Дмитрий Вересов - Крик ворона
– Еще не факт, что они занимались или готовились заняться именно этим. А вот Жаппар – он как разгнал. За что ими же и был наказан.
– И что, по-твоему, мне надо делать сейчас?
– Прекратить артачиться и возвращаться в институт.
Павел задохнулся от возмущения.
– Офигел? После всего с Нюточкой?
– А что? Утрись, засунь свой праведный гнев куда подальше и возвращайся.
– По их милости отец лежит при смерти!
– Не заставляй меня напоминать тебе, что если бы ты не вел себя как самый идиотский идиот, ни с отцом твоим, ни с Нюточкой ничего бы не случилось.
Павел подскочил к Рафаловичу, схватил его за лацканы кожаного пиджака и прошипел ему в лицо:
– Не смей, слышишь!
Рафалович взметнул руки, освободился от захвата и отскочил на два шага.
– Что, Пашенька, правда глаза колет, а?
Павел закрыл глаза, сделал глубокий вдох, медленно сосчитал до десяти и выдохнул. Рафалович за это время встал так, чтобы обеденный стол оказался между ним и Павлом.
– Ты извини меня, Леня, – спокойно выговорил Павел.
– Это за что же? – спросил Рафалович недоверчиво.
– За то, что отнял у тебя время понапрасну. Я ведь чувствовал, что разговор наш закончится чем-то в этом роде, и не хотел обременять ни себя, ни тебя. Таня уговорила. Она отчего-то очень верит тебе… Так что забудь, пожалуйста, все, о чем мы тут говорили, и не поминай лихом.
– Ни фига себе, забудь! А ты снова какую-нибудь глупость выкинешь, и они тебя грохнут!
– Не грохнут. Я еще с одним умным человеком поговорю, он немного в курсе моих дел, может, другой выход присоветует.
– А какой может быть другой выход?
– Ну, например, работа за границей. Он же Таню в этот чешский фильм пристроил. Не исключено, что и мне поможет.
– И кто же это такой всемогущий?
– Да не знаешь. Есть в Москве такой Шеров Вадим Ахметович.
– Стой! – воскликнул Рафалович. – Повтори, как ты сказал?
– Шеров Вадим Ахметович.
– Так. – Рафалович грузно опустился на стул. – Быстро рассказывай, как и где ты с ним познакомился. И что значит, что он «немного в курсе твоих дел»? Постарайся ничего не упустить. Это очень важно.
Выслушав Павла, Рафалович положил локти на стол и прижал ладони к вискам.
– Я тебе говорил, что надо возвращаться в институт. Теперь скажу иначе: не просто возвращаться, а на коленях ползти, лоб об землю расшибить, чтобы назад приняли.
– Это еще почему?
– Потому что это шеровская комбинация, и очень масштабная. А те, кто встает ему поперек дороги, долго не живут.
– Готов рискнуть.
– Да пойми ты, идиот! Он же убьет тебя!
– Ты будешь смеяться, но есть вещи пострашнее смерти.
Рафалович замотал головой и застонал:
– Господи, ну какой урод!.. В последний раз спрашиваю: однозначно нет?
– Однозначно. И давай прекратим…
– Нет, погоди… Сходи-ка лучше завари кофейку.
И если коньячок найдется…
– А ты?
– Я буду думать. Долго и скучно.
Через несколько минут Павел принес кофе в турке, початую бутылку «Праздничного» и хрустальную стопочку. Рафалович что-то чертил пальцами на бахромчатой скатерти и бормотал под нос. Он поднял голову и, начисто проигнорировав стопочку, плеснул коньяк прямо в кружку с остатками прошлой порции кофе. Залпом выпил, крякнул и сказал:
– Есть у меня дорожка. Экстренный путь отхода. Для себя готовил, но тебе, видать, нужнее… Но имей в виду, обратной дороги уже не будет. Тебе придется бросить все – дом, семью, собственное имя.
– Таню, Нюточку? – с тоской в голосе спросил Павел.
– Все… Возможно, потом, через пару-тройку лет, когда про тебя все забудут, вы сможете воссоединиться… где-нибудь подальше отсюда.
– В бега податься? Как злостный алиментщик?
– Тогда возвращайся к Шерову под крылышко. Других вариантов нет.
– Есть. Обратиться в органы. Есть же прокуратура, милиция…
– Тогда уж лучше прямо к Шерову обратись. Время сэкономишь, а результат будет тот же.
– Что ты мелешь? По-твоему, им куплены все?
– Не обязательно куплены и не обязательно им. Но это ничего не меняет.
– Но ведь есть же честные, порядочные…
– Согласен. Могу назвать несколько фамилий. Но даже над самым честным чиновником стоит начальство… Справедливость, милый мой, торжествует только в романах. Или на небесах.
– Я не представляю себе, как жить без Тани…
– А ты с ней посоветуйся. Убежден, она скажет тебе то же самое, что и я. В отличие от тебя она жизнь правильно понимает.
– Договорились. Я потолкую с ней и позвоню тебе.
– А вот звонить мне не надо. Я сам позвоню. Два раза. Первого звонка жди завтра в десять утра. Трубку возьмешь сам. Если решите действовать по моему сценарию, скажешь «Алло». Если надумаете что-то другое и даете отбой, скажешь «Я слушаю». Я тут же отключаюсь.
