Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
Все шло как по-писаному: самолет приземлился, Тимоня с Рубиком поближе в проходе места заняли, не дожидаясь команды – лишь экипажу выходить, и они за ним. Тимоня вслед за нужным человеком пристроился, и Рубик тут же, так оба с сумарями и потопали. Ксения поднялась с одной сумочкой и косметичкой в руках да с журнальчиком. Ей куда торопиться, она отдыхать прилетела, в море купаться и загорать. Сумку на плечо вскинула, и уже какой-то черномазенький прицепился, все интересуется: который час, да кто вас встречает? Про багаж интересоваться начал. Ксения повода не давала, еще в полете, правда, поверх журнальчика стрельнула глазками по салону, наткнулась случайно на этого остроглазенького раза два, так тот возомнил о себе невесть что. Отбрила, когда полез в проходе помогать, вроде успокоился. Одни нахалы в этом Баку! Эдик не зря предупреждал.
По задуманному Пороховым ей следовало нигде не задерживаться, но и не спешить, пацаны под нее сами подстроятся, если надобность будет. Так и поступила. В аэропорту не растерялась, однако, ни Тимоню, ни Рубика не заметила на пропускном пункте, видно, успели разобраться по-своему. Она вышла, вздохнула полной грудью – пронесло!
Кажется, и не волновалась совсем, а все же переживала. Порохов успокаивал ее: не поездка будет с икрой рисковая, а прогулка увеселительная! И вот, как он и предсказывал, все благополучно закончилось. Тихо и мирно. Ей повезло.
Она огляделась. Мальчишек не было. Где они задержались? На пункте их не видела. Небось, балбесы, в туалет со страху заскочили? Подождала. На нее обращали внимание. Опять откуда-то тот тип остроглазый появился, приставать начал: «вас не подвезти?» Она отвернулась и разговаривать не стала. Пора бы уж нарисоваться и пацанам!
Их не было. Ситуация начинала волновать. Чего они себе позволяют? Порохов не погладит по головкам, если она расскажет об их проделках! Маленькие кругленькие часики на ее руке отсчитали тридцать минут, как она здесь отирается у дверей аэропорта. Порохов подарил их ей перед самым отъездом.
– Будешь смотреть и меня вспоминать, – напутствовал он, застегивая браслет.
– Золотые! И браслетик такой же! – бросилась она его целовать.
– Я по мелочам не размениваюсь, – не отстранил ее Порохов, но сам не целовался. – Моя жена других носить никогда не будет.
– Так уж и жена! – вырвалось у нее.
– Возвратишься – свадьбу сыграем.
– Одну уже сыграли.
– Эта настоящей будет.
– Не развелась еще.
– А ты не волнуйся. Скажи только, я сам здесь все решу, пока ты там купаться будешь.
– Его согласие надо. Без согласия – только через суд.
И они оба разом замолчали. Только теперь вспомнили про Серебряного. Аргентум как пропал после свадьбы, так ни он, ни она его не видели и не вспоминали.
Ксения поправила волосы, разметал прическу ветерок, пока она задумалась. Полезла за косметичкой, нашла зеркальце, поднесла к лицу и вся всколыхнулась – из дверей аэропорта к ней приближался милиционер! То, что шел он к ней, она поняла сразу. Пацанов поймали! Она обмерла, задрожала, боясь повернуться.
Милиционер окликнул ее.
– Кого ждем, гражданка?
Она молчала, совсем растерявшись, так зеркальце и вертела в руках.
– Последним рейсом к нам?
Она плохо соображала, не понимала, что ее спрашивают.
– Билетик с самолета можно глянуть?
Она полезла в сумку, покраснела, готовая зареветь.
– Ну-ну, – покачал он головой. – Плакать-то зачем? Такая красивая девушка. Пойдемте, поговорим. Не волнуйтесь.
Она, наконец, нашла в сумке платочек, поднесла к глазам.
– Пойдемте, пойдемте, – взял он ее бережно за локоть, – здесь недалеко.
Никто ничего и не понял; встретились два знакомых молодых человека, симпатичный офицер в милицейской форме и красивая девушка, друг другу под стать, девушка аж всплакнула от счастья – вот и все, в аэропорту такое на каждом шагу.
То, куда он ее привел, видно, и было отделением милиции; они вошли, и она сразу поймала на себе испуганные, затравленные глаза Тимони и Рубика. Рубик еще держался, а Тимоня совсем раскис, конопатый нос его краснел помидором на лице; оба, лишь увидев ее, пригнулись вниз головами, уперлись глазами в пол. Тут же вывернутые почти до дна темные клетчатые сумки.
Ксения отвела глаза в сторону. Комната маленькая, с низким потолком без окон. Напротив пацанов – стол. За столом восседал громадный толстопузый сержант с маленькими усиками. Перед ним во весь стол громоздились стеклянные банки с икрой.
Офицер провел ее мимо всего этого, поставил у стенки, спросил:
– Своих узнаешь?
Тимоня и Рубик согнулись на стульях еще ниже, так, что только в пол не упирались лбами. Сержант глядел на них, не мигая, сонными глазами, хмыкал глуховато, покачивался:
– Вай, мальчишка совсем. Совсем мальчишка! У вас там все такой смелый?
