его отца.
Я поставил миску на место, Джакопо взял ее и принялся чистить.
-- Странно, -- сказал я, -- что он так уважает традиции.
-- Странно? -- повторил удивленный Джакопо. -- Вовсе нет, синьор Бео, уверяю вас. Сколько его помню, он всегда был таким.
-- Возможно, -- ответил я, -- но в детстве он был настоящим бунтарем.
-- Ах, в детстве, -- Джакопо пожал плечами. -- В детстве мы совсем другие. В ноябре капитану исполнится сорок.
-- Да, -- сказал я.
Канарейка снова запела. Ее песня была счастливой, безыскусной.
-- Я волнуюсь за брата, Джакопо, -- сказала я.
-- Не стоит, -- коротко ответил Джакопо. -- Капитан всегда знает, что ему надо.
Я взял кусок замши и стал полировать свою маленькую миску.
-- Неужели за все эти годы он совсем не изменился? -- спросил я.
Джакопо слегка нахмурил брови, видимо размышляя над моим вопросом.
-- Пожалуй, стал более задумчивым, -- наконец проговорил он. -- У каждого свое настроение -- и у меня, и у него. Когда он один и о чем- то думает, лучше его не трогать.
-- И о чем же он думает?
-- Если бы я это знал, -- ответил Джакопо, -- то не стоял бы в этой кухне и не чистил серебро. А был бы, как он, членом художественного совета и указывал бы другим, что делать.
Я рассмеялся и промолчал. У Джакопо была своя грубоватая мудрость.
-- Мы друг другу отлично подходим, Капитан и я, -- сказал он. -- Друг друга понимаем. Я никогда не сую нос в его дела, как Марта.
-- Марта? -- удивился я.
-- Дело было не только в том, что она пила, синьор Бео. С годами она стала слишком требовательной. Оно, конечно, возраст. Ей надо было все знать. Что Капитан делает, куда ходит, кто его друзья, каковы его намерения. Да-да, это и многое другое. Я как-то сказал вашему брату: . Он обещал, что так и сделает. Но ему не о чем беспокоиться. Со мной такого не случится.
Моя миска была готова. Инициалы так и горели. Джакопо протянул мне миску Альдо, и я стал чистить ее.
-- И чем это кончилось? -- спросил я. -- Он выставил ее из дома?
-- Это было в ноябре, -- сказал Джакопо, -- сразу после его дня рождения. Он устроил небольшой праздник для нескольких студентов университета и одной дамы, синьоры Бутали, которая выступала как хозяйка дома. -- Он немного помолчал, затем добавил, видимо желая объяснить то, что по его разумению могло показаться странным и даже шокирующим: -- В то время профессор Бутали был на конференции в Падуе. И синьора, конечно, решила, что раз гости -- это студенты из университета ее мужа, то не будет ничего зазорного, если она выступит перед ними в роли хозяйки дома. Марта приготовила обед, а я прислуживал. Вечер прошел замечательно. Студенты принесли гитары и пели, а потом Капитан отвез синьору домой. Марта много выпила и никак не хотела ложиться спать. Она ждала, пока он не вернулся. Не знаю, что там произошло, но у них был бурный разговор, а наутро она собрала вещи и переехала жить к брату и сестре Джиджи.
-- А что Альдо? -- спросил я.
-- Его это очень огорчило, -- признался Джакопо. -- Он взял машину и уехал один дней на пять. Сказал, что поедет на море. А когда приехал назад, коротко сказал мне, что не желает говорить ни про Марту, ни про то, что случилось. Вот и все. Однако он продолжал ее содержать, платил за стол и жилье -- мне Джиджи рассказывали. Она им ничего не говорила про то, что произошло. Даже когда пила, а этим она постоянно занималась с тех пор, как отсюда съехала. Ни разу даже имени Капитана не упомянула. И знаете, синьор Бео, это была ревность, ни больше ни меньше, чем обычная ревность. Вот чем платят вам женщины. -- Он посвистел канарейке, которая сидя на жердочке, распушив перышки, изливала в пении свое маленькое сердечко. -- Все они таковы, -- продолжал Джакопо, -- и дамы из общества вроде синьоры и крестьянки вроде Марты. Они стараются выжать мужчину до последней капли. Всегда стоят между мужчиной и его работой.
Я поднес миску Альдо к свету. В обрамлении инициалов на меня смотрело мое собственное лицо. Интересно, подумал я, что они обсуждают там, на виа деи Соньи, 8, станет ли ректор после ухода деканов говорить с моим братом наедине, упомянет ли, намеренно или случайно, про анонимные телефонные звонки.
И вдруг я все понял. Автором анонимных звонков была Марта. Для того она и поехала в Рим. Когда Альдо ее выставил, Марта долго и мучительно размышляла и, наверное, догадалась, что, пока профессор Бутали лежал в римской больнице, Альдо еще ближе сошелся с синьорой, а возможно, даже стал ее любовником. Видя, с каким презрением отвергнуты ее любовь и преданность, вне себя от вина и отчаяния она решила отомстить Альдо, выдав его ректору.
Я поставил серебряную миску на стол, подошел к окну и остановился под клеткой с канарейкой. Уже больше недели, как звонки прекратились, сказал мне ректор. И прекратились они по одной причине -- звонившая была мертва. Впервые за десять дней, прошедших после убийства Марты, я почувствовал радость оттого, что она мертва. Умерла вовсе не та Марта, которую я помнил. Алкоголь, подобно яду, отравил ее кровь. Ее последний поступок можно было сравнить только с действиями больного животного, которое кусает руку хозяина, и, пустившись в свое роковое путешествие, она встретила поджидавшую ее смерть.
В каком-то смысле это было возмездие. Клеветника заставили умолкнуть, змея издохла от яда своего... Почему мне вдруг вспомнилось безумное речение Сокола, приведенное немецким ученым в его ?
Пение канарейки оборвалось на страстной трели. Я поднял глаза на птичку. Ее крохотное горлышко еще дрожало.
