Владимир Рыбин - Убить перевертыша
Вот когда хранителям русской государственности надо было разоблачать и громить агентов "пятой колонны", разорявших экономику. Лес для строек в Вологде везли из Красноярска, а в Красноярск — из Вологды. Донецким углем отапливалась Сибирь, а сибирским — Украина. Гноилась почти треть собранного зерна, больше трети картофеля. Огромные деньги гробились на бессмысленные стройки, перекачивались в неперспективные отрасли, властвующая номенклатура сочиняла предательские инструкции, лишавшие человека стимулов к труду…
Вот когда надо было отслеживать врагов, чистить кадры.
Упущено!..
Впервые в своей жизни Кондратьеву захотелось плакать. Или напиться. Ни того, ни другого он не умел и потому сидел обессиленный, расслабленный. Волны ритмично валяли судно с боку на бок, и в такт качке Кондратьев качал головой, глядя на слежавшуюся груду газет в раскрытом чемодане.
Но вот он поднял глаза, увидел себя такого в зеркале, вставленном в дверцу шкафа, и разозлился.
— Не везет тому, кто опускает руки, — сказал вслух. — Архив существует. Значит, надо его искать.
Он захлопнул чемодан, встал. За иллюминатором была тьма, только вблизи, в свете судовых огней, просматривалось шевеление громадной массы. Беспокойный зверь — Балтийское море — гнал судороги волн на юг, к польскому берегу.
Начинать с начала! Такова, видать, русская судьба: вся история — срывы да подъемы. С чего начинаются эти подъемы — неведомо никому. Но ведь начинаются! На что уж успешен был мировой заговор в первой половине ХХ века. Унижали и уничтожали все русское, тоталитаризмом душили саму волю к сопротивлению. Но непредсказуемый, доверчивый, терпеливый народ каким-то необъяснимым образом переродил саму систему, заставил ее работать на себя. Поэтому, именно поэтому мировой «демократии» срочно потребовалась перестройка в России.
Но все вернется на круги своя. Какими бы словесами ни маскировались демагоги и предатели, их преступления не будут забыты.
Всему свое время. Время плакать и время смеяться. Время терпеть и время предъявлять счет. Придет день суда. И пеплом перевертышей и самозванцев люди набьют стволы пушек, повернутых на запад. Так было и так будет!..
Кондратьеву показалось, что его внезапно ударили по ногам. Тут же пришла другая мысль: шквал, большая волна, какие бывают на море. Падая, он ударился головой об угол выдвинутого рундука. Матрац, лежавший на верхней койке, сорвался вниз. И все, что было в каюте, слетело со своих мест. Послышался оглушительный скрежет, от которого заныли зубы.
Ему показалось, что он на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, сбросил с себя матрац, с трудом утвердился на покосившейся палубе. Свет в каюте погас, светился только один плафон, тот самый, который мешал ему спать. Под ногами валялась масса каких-то предметов. Откуда-то доносились металлические удары, крики, непонятный шум.
Кондратьев бросился к двери, толкнул ее. Дверь не открылась, и это породило в нем незнакомую внутреннюю дрожь, похожую на панику. Тогда он отошел на шаг, подумал и затем, спокойно открыв дверь внутрь каюты, вышел в коридор. И тут же кто-то налетел на него, сбил с ног. Вскочив, он тоже побежал по косой, неудобной палубе. Не в момент догадался, что палуба здорово накренилась. Кто-то кричал на него, кто-то сильно толкнул в впину, снова едва не сбив с ног. Всем он сейчас мешал, лишний человек на судне.
Все же Кондратьев выбрался на верхнюю палубу. И ничего перед собой не увидел: в метре от двери, сразу за белой полосой перил, именуемых планширем, была тьма. В этой тьме просматривалось что-то еще более темное, уходящее.
— Сволочи! — кричал кто-то сверху, с мостика.
И кто-то объяснял, тоже в крик:
— Он без огней, я не видел! В борт форштевнем, мать его!..
Судно кренилось все больше, и Кондратьев уже полулежал на переборке, не зная что делать.
Кто-то толкнул его в бок. Это был электрик, уступивший ему свою койку.
— С левого борта шлюпка! — кричал он ему громко, как глухому. — Беги туда.
— Зачем?
— Контейнеры на палубе. Если сдвинутся — хана!
— Вещи в каюте, — сказал Кондратьев, вспомнив о черном чемодане.
— Какие вещи?! — еще громче заорал электрик. — Перевернемся, не успеешь!
Чемодана было жаль. Не потому, что в нем такие уж ценности. Но газеты тоже могли пригодиться…
И вдруг неожиданная мысль: а что если столкновение организовано из-за этого чемодана? Чтобы архив не попал в Россию? Если так, то даже хорошо, что чемодан утонет. Будут думать, что архива больше нет, концы — в воду. И перестанут преследовать. И тогда можно будет спокойно искать настоящий архив.
