Андрей Хазарин - Товар для Слона
— И по-прежнему зверствует?
— Фигушки! Ему Игоревич пообещал, что если хоть один лист испортит, то будет сам перечерчивать. Сдался — старенький стал, нет прежней силы духа. Только ноет, что теперь ГОСТы никому не нужны…
— Бедняга. Страдалец.
— Слышишь, Аська, так ты и вправду в брачной конторе работаешь?
— Ну да…
— И номер телефона домашнего тот же?
— А что?
— Да надо бы Зоське мужика найти.
— Ну пусть мне на работу позвонит. Найдем какого-нибудь завалященького.
Я продиктовала номер телефона. Естественно, контактный.
— Тома, а что ж это за фирма такая богатая? Которая вас так щедро наняла? Как называется?
— Этот… как его… Который всех содержит…
— Любовник? Спонсор?
— Нет… Не любовник и не спонсор… Вспомнила — «Меценат»!
— О-о, фирма знаменитая…
— Не знаю, знаменитая или нет, но богатая.
На том и расстались. Томка ушла радовать семейство полными сумками. Я через другой выход — к себе в контору. По дороге заметила, что к дерущимся уже почти все взрослое мужское население рынка присоединилось. И ещё увидела, как к этой свалке свернули с улицы Тельмана две милицейские машины.
Значит, фирма «Меценат» собирается строить новый суперкомплекс — рынок и зона отдыха. Интересное кино! Ведь «Меценат» — это Арсланов, весь город знает… кроме Томки. Выходит, расширяет деятельность. Вовлекает в свой бизнес новые городские районы… Еще бы, Кленовая роща — отличное место для нового рынка. Вся Новоалексеевка там два раза в день проезжает. На Каганове возле станции метро «Звездная» такой базар расцвел, куда там Вознесенскому. И тут будет не хуже. А цены на рынках держат арслановские люди…
Оч-чень интересная цепочка! Пожалуй, поинтересней, чем мысли о моем гражданском состоянии. Главное, сейчас нужнее.
Названье-то какое выбрал — «Меценат». Следующая фирма, наверное, будет «Благодетель». А там, глядишь, и вообще «Спаситель» — чего мелочиться!
Глава 32
Арсланов невиновен!
С утра пораньше, не добравшись даже до законного койко-места, я отловил доктора Гущина и начал клянчить у него выход на вышеупомянутого школьного друга Леньку Айсберга, несправедливо сокращенного из автодорожного института. Сочинил жалостную историю про своего приятеля, у которого пацан третий семестр не может сдать зачет какому-то доценту Школьнику. Может, этот Ленька с этим доцентом знаком, может, замолвит словечко, посодействует и все такое прочее.
Гущин хмыкнул и сказал, что если этот Школьник другу Леньке друг, то с такой просьбой лучше не соваться: не те люди, идеалисты, считают, что раз они чему-то учат, то эти олухи должны учиться, а не добывать зачет по блату. Если же этот доцент Леньке не друг, значит, он шкура, взяточник или просто непорядочный человек, и Ленька не станет даже телефон об него марать.
Я поскреб в затылке, но все же набрался наглости и начал хныкать, что я-то не шкура, что человек я в целом порядочный, и единственное, о чем прошу — отрекомендовать меня в этом смысле господину Айсбергу и попросить уделить пять минут. А дальше, мол, мое дело.
Гущин по своему обычаю посопел в рыжие усы, буркнул, что нечего его укачивать, как слона, в конце концов, он нам всем врач, а не нянька, потом вздохнул и сказал, что после обхода попробует позвонить и если что, то поканючит в психотерапевтических целях.
Золотые они все-таки мужики, эти самые «не те люди, идеалисты».
* * *Я прилетела в Димкино отделение со всей скоростью, какую позволили развить разлюбезные каблуки. И сумка, кстати, тоже. Все это шампанское, шоколадки и прочие презенты оказались в совокупности достаточно тяжелы. А доставить-то все равно надо. И именно сегодня с утра — под последние процедуры. В общем, доволокла.
Да плюс ещё новость с «Меценатом». Внутренний голос твердил, что любые сведения, имеющие отношение к Арсланову, надо передавать Колесникову со всей возможной скоростью. Пусть уж господин Мегрэ сам решает, важные они или не очень. Мое дело — вызнать и доложить.
Поднялась в отделение, подошла к обычно закрытой двери палаты… Только сегодня все было не как обычно. И дверь настежь, и в палате, обычно тихой и уютной, народу тьма, как в метро. Белых халатов — штук двадцать. Это господа студенты. Да преподаватель, да завотделением, да завкафедрой… И, по-моему, кто-то из соседей — то ли хирурги, то ли терапевты. Все на одного моего бедного Димку. Берут интервью с пристрастием — и что чувствует, и где болит, и как болит, и чем лечили…
Минут десять расспрашивали — я уже по коридору бегать устала. Ну, думаю, сейчас выйдут. Как же! Вместо того, чтобы дать человеку спокойно доболеть последний день, начинают выслушивать, общупывать и ногу смотреть… Ага, поэтому тут, значит, хирурги. А господа студенты пользоваться фонендоскопом умеют плохо, чтобы не сказать не умеют совсем.
