Екатерина Лесина - Дельфийский оракул
Самоубийство.
Но Далматова не волнует эта чужая женщина, выбравшая свою дорогу. Ему нужна Саломея.
Туалет… Никого.
Ванная комната, сомкнутые непрозрачные шторки… они заставляют сердце биться в ускоренном ритме. Но за шторками – ничего, кроме старой ванны с потрескавшимся покрытием.
Кухня.
Саломея сидит, склонившись над чашей, сжимает ее обеими руками. Далматов видит ее рыжую макушку, и шею, и линию позвоночника, которая уходит под старый халат. Бледные костяшки пальцев.
– Эй, ты как?!
Она жива. Бьется пульс, как конь на привязи. И от его прикосновения Саломея оживает. Она отшвыривает чашу, будто ядовитую змею. Остатки вина расплескиваются по полу кухни. Падают свечи, капая воском на скатерть.
– Т-ты…
Она вскакивает, пытаясь оттолкнуть Илью.
– Ты… убил!
Глаза – совершенно безумные.
– И кого же он убил? – Муромцев держит трубку, прижимая ее к уху плечом.
– Меня!
– Понятно. А твоя подружка, по ходу, хорошую дозу себе вкатила.
– Она не наркоманка. Просто дурочка. – Далматов разжимает стиснутые пальцы Саломеи, растирает ее ладони, на которых отпечатались ручки чаши. Саломея больше не сопротивляется. Она дрожит, и за этот страх Далматов готов кого-то убить, но та женщина уже мертва. Она успела разминуться с Муромцевым и, должно быть, очень веселилась. Если на том свете кому и выпадает веселье, то только такого рода.
Муромцев дозвонился и скучным тоном вызвал бригаду. И попросил прихватить аптечку, явно не собираясь так просто расставаться с Далматовым.
– Илья, – Саломея очнулась и словно впервые его увидела, – ты приехал!
– Приехал. Я тебя запру!
Она кивнула.
– В подвале запру. Или в бункере!
– Ты меня убьешь. И у тебя нет бункера.
– Построю. Специально для тебя. С металлической дверью и двумя десятками замков. Спать тянет? Голова болит? Кружится?
– Нет…
– Вы, дамочка, присели бы, а то отходняк – это дело такое… – встрял Муромцев. – Доктор сейчас приедет.
– У тебя кровь идет. – Саломея дотронулась до шеи Ильи. – А говорил, что ни царапины.
Далматов заставил ее присесть. На ней был чужой халат, слишком маленький и тесный, он расходился на ее груди, было видно, что под ним ничего нет. На ногах Саломеи – поношеные тапочки и мокрые носки. И волосы у нее еще влажные.
– Давай вернемся домой, – попросила она, обнимая себя обеими руками.
– Не выйдет. Сначала показания, а потом – домой. Ну-ка, расскажите, как вы сюда попали? – Муромцев подвинул стул так, чтобы сесть напротив Саломеи.
– Она позвала. Я не знала, что это – она. Просто голос…
– То есть позвонил неизвестный, который попросил вас сюда приехать? И вы с готовностью откликнулись на просьбу? – Светлые Добрынины брови сошлись над переносицей. – Это у вас в привычках или как?
– Он… голос… сказал, что, если я не приеду, то ты умрешь. – Саломея произнесла это, глядя на Далматова таким беспомощным взглядом, что у него возникло единственное желание – забрать ее отсюда побыстрее.
– То есть друг друга спасаете? Занятное хобби.
– Добрыня, я ведь могу и адвокатов пригласить!
– А я могу вас обоих запереть, – с готовностью парировал Муромцев. – До выяснения обстоятельств. Заодно, глядишь, и общий язык нашли бы. А то недоговариваете вы что-то. Нехорошо, гражданин Далматов!
Держали их в отделении недолго.
Очевидность суицида, подкрепленная запиской, которую нашли в руке умершей.
«От судьбы не уйдешь.
За свое я отвечу. Чужого мне не надо.
Верните чашу Ренате».
Чашу изъяли. И вино. И свечи, хотя особой надобности в этом не было. Если все обстояло так, как говорила Саломея, то в вине ничего не найдут, равно как и в чаше. Сверхъестественное логическому объяснению не поддается. И Муромцев, похоже, прекрасно это осознает…
Он лично проводит опрос.
Стандартные вопросы. Стандартные ответы, которые принимались, как понял Далматов, сугубо из доброго расположения к ним Муромцева, выступали этаким авансом доверия с его стороны. И Добрыня был так любезен, что предложил их подвезти домой.
– Уж больно вы рисково водите, – сказал он Илье. – А вам, гражданочка, я бы порекомендовал не спешить убегать из дома по первому же звонку.
Отказаться от этой любезности было бы неразумно, но Илья отказался.
– Если хочешь поговорить, – ответил он, понимая, что разговор неизбежен: любая помощь требует ответной услуги, – тогда поехали. Но за руль сяду я.