Испытывая неловкость, похожую на угрызение совести, будто это он виноват в случившемся, Кондратьев по сильно накренившейся палубе перебежал к другому борту и в тусклом свете палубного фонаря увидел шлюпку, полную людей.
— Прыгай! — крикнули ему.
До шлюпки было больше метра, и она ходила на волнах то вверх, то вниз.
— Прыгай, мать твою! — заорали на него в несколько глоток.
И он прыгнул…
29
Все получилось. Без проблем пересекли реку Одер, спокойно доехали до большого польского города Познан. Здесь, не вылезая из машины, переночевали на платной стоянке. А утром пристроились к колонне таких же бедолаг-перегонщиков.
— Можно бы и ночью ехать, вдвоем-то чего, — дорогой принялся объяснять Коля. — Да я один раз накололся, больше не рискую.
И он начал рассказывать, как однажды, так же вот перегоняя иномарку, попался дорожным пиратам. Его выкинули из машины и чуть было не привязали к дереву, чтобы не поднял хай раньше времени. А был февраль, в Польше он мокрый и вьюжный…
— Поляки грабят?!
— Наши. Коим дозволили богатеть любым способом. Польские дороги они враз освоили.
Из Минска Сергей, после долгого ожидания на переговорном пункте, дозвонился до Мурзина. Слышимость была отвратительная, не голос, а комариный писк.
— Кто это говорит?
— Это я…
— Кто? Не слышно.
— Врубайся скорей! — кричал в трубку Сергей. — Телефонное время дорого, а я и так издержался.
— Ты откуда? — спросил Мурзин, явно не узнавая собеседника, проверяя его.
— Из Минска.
— Как ты туда попал?
Вопрос удивил. Может, это и не Мурзин вовсе? Кто же тогда на его телефоне?
— Я перезвоню, — крикнул Сергей и повесил трубку. Решил, что сделает это в Смоленске.
Но из Смоленска дозвониться до Лугового оказалось еще трудней, чем из Минска. Коля торопился, нервничал, Сергей обещал телефонистке оплатить по самому срочному тарифу, и ничего не помогало. Где-то что-то не включалось, и баста.
А радио гнало песни. Сначала орало шлягеры, от которых опарой вздымалась беспричинная злоба. Потом выдало: "Любовь, друзья, вопрос такой, который всех касается". И опять перед ним встала Эмка, ее глаза, полные слез, последний поцелуй.
Когда песня прервалась резкими позывными «Маяка», Сергей раздраженно выключил радио. Но тут же снова включил: хотелось послушать последние известия. Тресков и хрипов хватало, но слова все же можно было разобрать. Разбитная дикторша плела что-то об указах президента, долженствующих утешить граждан, обалдевших от предыдущих указов. А затем в точности таким же тоном:
— Только что нам сообщили. В Балтийском море потерпел аварию морской паром «Неринга»… Судно затонуло в 20 милях от берега. Имеются жертвы…
Сергей бросил руку к приемнику, чтобы усилить звук, но сбил настройку. Когда опять поймал «Маяк», дикторша говорила уже о погоде.
— Ты что дергаешься? — очнулся Коля. — Веди ровнее.
Сергей заставил себя сосредоточиться на дороге и не думать о «Неринге», о Кондратьеве, который должен быть там, о проклятом архиве. Но это ему не удалось.
— Веди ровнее, — повторил Коля. — Что с тобой?
— Ничего.
Он не узнал своего голоса. Прокашлялся и повторил:
— Ничего. А что?
Коля помолчал минуту.
— Не, так не пойдет. Давай-ка я поведу.
Пересев за руль, он не успокоился, а все крутил головой, взглядывал на Сергея. Но ни о чем не спрашивал, из чего тот снова делал вывод, что Коля знает о нем куда больше, чем говорит.
И все-таки Сергей уснул. Ему-то казалось: не сомкнул глаз за своими думами. Но когда Коля толкнул его в бок, он вдруг увидел, что совсем светло.
— Приехали. Гляди.
Далеко впереди под блеклой синевой неба, будто мираж, будто белые облака над горизонтом, кучились нагромождения высотных домов московской окраины.
30
Электричка на Фрязино отошла от Ярославского вокзала точно по расписанию, минута в минуту. "Как в Германии", — подумал Сергей, устраиваясь у окна на теневой стороне вагона. И вздохнул облегченно:
— Все!
Но облегчения не ощутил. Если разобраться, поездка-то получилась пустой. Главное — добыть документы — не сделано. "Судно затонуло, есть жертвы", — сказало радио. Если Кондратьев был там и если ему удалось выплыть, то едва ли с чемоданом… И Клауса погубил, приперся к нему с этим проклятым блокнотом… И в личном плане — пустышка: с Эмкой, как мечталось, не пообщался… И подарков домой не привез. Жена и дочка в один голос заявят: забыл о них. Хотя тут можно еще выкрутиться, купить что-нибудь в коммерческом ларьке и сказать: из Германии.
