Андрей Бинев - Завтрак палача
Роскошные апартаменты занимают огромное пространство с третьего по шестой этажи. На втором — еще один апартамент. Он почти всегда не занят. Это — резерв.
Из лифта выходят двое в серых балахонах, а третий остается в лифте и ждет, когда двое приведут одного из постояльцев. Он обнажен. Его приковывают к стене лифта стальными кандалами.
Лифт отправляется в обратный путь.
Постояльцы слышат, как лифт сползает вниз — в преисподнюю, откуда и прибыл несколько минут назад. Эхо разносит по рассветному отелю шаги и дыхание людей.
Потом лифт останавливается, и это тоже слышат постояльцы в своих апартаментах. Тут все так сделано, что лишь эти рассветные звуки разносятся по главному корпусу парк-отеля «Х» без всяких помех. Под панелями потолков установлены неприметные усилители, которые транслируют все шумы и звуки. Они должны заставить тех, кто там живет и ждет решения своей судьбы, всегда помнить, что жизнь скоротечна и, заканчиваясь, уходит обнаженной, как тот, что прикован к стене лифта.
Каждому, кого сюда привозят, в первый же день демонстрируют семиминутный фильм, заснятый в один из таких тревожных рассветов. Он должен знать, каким может стать его последний путь. Потом ему предлагают нечто важное (каждому свое!), с чем он должен согласиться. Тогда он получит шанс покинуть «гостеприимный» отель раз и навсегда, но сначала забыть все и от всего отказаться, не думая, кому отойдут его сокровища. Тот, кто это решает, возможно, тоже когда-нибудь встанет под дуло пистолета. Но сейчас он мнит себя богом. Пусть потешится надеждой, пока кто-то другой не лишит его столь сладкого заблуждения.
То, что требуется, своего рода «лоботомия», обеспечивающая полную забывчивость. Желающих сделать это почему-то очень мало. Никто, видимо, не желает остаться живым растением. Лучше быть мертвым человеком.
Но вот лифт останавливается, все слышат торопливые шаги босых ног — это по узкому коридору ведут обнаженного постояльца, которому нечего взять в вечность, кроме собственной наготы. Остальное, что досталось ему при жизни, уже в холодных руках тех, кто сначала позволил ему пройти свой жизненный путь, а потом прервал его.
После этого все слышат короткий хлопок. Это пуля дробит затылок постояльца. Оружие находится в руках третьего человека в сером балахоне — того, кто ждал в лифте. Он — палач. Лицо его закрыто, руки в перчатках. Никто не знает, как он выглядит.
Только раз рассветное утро было оглашено воплем. Это был крик женщины, в последний момент захотевшей обменять смерть на безумие беспамятства. Но уже было слишком поздно. Пуля нашла затылок сеньоры Бестии.
Тела вывозят тем же утром очень далеко, кремируют и прах развеивают над морем.
Никаких следов. Никаких воспоминаний.
Из лифта выходит обнаженный и трезвый Товарищ Шея. Палач, уверенный, что его не узнают под капюшоном и в сером балахоне, идет за ним следом и медленно поднимает руку с пистолетом.
Товарищ Шея вдруг слабо улыбается и произносит громко и ясно — так, что слышат все в своих апартаментах. Все, кто не спит, а спать в такой час не может никто. Казни ведь бывают не чаще одного раза в месяц.
— Не промахнись, Кушать подано! — произносит товарищ Шея.
И я не промахиваюсь.
* * *Все диктаторы веруют в бога. Да только не в нашего, не в того бога, в которого наивно верует управляемая ими толпа. Как же диктатору не веровать, если он второй после бога, если он сын его, если он его наместник на земле. Если нет бога, то нет и его, диктатора! Как же он тогда без бога! Он без этого невозможен. Даже официальное безбожье — тоже бог. Бог безбожья! Бог отрицания!
Их боги, в отличие от наших, боги не добра, а зла. Они — боги войны. Самое большое заблуждение диктатора — он так думает, но не знает наверняка. Он убежден, что его злой бог — самый добрый, самый справедливый на свете, стоит над всеми другими, глупыми и сентиментальными несуществующими богами, в которых веруют или не веруют народы.
Тот мой шеф, которого потом застрелили продажные копы, однажды напился как свинья и, когда я тащил его домой, обливаясь потом (он был толстый и тяжелый), хватал меня своей лапой с острыми черными когтями за шею, царапал ее до крови и горланил как сумасшедший: «Я — сын бога, я — сам бог, а вы — мелкие, бесполезные ничтожества!» Наутро он, только-только придя в себя, посмотрел на меня красными воспаленными глазами и продолжил говорить, будто не прошло пьяной, сумбурной ночи:
— Ты не веришь мне, парень? Думаешь, бред несу?
