Наталья Александрова - Весенний детектив 2013 (сборник)
– Так нет таких, – проговорил маленький человечек, в котором в эту минуту взыграло его мужское эго. – Обыкновенная внешность, среднее телосложение, лицо… губы. Ничего примечательного!
– Ну, будьте же справедливы! – искренне огорчилась Елизавета.
Но ювелир вовсе не стремился быть объективным.
– Ничего особенного, по-моему. Встречу такого на улице, пройду мимо, даже не обратив внимания.
– Так-таки и пройдете?
– Абсолютно, так и поступлю, – фыркнул человечек.
– Ну, если вы так утверждаете, – разочарованно произнесла чокнутая адвокатесса и, внезапно изменив тон, спросила: – А на предварительном следствии вы участвовали в опознании подсудимого?
Ювелир замялся:
– Ну, да! Мне представили трех человек, в числе которых я и опознал своего посетителя.
– Легко узнали?
– Да уж, не особо задумывался.
– Глядите-ка, в протоколе записано следующее: «Опознаю человека, стоящего в центре, по характерным признакам его внешности: форме лица, глазам голубого цвета и телосложению». Правильно записано?
Маленький ювелир пожал плечами:
– Ну, если следователь записал, стало быть, правильно.
– А теперь ответьте на вопрос: как же вы сумели узнать человека ничем не примечательной внешности, обычной комплекции, да еще и по глазам, которых вы уж никак не могли увидеть. Вы не забыли случайно про темные солнечные очки?
Ювелир озадаченно тер макушку…
– Да, я проводил исследование почерка подсудимого, – докладывал суду пожилой мужчина с клиновидной бородкой. – На экспертизу была представлена расписка из ювелирного магазина, свободные и экспериментальные образцы почерка подсудимого.
– Свободные – это… – изобразил непонимание прокурор.
– А! Да это просто, – пояснил эксперт. – Я исследовал заявление о приеме на работу, написанное рукой подсудимого. Это, как вы уже поняли, свободный образец. Подсудимый писал, не думая, что его почерк будут исследовать. А экспериментальные образцы были выполнены им уже в ходе предварительного следствия.
– К каким же выводам вы пришли?
– Расписка из ювелирного магазина выполнена не в обычной для подсудимого манере. Есть основания полагать, что он осознанно старался изменить свой почерк.
– Директор магазина говорил, что он писал левой рукой.
– Да, так оно и было. Вот, смотрите: в ходе предварительного расследования мы получили экспериментальные образцы почерка подсудимого, выполненные левой рукой. Я изучил отдельные элементы букв, наклон письма, выработанность почерка…
Прокурор взглянул на подсудимого. Но тот к исследованию убийственной для него улики относился равнодушно.
– …Элементы нескольких букв совпадают. Кроме того, в образцах и в расписке имеются орфографические ошибки в словах «шестьдесят» и «соответственно», отсутствуют знаки препинания, кроме, разумеется, точек. Это, согласитесь, о многом говорит…
– Вопросы защитника?
– Это ужасно! – сказала, поднимаясь со своего места, Дубровская. Она казалась расстроенной. – Так вы говорите о стопроцентном совпадении почерков на расписке и экспериментальных образцах?!
– Ну, про сто процентов я не говорил, – скромно заметил эксперт.
– Не говорили? – удивилась Лиза. – Ну, так на девяносто процентов можно положиться на вашу уверенность?
– Я думаю, число все-таки ниже, – заколебался графолог. – Видите ли, текст выполнен левой рукой, и есть объективные сложности…
– Семьдесят процентов?
– Я думаю, около того, – неохотно сообщил эксперт, упорно игнорируя суровый взгляд прокурора.
– Понятно, значит, имеется вероятность и, судя по числу, которое вы назвали, немаленькая, что расписка написана кем-то другим.
– Но я только хотел заметить…
– Ответьте, пожалуйста. Так есть такая вероятность?
– Да! – с отчаянием в голосе подтвердил графолог.
– Спасибо, – искренне поблагодарила его Лиза. – Хочу обратить также внимание суда на то, что в заключении эксперта отсутствуют многие знаки препинания: двоеточие, запятая. Это, мне кажется, тоже о чем-то говорит…
Горничная Маша оказалась хорошенькой брюнеткой лет двадцати пяти. Она отвечала на вопросы прокурора так же тщательно и методично, как, по всей видимости, натирала паркет в доме Липмана.
– Конечно, подсудимого я знаю. Он работал у хозяина три года. Был на хорошем счету.
– Ну а вы как можете его охарактеризовать? – спросил прокурор.
Маша скользнула глазами в сторону подсудимого.
– Лично я не удивлена, что он оказался вором.
