Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля
Они не требовали сочувствия.
Они тянули это сочувствие, точно вампиры.
Эта женщина не походила ни на первых, ни на вторых. Она была красива, пожалуй, не той стандартной глянцевой красотой, от которой быстро устаешь, но было в ее лице что-то такое, притягивающее взгляд, даже сейчас, когда на лице этом, лишенном косметики, застыло выражение сонное, туповатое.
– Извините, – она и говорила тихо, шепотом почти. – Мне тяжело разговаривать…
– Что вам дают?
Эта сонливость имела явно медикаментозное происхождение.
– Не знаю… таблетки.
– Для чего?
– Чтобы мне стало лучше.
– И как? – Людмила взяла Ольгу за руку. Пульс ровный, пожалуй, слишком ровный.
– Не знаю. Спать хочется. Я просила… а они говорят, что так надо…
– Почему вы не уйдете?
– Что? – мысль эта была для Ольги явно нова. – Доктор мне говорит, что пока еще нельзя… у меня депрессия… но…
Она вскочила, заметалась по палате.
– Я хочу уйти… пожалуйста, заберите меня отсюда…
И бледные дрожащие пальцы вцепились в руку.
– Пожалуйста…
Слезы в глазах. Мука невыразимая смотреться в них, и Стас не выдержал, взгляд отвел. Ольга казалась безумной, но Людмила точно знала, что безумие это – большей частью медикаментозного происхождения.
Чем ее накачали?
Успокоительным? Если так, то явно было оно покрепче валерьянки и пустырника.
– Боюсь, мы вынуждены попросить вас удалиться, – девушка в розовом возникла словно из ниоткуда. Не девушка – женщина. Теперь видны стали и морщины, и некоторое странное беспокойство, которое разрушало маску профессионального равнодушия.
Взгляд бегающий.
Такой взгляд бывает у людей, которые совершенно точно знают, что виновны.
– Ольга Николаевна слишком возбуждена…
– Ольга Николаевна, если не ошибаюсь, получает вовсе не то лечение, которое требуется, – Людмила разжала бледную руку и пальцы погладила. Холодные. И тремор в наличии. Зрачки расширены. Дыхание частое, поверхностное. А пульс все одно ровный. – Что именно ей дают?
Ей и самой любопытно стало.
– Врачебные назначения…
…Не та тема, на которую будут беседовать с посторонним человеком.
– Мне интересно, – Людмила говорила жестко, медсестре смотрела в глаза. И вряд ли у нее получалось столь же профессионально, как у заведующего, но попытаться стоило. Жаль, что угрожать толком Людмила никогда не умела. – Чем руководствовался лечащий врач в своих назначениях. Не здравым смыслом определенно.
– Вы…
Женщина открыла рот.
И закрыла.
И в глазах появилась откровенная ненависть. А еще страх.
Вот это уже любопытно. Чего бояться? С точки зрения окружающих, Ольга явно не в ладах с собой, если пыталась покончить с жизнью. И лечить ее – нормально, в том числе от депрессии, которая и довела до самоубийства. Людмила почему-то не сомневалась, что в медкарте Ольги найдет и депрессию, и пару-тройку фобий, и еще что-то, в теории оправдывающее назначение психотропов.
– Ему ведь заплатили? Кто? – Людмила сделала глубокий вдох.
Нельзя срываться.
Обвинять открыто. У нее нет доказательств… самое паршивое, что в таких случаях никогда нет доказательств, только предположения. А душевные болезни – слишком тонкая сфера, чтобы говорить о них со всею определенностью.
– Убирайтесь немедленно! – голос медсестры сорвался на визг.
– Вместе с Ольгой Николаевной.
– Вы не имеете права…
– Это вы, если не ошибаюсь, не имеете права на подобное лечение. Как и на удержание пациента против его воли.
– Ольга Николаевна не отвечает за свои поступки! Вы же видите…
Стас наблюдал за медсестрой и за Людмилой, которая возвышалась над трясущейся женщиной. И от чего она тряслась?
От возмущения?
Или страха?
– В этом случае вы обязаны передать пациента заведению соответствующего профиля. Физическое состояние Ольги Николаевны стабильно, что до душевного, то это не ваша забота.
– Я вызову охрану! – Медсестра потянулась к красной кнопке.
– А я – полицию, – вступил в беседу Стас. И Людмила выдохнула: теперь точно получится. Она не знала, откуда взялась эта уверенность, но Стас всегда своего добивался. – Пускай тряхнут это ваше гнездышко… чего-нибудь да найдут. Что-нибудь всегда находят… если и не с первого раза, то со второго… к примеру, Ольга Николаевна отойдет, подаст жалобу… или не она…
– В-вы…
Рука замерла у кнопки.