Муромцев, как ни странно, согласился. Только сел он в собственный «фордик». И Саломее предложил сесть в свою машину:
– А то мало ли…
– Аварий не будет. – Саломея ответила так, как будто знала это наверняка. – Мы умрем иначе.
– Гражданочка, вы меня пугаете! Может, все-таки к врачу?
– Домой.
Она не уточнила, к кому именно домой. Забравшись в машину, Саломея пристегнула ремень безопасности и села, скрестив руки на груди.
– Ругать меня будешь? – спросила, поглядывая искоса.
– Буду. И запру. Говорил же…
– Ты оставил завещание, так она сказала. И, если ты умрешь, то все твое станет моим. Ты об этом не говорил.
– Я не намеревался умирать. И не собираюсь.
Муромцев держался сзади. Не то почетный караул, не то – конвой. Ему нечего было им обоим предъявить. Далматов – пострадавшая сторона, и Саломея – тоже.
– Но завещание ты составил?
– Да.
– Почему?
– Я предусмотрительный.
И в жизни случается всякое. Даже если у тебя нет планов на собственную смерть, это еще не значит, что у нее нет планов на тебя.
– И почему я?
Для нее и правда важен этот вопрос.
– А кто же еще? Больше как-то и некому оставить все… что она еще сказала?
Эта женщина, весьма своевременно сбежавшая на тот свет… Далматов не отказался бы побеседовать с ней. Желательно – наедине и в каком-нибудь тихом месте.
– Что еще она сказала?
– Что наших родителей знали… что они не совсем честные дела вели.
– Тоже мне новость!
А для нее и правда – новость. Теперь она расстроится. Далматову это не нравилось – видеть ее расстроенной.
– И что, возможно, ты… избавился от своего отца.
Выжидающий взгляд, закушенная губа.
– Я собирался, но… потом передумал. Не стоило оно того. И мама погибла тоже. Ее бы я точно не тронул.
– Я тебе верю.
– Спасибо.
Странно, раньше Илье было плевать, что о нем думают, однако сейчас он искренне был ей благодарен.
– Кто знал о твоем завещании? – Саломея сунула мизинец в рот. – Ты же вряд ли о нем распространялся?
– Нотариус. Два свидетеля.
Далматов примерно представлял себе, где искать «крысу». Но с ней он разберется позже. В конечном итоге, завещание – это лишь элемент, который занял свое место в общей картине игры. Сейчас его интересовало кое-что другое.
– Что ты увидела в чаше?
Глава 7
Промежуточные итоги
Больше, чем хотела бы видеть. Стрелы Аполлона не знают промаха?
Машина кувыркается, брызжет стекло. Но водитель жив. И правда, ни царапины, вернее, они не представляют угрозы для жизни. А остальное – переживется.
Водитель взбешен. И испуган, но не из-за аварии. Он спешит.
Эта линия судьбы уже проложена. Она уже состоялась, вплетенная в ткань мироздания, и Саломее не под силу что-то изменить. Но нить тянется дальше.
Холл в доме. Черные траурные ленты.
Гроб с тяжелыми ручками. Приглашенный священник скучным голосом читает заупокойную молитву.
Кладбище.
Склеп, в нем темно и сыро. Замурованные ячейки. Таблички… буквы плывут перед газами. И Саломея с трудом читает то, что читать не должна бы.
Далматов Илья Федорович…
Этого не должно быть! Она ведь все изменила… все…
Позолота вспыхивает. Ярко – и еще ярче.
Огонь. Много огня. От жара трещали стены, лопался пол. Треснуло окно, впуская воздух, и пламя взвилось на дыбы.
Саломея стояла. Она еще не сгорела, но – уже почти. И время замедлилось настолько, что Саломея могла разглядеть тончайшие нити огня. Страх парализовал ее. Сейчас она умрет…
Если не убежит прочь.
Она сама рисует будущее. Надо только найти силы.
И шагнуть к окну.
За окно.
Обожженные руки отзываются болью…
Надо. Открыть. Дорогу прочь. Это все – ненастоящее, и Саломея раздвигает огненные плети, выбираясь за пределы комнаты. Она бежит и падает…
…ветер приподнимает фату, и булавки в волосах больно царапают кожу. Саломея просила, чтобы фата держалась крепко, хотя не очень-то понимала, зачем она вообще нужна. Но ее просьбу исполнили. Фату теперь если и отодрать, то лишь с волосами.
Солнце слепит.
…улыбаемся…
Фотограф ловит их в прицел камеры. И Саломея послушно улыбается. Подносит цветы к лицу, вдыхая аромат увядающих роз.
Она выходит замуж? Определенно. Плохая ли это судьба?
Еще бы понять, кто жених! Саломея оборачивается, но разглядеть его не успевает. Трещит все пространство. Голуби взлетают с чьих-то ладоней.