Тимоня зашмыгал носом, рот его кровоточил. Сержант поднял на Ксению большие выпуклые глаза, они у него заблестели, вот-вот и вывалятся, он даже толстые губы облизал.
– И ты. Красивый такой! Сестра? Родной сестра?
Ксения отвернулась, тошно было глядеть на безобразного слюнявого сержанта.
Офицер щелкнул ключом, открыл в стене рядом маленькую дверцу, подтолкнул ее внутрь.
– Проходи, проходи, – закрыл он за собой дверь и защелкнул опять на ключ. – Не стесняйся. Тут у нас тесновато. Зато атмосфера душевная. Тет на тет. Слышала про такое? Интимные беседы воспитательного характера проводим. Ты же нуждаешься в такой беседе? Что молчишь?
В чуланчике, иначе не назовешь этот закуток, только стул да оконце, ничего больше не было. Офицер оконце наполовину задернул занавеской, подтолкнул ее к стулу, включил свет, чтобы совсем темно не было.
– Садись, – он положил ей руки на плечи, придавил слегка, усадил, сам устроился на подоконнике.
Руки у него были сильными и горячими, прямо жгли огнем, прикасаясь. Она задрожала и упала на стул, то ли от его рук, то ли уже и ноги не держали от страха.
– Как тебя звать-то, красавица?
Ксения молчала, приходила в себя, никак не могла отдышаться. В закутке было душно, ее пробил пот. Лоб покрылся испариной.
– Жарко у нас, – посочувствовал офицер, полез в ее сумку, подал ей платочек. – У вас, говорят, жарко, но у нас – вообще погибель!
Ксения платок взяла, чуть прикоснулась ко лбу.
– Твои дружки разговорчивее. Вы что же? Не в одной школе учились? Забыла? Как звать?
– Люся, – почему-то сказала она.
– А в билете другое имя записано? – он уже выложил содержимое ее сумки на подоконник.
Она молчала, с носа капало, она закрыла лицо платком.
– И мальчишки врали поначалу. Что же вы все, как дети малые? Даже не интересно с вами, контрабандистами. Везете, как взрослые жулики, на тысячи, а врете, как школьники у доски.
Она пожала плечами.
– Отпустить мне вас?
– Я их не знаю.
– Ну, ну. Я же не спрашиваю их имен. Не спеши. Я спрашиваю, отпустить вас?
– Как хотите. Я их не знаю.
– Ксения, – прочитал по билету офицер. – Красивое имя. И сама ничего. У нас тоже девчонки есть красивые. Но наши не такие. Грубые какие-то. Ваши лучше. А ты на кошку похожа. Дикую. Я сразу приметил, как глянул. Повадки такие же. И глаза зеленые. Корябаться любишь?
Ксения совсем уткнулась в платок.
– А знаешь, Ксения, что с твоими дружками будет? С этими пацанами и с тобой, если я рассержусь?
– Я их не знаю.
– Их для начала арестуют. И будут они сидеть в нашей тюрьме. Суда дожидаться. Долго. Может, будешь сидеть с ними и ты. Жарко у нас в тюрьмах летом. У нас и зимой там жарко. И грязно. А еще вши бывают. Пе-ди-ку-лез называется, – он произнес по слогам, морщась, и даже сплюнул. – Фу ты, гадость какая! Мужикам не приведись, а уж женщинам!.. В женских камерах особенно. Но у нас женщин мало в тюрьмах. Наши женщины в Баку в тюрьмах не сидят. Они вообще не сидят за решеткой. На это мужья есть. Им мужья не позволяют. В наших тюрьмах стыдно женщин держать. Для них и камер нет. А когда вот такие, чужие, попадают, их сажают к мужикам. В общую камеру. Ты представляешь, Ксень? В общую? К мужикам? К нашим, а?
Ксения всхлипнула, задрожала.
– Хорошо, если одиночка все-таки найдется! А если нет? Для несговорчивых-то? Да для молчаливых?
– Что вы говорите такое! – не выдержав, вскрикнула Ксения.
– А я не пугаю, – офицер посмотрел в окно. – Курить хочется и водочки. А курить нельзя, милая девочка, задохнемся здесь, окно-то не открывается. Настроили черт-те что!
Он повернулся на подоконнике, потянулся, кости хрустнули.
– Своих не сажают тут женщин. А ты чужая. Красивая, но чужая. Понимаешь меня? Посадят тебя.
Ксению бил озноб.
– Я их не знаю, – твердила она, как заведенная кукла, почти в истерике.
– За икру, да еще в таком количестве, обязательно тюрьму дадут. Пацаны только сейчас молчат, а на суде, как про сроки услышат, про пять-шесть лет, так и лапки вверх. Тебя сдадут сразу. Ваш козел, который сюда послал… Послал, послал, не перечь мне, я знаю, не впервой. Так тот козел чистеньким останется, а вы все загремите в лагеря. Вот и раскинь мозгами. Ты женщина умная. Я вижу. Редкость сейчас. А в тебе уместились и красота, и ум. Ты что же, дура, чтобы париться за какого-то мужика? Выйдешь из тюряги лет через пять, никто на тебя и не глянет. А тот козел и подавно.