Примерно через полчаса я уже и сумку на стульчик поставила, и сама на соседний присела — дело затягивалось. Дима давал показания голосом, уставшим от страданий: его отлично было слышно — низкий бархатный рокот… И перепуганные тенорочки студентов. Они хоть и взрослые мужчины, но акселерация их уже не затронула — как на подбор, мелкие, щуплые какие-то… Не то что мои однокурсники.
Я вспомнила свой курс: один к одному, как ретрансляционные вышки. Тоже тощие, но длинные. И голоса, как у Димы. Или как у Сережи.
Ну люблю я крупные предметы — бизона, например. Трехстворчатый шкаф… Или вот мужчин нормального роста, которым до плеча дотянуться можно с трудом и то, если на каблуках. Это у меня издержки социалистического воспитания. Ничего не могу с собой поделать.
И этих, мелких, не принимаю всерьез ни за мужиков, ни, тем более, за лекарей. Несолидно как-то они выглядят, не тянут на последнюю надежду страждущих.
А Дима так добросовестно им все, неторопливо. За десять лет он в своей болезни, наверное, профессором сделался. Вот теперь, выходит, молодежь учит. Опыт свой передает.
Опять я закипаю. Да что же это такое — дня без психоза не проходит. Вот жизнь настала…
Дальше я додумать не успела — студиозы начали палату покидать. Выходили медленно, лица похоронные, задумчивые.
— Да, повезло мужику! — сказал один. — Выжил…
— Непонятно, сколько ему осталось…
— Не дай Бог такие боли… И терпит ведь…
Да, господа студенты, терпит. Сильный у меня мужчина. Не причитает, не рыдает, головой о стены и прочие предметы не бьется. И сколько ему осталось, лучше вас знает. Потому и живет на полную катушку, не репетирует, силы на завтра не оставляет. Поучитесь у такого, сопляки…
Э, матушка, а вот слезы спрячь… Не нужны они никому. Чего завелась? Ну глупенькие, молодые, безграмотные. Ну болтанули лишнего… Может, им ещё меньше осталось. Особенно если я того, с челкой, задушу прямо сейчас своими собственными руками.
Вытерла глаза и нос. А господа студенты, на свое счастье, ушли. От греха подальше. И от меня.
Зашла я в палату, из сумок дары выгружаю. Стараюсь к Диме лицом не поворачиваться, чтоб не увидел, что я плакала. Но у него же глаз! Главный сыщик, господин Ш. Холмс, рядом с ним — мальчишка…
— Асик, эй, ты что, плачешь?
Я кивнула, чтобы не разреветься в голос.
— И чего вдруг?
Я и рассказала, что студенты под дверью его палаты говорили. Димыч ухмыльнулся, похлопал меня по плечу.
— И правильно говорят. Никто не знает, сколько ему на роду написано. А я и так живу на уворованное у судьбы время, год мне остался или век каждому дню радуюсь. А для этих детишек что мои тридцать семь, что девяносто — разницы нет. Не понимают, как быстро сами такими же сделаются… Не расстраивайся по пустякам — это они языком треплют по тупости, по глупости, по молодости лет. Нашла из-за чего сопли распускать! Не реви, Асенька, не надо. И что только бабы головой своей глупой не насочиняют!.. Нормальному мужику такого ввек не придумать.
Во гад, знает, как я на такие слова реагирую!
— Знаешь, Колесников, я тебе тут сплетню на хвосте принесла, интересную. Но что рассказывать, она ведь от глупых баб исходит…
— Н-ну… они, конечное дело, глупые, но мы их ценим не только за это.
В этом весь Димка: даже трижды больной, будет цитировать старые анекдоты.
Глаза мои вмиг высохли и настроение стало на порядок лучше. И правда, что эти недоумки в моем мужике понимают!
— Ну, Ась, ну, Рыженькая, ну я больше не буду…
Подлизывается, рожа. А голос умильный, хитрый…
— Че-сло, не буду больше о бабах гадости говорить… сегодня. Расскажи сплетенку, а? Ну пожалуйста, ну пожалей убогенького…
— Да ладно уж, слушай, убогенький…
И я рассказала о встрече с Томкой и о проекте, который моя бывшая контора выполнила для «Мецената».
Вэ-А не хуже меня знает, чья это фирма. На несколько минут в палате наступила пауза. Дима жевал яблоко и пялился в стену. Размышлял.