– Ну, а если позвонит кто-то другой? – ошарашенно спросил Павел.
– Господи, ну поговоришь!.. Слушай дальше. Если работаем мой вариант, дней через пять-семь будет второй звонок. Запоминай хорошенько. Я скажу: «Это такой-то цех? Ларионова!» Отвечаешь произвольно, в том смысле, что не туда попали. Это тебе сигнал. Номер цеха – это час, когда тебе в тот же день явиться по указанному адресу. Например, восемнадцатый – значит, в восемнадцать ноль-ноль и так далее…
– Прямо шпионские страсти! Зачем все это?
– Я, конечно, не уверен, что люди Шерова прослушивают твой телефон и ведут слежку, но и в обратном поручиться не могу.
– В голове не укладывается, что все это всерьез.
– На твоем месте я бы давно понял, что шутить эти господа не любят.
– Но ты же сам рискуешь. Зачем?
Рафалович улыбнулся.
– Ты будешь смеяться, но у меня тоже есть понятия о чести… Ладно-ладно, ближе к делу. Вот адрес.
Он достал из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник, раскрыл и положил перед Павлом визитную карточку.
На карточке было напечатано: «Кафе „Роза“. Соловейчик Лев Зиновьевич. Директор. Московский проспект, дом 115. Телефон: 293-45-07».
– Ничего не понимаю. При чем здесь кафе, Соловейчик какой-то?
– Левушка – мой должник. А я – твой. Так что все нормально… Между делом позвонишь своему Лимонтьеву, скажешь, что тщательно все обдумал и готов возвратиться в институт, но не раньше, чем через две-три недели, потому что… Можешь даже не объяснять, он определенно в курсе последних событий.
Павел вскинулся.
– А это еще зачем?
– Выиграешь время. После такого звонка они прекратят давить на тебя, а когда спохватятся, ты уже растворишься в тумане неизвестности.
– В тумане… – Павел призадумался. – Слушай, но ведь если я исчезну, они же не оставят в покое Таню, Нюточку, отца. Начнут искать меня через них.
– Что-нибудь придумаем. Комбинировать умеет не только Шеров.
«Танюша, милая!
Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко. Верь мне, мой внезапный уход никак не связан с нашими отношениями. Я люблю тебя по-прежнему, и в долгой нашей разлуке буду любить еще крепче.
Родная моя, я долго и мучительно думал, прежде чем принял это непростое решение. Окончательно меня подтолкнуло к нему то, что случилось с Нюточкой, с отцом. Я никому не сказал тогда, что послужило причиной этого ужаса, а теперь говорю тебе одной: причина во мне, и только во мне. И я ухожу потому, что не желаю, чтобы это повторилось или произошло что-нибудь еще более кошмарное.
Я невольно оказался втянут в очень неблаговидные дела, которые творились на моей новой работе, в институте Лимонтьева. Для твоей же безопасности я не стану рассказывать, в чем заключались эти дела, достаточно сказать, что из-за них был жестоко и хладнокровно убит человек. Обратиться к представителям власти я не мог, поскольку ничего не сумел бы доказать, и тогда я принял решение выйти из игры. Сначала они отпустили меня, но потом стали преследовать, вынуждая продолжить работу, и наконец пошли на преступление.
Мне очень больно расставаться с вами и очень тревожно за вас, но другого выхода у меня нет. Я не могу уступить им, потому что в таком случае потеряю право на звание человека и твою любовь, не могу и остаться, потому что они не прекратят своих преследований и, начав с похищения, кончат убийством. И их жертвой могу оказаться не только я.
Больнее всего то, что я вынужден оставить тебя, Нюточку и отца в их власти. Эти люди способны на все, они не знают ни совести, ни жалости, но они никогда не станут поступать нецелесообразно. Поэтому они отстанут от вас, если убедятся, что вы ни малейшего представления не имеете о том, где я и почему на самом деле вынужден был исчезнуть, и не имеете никаких способов связаться со мной. Всем, даже лучшим своим знакомым и подругам, говори одно: что мы с тобой очень крупно поссорились, я психанул и уехал из города неизвестно куда. Нюточке скажи, что папа на год отправился в антарктическую экспедицию. Отцу тоже скажи про Антарктиду. В теперешнем своем состоянии он не станет задумываться, так это или не так. У него сейчас совсем другие заботы. Пожалуйста, не бросай его, будь рядом, особенно когда ему разрешат вставать и выпишут домой: ему нужно помочь заново научиться ходить, хотя бы с костылями, и правильно говорить. Может быть, Лизавета согласилась бы переехать к нам и помочь тебе в уходе за ним и за Нюточкой? Было бы хорошо. Денег должно хватить надолго: мою сберкнижку я переоформил на тебя, а на отцовский вклад оформлена доверенность на твое имя. Продай машину: ее я тоже переписал на тебя, документы лежат в бюро. Из вещей смело продавай все, что сочтешь нужным, – в доме накопилась уйма лишнего. Ну все. Тысячу раз целую тебя и очень прошу: береги себя и своих. Будь стойка, мужественна и терпелива. А я… я буду помнить о тебе каждую минуту и верить, что все у нас будет хорошо.