– И главное, – доверительно произнес Стас, – мы постараемся довести до главврача, кто стал причиной этаких его неприятностей. Полагаю, он не в курсе? Конечно нет. Ему клиника дорога, репутация, опять же… а если пойдут слухи, что вы пациентов травите, то конец делу… что он с вами и вашим приятелем сделает? В лучшем случае вышвырнет с волчьим билетом.
Медсестра побледнела.
– Так что, дорогая, у тебя есть выбор. Помочь Ольге Николаевне собраться… или и дальше играть в героиню… а если ты толком скажешь, кто и что с ней сделал…
– Понятия не имею, о чем вы говорите. – Лицо женщины окаменело. Решение она явно приняла, но каяться не станет. И правильно. Теории – это лишь теории, а вот чистосердечное признание – дело совсем иное. – Убирайтесь. Я принесу одежду. А ваша знакомая просто ненормальная. Такой мысли вы не допускали?
Стас так очень допускал. Но не признаваться же в этом!
Одежду принесли быстро.
И Людмиле пришлось практически одевать Ольгу, которая стала вялой, безучастной. Она сидела на кровати, уставившись в одну точку, и улыбалась.
Она позволила взять себя за руку.
И вывести в коридор. Шла очень медленно, точно во сне.
– Она вообще нормальная? – не выдержал Стас.
Ольгу усадили на заднее сиденье и ремнем безопасности пристегнули. Она не возражала. Не женщина – кукла.
– У моего демона, – тихо произнесла она, – семь ликов. И пятый из них – печаль…
Стас вздрогнул.
Стас знал, что безумие может быть разным.
Не то чтобы в клиниках доводилось бывать, скорее уж это знание было из разряда бытового. Но при виде Ольги не возникало и малейших сомнений в том, что она безумна.
Нормальные люди себя так не ведут.
Не сидят ровнехонько, сложив руки на коленях.
Не смотрят сквозь тебя. И притом что во взгляде мелькает что-то такое, стеклянное.
Не улыбаются счастливо без малейшего на то повода.
– Ее накачали, – Людмила, впрочем, имела собственное мнение. Она то и дело оборачивалась, проверяя, на месте ли Ольга. Будто той было куда деваться из машины.
– Она самоубивалась…
– И что? – Людмила отвернулась от Стаса. Обиделась, что ли? Поводов для обиды у нее не было. – Самоубийство – это далеко не всегда признак ненормальности. Да, раньше считали, что если человек на себя руки наложил, то это значит, что он сошел с ума.
– Не так, что ли? – Стас не соглашался исключительно из принципа. И еще потому, что если согласиться, то Людмила замолчит. А ехать в полной тишине да с явно ненормальною девицей на заднем сиденье было как-то… неприятно. Лезло в голову всякое… недоброе… про психов и ножи.
Хотя ножа при ней точно не было.
– Не так. В христианской культуре самоубийство считается смертным грехом. И настолько тяжелым, что отмолить его невозможно. Самоубийц не отпевают. Не хоронят на освященной земле. За них не молятся… но в той же японской культуре отношение совершенно иное…
– Лекцию читаешь?
– Читаю, – согласилась Людмила. – Или ты против?
– Я исключительно «за». Значит, она у нас из православия перешла в японскую культуру?
– Нет… не знаю… смотри, с одной стороны, Ольга была при церкви. Помогала ей. И в то же время не уверена, что она являлась настолько верующим человеком, чтобы сама мысль о самоубийстве была табу. С другой стороны… мы любим себя, Стас.
– Неожиданный поворот.
– Что?
– Это я так, для поддержания беседы.
Людмила кивнула и продолжила:
– Смотри. Людям свойственен инстинкт самосохранения. Он настолько силен, что мы физически не способны причинить себе боль… а вот самоубийство – это осознанный шаг, когда человек переступает через все инстинкты разом. И как правило, для этого нужен мощнейший стимул. Не биологического, социального свойства… к примеру, чувство долга. Или безысходности, когда самоубийство кажется единственным выходом. Депрессия… впрочем, это почти та же безысходность. Страх. Отчаяние.
– И что у нее?
– Не знаю, – Людмила сцепила пальцы рук. – Подозреваю, что ничего… то есть по ощущениям… я не специалист в психологии, но смотри, с чего ей совершать самоубийство? Она молода. Красива. Богата. Имеет, пожалуй, если не все, то многое из того, о чем мечтает большинство.
Стас хмыкнул и оглянулся.
Счастливой Ольга, молодая, красивая и богатая, не выглядела. Точнее, выглядела, но счастье это было столь явно синтетического свойства, что истинно счастьем назвать его язык не поворачивался.