— О чем вы?
— О боге! Я его сын, я его наместник, иначе кто бы позволил мне давить вас всех, как тараканов, лупить ладошкой, как мошкару! Кто позволил бы мне наказывать вас, а самому оставаться безнаказанным? То-то! Запомни: для вас — всегда ад! Для меня — рай. Везде, и тут, и там! Потому что для бога существует только рай! Он его дом, а значит, и мой. Отчий дом.
Он был истинным диктатором по сути, просто его бог почему-то не доверил ему страну, континент, мир, а дал нас — шайку бандитов, отбросов общества, непромытых, жадных, необразованных и тупых тварей в одном большом и очень опасном районе Сан-Паулу.
Так вот, я считаю, что так думают все диктаторы без исключения — и большие, и малые. Потому они и верующие. По-настоящему! Не в нашего бога, а в своего. Они боятся его кары лишь за то, что не покарают других. Вот такой у них бог. Поэтому они всегда готовы развязать войну, и чем масштабнее, тем лучше для них, тем желаннее. Готовы лишить целые поколения будущего, изувечить прошлое и искренне думают, что это им их свирепый бог велел, строгий отец, единственный наставник.
Клиенты парк-отеля «Х», может, божествами себя и не считают, зато свято убеждены, что они пророки, апостолы, связующие золотые нити с богами войны и смерти. Правда, у многих хватает ума не говорить об этом вслух. Однако в собственных глазах они именно такие! Иначе откуда у них всегда была уверенность, что спроса с них не будет? До того как они сюда попали.
А те, кто решает их судьбы, чьи имена, лики мне не известны, кем они себя считают? Богами, их детьми, их ангелами, их воинством? Они такие же, они фантастически жестоки и злы. Но сегодня они — будто справедливая десница истинного бога.
Есть ли он на самом деле? А если есть, почему его путь настолько неисповедим, что невозможно понять, в чем зло, а в чем добро? Его ли это кара или же месть невидимых самозванцев, таких же диктаторов, не знающих меры, просто более удачливых и коварных? Надолго ли? Когда же их тайные суды станут явными? И не они ли сами предстанут когда-нибудь перед палачом?
Кушать подано, дамы и господа!
* * *Я глубоко презираю этих людей — постояльцев парк-отеля «Х». Они и такие, как они, испохабили жизни миллионам таких, как я.
Я искренне наслаждаюсь их бедами и знаю, что их беды — это богатство и одиночество. А богатство, хотите вы или нет, всегда означает одиночество. Я не избавляю их от богатств, не избавляю от одиночества.
Я избавляю от них жизнь.
Я убежден: здесь нет и не может быть так называемых хороших людей. Ни среди постояльцев, ни среди персонала, ни среди неведомых хозяев.
Ведь хорошего человека распознают по делам его. А еще якобы по друзьям. Но кое-кто утверждает, что все же самое важное — по врагам. Скажи, мол, кто твой враг, и я скажу, кто ты. Друзья-то временны, а враги постоянны. Проблема лишь в том, по каким критериям определяются враги и друзья. Иногда профессия или образ жизни содержат в себе важные компоненты скрытности. И тогда нет смысла даже пытаться познать, кто перед тобой. Пример — я сам. Кто мои друзья, кто мои враги?
Мы все намертво связаны глобальным миром алчности, жестокости, зависти и мести. Нас впутывает в один шипящий клубок бесконечная ложь.
Одно из главных отличий правды от лжи: правду не поколеблют последствия, даже самые жестокие. Она в этом смысле похожа на льва. А ложь всегда в беспокойных мыслях о последствиях, потому-то она гибкая и изворотливая, как змея. Так что же ближе сердцу — жестокость или гибкость? Оттого лжи в мире больше, чем правды, как популяция змей неизмеримо многочисленней, чем популяция львов.
Я и есть правда. В сером балахоне, с пистолетом в руке.
Я не знаю и не хочу знать, кто выносит приговор. Мне нет до этого дела. Я лишь точно исполняю его. Это — чаевые официанта Кушать подано.
Что еще сказать о себе?
О белой коже моей русской матери или о черной коже моего бразильского отца, потомка безымянного африканского раба? Их обоих когда-то, в разные времена, захватили немилосердная жизнь и беспощадные люди, возомнившие себя богами, а потом метнули за один и тот же океан. Они оба рабы! И я раб. Я — их наследник не только по крови и коже, но и по своему существу.
Я жажду избавиться от этого, будто хочу выскочить из собственной шкуры, доставшейся мне в наследство от обоих родителей. Но вырваться из нее — значит обнажить свой отвратительный ливер. Красный ливер исполнительного раба цвета шоколада с молоком.