– Протестую, ваша честь! – вскочила Дубровская. – Приговор еще не вынесен, и вопрос о виновности моего подзащитного не решен.
– Протест принимается, – согласился судья. – Свидетель, излагайте только факты. Выводы будет делать суд.
– Ну, ладно, – пожала плечами Маша. – Просто еще в самом начале моей работы у Липмана из моего кошелька пропала небольшая сумма денег. В тот день меня с подсудимым отправляли на рынок за продуктами. Моя сумка все время находилась под его присмотром в машине. Вечером я обнаружила пропажу, но шум поднимать не стала.
– Это был единственный случай?
– Да, если не считать того, что он тайком от хозяев уничтожал продовольственные припасы. Немного прихватывал и с собой.
– Это ложь! – подсудимый подал первую реплику в процессе. – Это гнусная клевета. Как тебе не стыдно, Маша?
Мария казалась невозмутимой.
– Ну а зачем мне обманывать? Я только жалею о том, что раньше не призналась Филиппу Яковлевичу. Просто не хотела быть доносчицей.
– Давайте вспомним тот день, когда произошла кража драгоценностей, – предложил прокурор. – Чем вы тогда занимались?
– По просьбе хозяина я задернула шторы в его кабинете, а потом направилась на кухню. Во всяком случае, я была уверена, что мои услуги ему не понадобятся как минимум час. Филипп Яковлевич не любил, когда ему мешали заниматься коллекцией. Поэтому я решила не терять времени даром и приготовить себе чай.
Заливая заварку кипятком, я стояла около окна. Представьте мое удивление, когда я увидела человека, пересекающего двор. Он определенно двигался от дома, потому что я видела только его спину. Зная, что в доме, кроме меня и хозяев, никого нет, я заволновалась. Открыв окно, я окликнула незнакомца. Он невольно оглянулся, и на какое-то мгновение я увидела его лицо. Честно говоря, я подумала, что у меня обман зрения. Дело в том, что в этот день у подсудимого был выходной и делать ему на участке хозяина было нечего. Но, услышав окрик, мужчина убыстрил шаг и легко перескочил через чугунную изгородь. Вот тут уж сомнений не осталось, я сразу поняла, что все-таки мои глаза меня не обманули. Это мог быть только подсудимый.
– Вот тут подробнее, – попросил прокурор. – Что значит: не осталось никаких сомнений?
– Дело в том, что участок Липмана отделяет от подъездной дороги чугунная изгородь. Она довольно высокая, с острыми пиками. Перепрыгнуть ее возможно только человеку с отличными физическими данными. Помнится, еще летом на спор с дворником и садовником подсудимый шутя перемахнул изгородь. Мужчины попробовали последовать его примеру, но дворник распорол ногу, а садовник, перепугавшись, отказался от глупой затеи. После этого случая у подсудимого вошло в привычку походя перепрыгивать изгородь, вызывая изумление прохожих. Увидев в тот вечер, как мужчина легко перескочил через препятствие, я поняла, что это мог быть только он…
Дубровская спускалась по лестнице. Она чертовски устала за этот бесконечный судебный день и мечтала лишь о том, чтобы поскорее добраться до дома и принять расслабляющую ванну.
Несмотря на некоторые спорные моменты в этом деле, она чувствовала, что у ее подзащитного все меньше шансов остается на оправдательный приговор. Горничная Маша сумела закрепить превосходство обвинения. Конечно, Дубровская задавала ей вопросы, пытаясь выяснить, насколько хорошо был освещен двор, не путает ли она подсудимого с кем-нибудь посторонним, таким же быстрым и спортивным, как их бывший телохранитель. Но девушка стояла на своем, как скала. Это он, и точка! Если разобраться, то мотива оговаривать подсудимого у нее не было никакого. Личная неприязнь? Но откуда ей взяться, если Маша и телохранитель по службе почти не пересекались, обязанности и расположение хозяина не делили. Честно говоря, подсудимый – красавчик. У молодых незамужних женщин он способен вызывать только симпатию, но никак не ненависть.
Хотя что-то было в словах Машеньки, во взглядах, которые она изредка бросала на скамью, где сидел телохранитель… Что-то такое, настораживающее. Дубровская не могла понять, откуда взялось это странное ощущение фальши, которое возникло у нее во время допроса. Хотя, может, она просто переутомилась…
На улице по-прежнему беззаботно тренькала капель, а на тротуаре перед Дворцом правосудия уже образовались первые лужи. Елизавета с удовольствием перепрыгивала их, игнорируя прекрасную возможность пройтись по снегу. Однако за целый день сидения ее тело затекло, а зад стал таким же плоским и деревянным, как судебная скамейка. Молодость требовала движения, и Дубровской не терпелось, сбросив с себя адвокатскую солидность, припустить до машины бегом.
