Василий Викторов - Банк
— А вам, — обратился к Василию Влад, — не приходило в голову «Евгения Онегина» переделать?
— Я вам что, — ответил тот, — неприятен? Что это вы все время пытаетесь меня подколоть?
Влад смутился от прямого вопроса. В этот момент зашла Зинаида, расставила кружки, закуски и опять удалилась. Воспользовавшись моментом, он вместо того, чтобы ответить Василию, начал разливать пиво, заодно рассказывая, где его приобрел, а внутри себя досадуя на то, что сей неприятный «субъект», как он прозвал Василия, сидит с ним рядом за столом, пьет его пиво, а Константин Сергеевич мало того, что не пытается его прогнать, но, видимо, даже находит какое-то удовольствие от общения с ним.
Не услышав ответа Влада, Василий опять скорчил рожицу и принялся, очевидно, цитировать:
— «Ты только изреки: обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? Изрыгал хулу? Злобу? Николи! Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? Производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел: безвреден, яко червь пресмыкающийся…»
Константин Сергеевич и Игорь Николаевич, видимо, уже привычно засмеялись.
— Откуда это? — спросил Влад.
— Гончаров, «Обрыв», — ответил ему Василий. — Читывали?
— Читал. Была у меня какая-то командировка в Новосибирск, на неделю, город — прескучный, дел было мало, а для какой-то цели, мне неведомой, захватил я с собой именно эту книгу. Там-то, от безделья, ее и прочитал.
— Ну и как?
— А вам-то что? — бросив на него взгляд исподлобья, спросил Влад.
— Мне — ничего. Просто интересно. Я, видите ли, в свое время пытался стать специалистом по русской словесности, но — не вышло. А интерес остался.
— А что ж так, «не вышло»?
Василий сложил вместе ладони рук, поднял глаза кверху и произнес:
— Не вышло, батенька, не вышло.
— То есть вы собирались, я так понял, стать филологом, да передумали?
— Ой, не передумывал я! Обстоятельства, обстоятельства — а они, как известно, выше нас.
— И в чем же заключались?
— Как это в чем? Известно — в алкоголизме. Поначалу, там, на лекциях просиживал, семинары посещал, пятерочки получал, был способным студентом, а после вдруг так пофигу все стало, на экзамен мог прийти мало того что с похмелья, так еще бутылочки три с утра пивка уже употребив, — маялись, маялись со мной, да распрощались.
«И поделом», — подумал Влад.
— Так что там Гончаров? — повторил свой вопрос Василий.
— А?
— Ну, «Обрыв».
— «Обрыв»? Хорошо, расскажу. Все свободное время я посвящал чтению, и мало-помалу где-то к четыреста пятидесятой странице книга стала меня занимать.
Константин Сергеевич издал смешок, Игорь Николаевич заулыбался. Влад продолжал:
— Но к шестьсот пятидесятой я уже плакал, ронял слезы на листы, к семисотой рыдал, а к семьсот шестьдесят девятой, когда роман наконец закончился, я опять был спокоен. Сначала было я подивился умению человека писать так много и долго, потом в послесловии прочел, что господин Гончаров работал над ним восемь лет, подумал, что за такой срок можно написать при желании в два раза больше, и не стал корить автора за то, что он мучил читателя.
— Ха! — Василий почесал затылок. — Это же — классик! А вы его…
— А вы его? — переспросил Влад и, заметив, что пиво в кружках у всех заметно поубавилось, принялся подливать.
— И я — его, — засмеялся Василий. — Раньше-то я, может, чуть и почитывал, сейчас не до того.
— Чем же вы таким важным, позвольте полюбопытствовать, занимаетесь?
— Как это чем? — В голосе Василия сквозило явное удивление. — Пью!
— Здорово, — произнес Влад, — а живете, простите, на что?
— Он у нас великий художник, — вступил в разговор Константин Сергеевич, — нарисует очередное гениальное полотно, на «Конюшню» его отнесет, продаст — и опять пьет неделю.
— Не нарисует, а напишет! — чуть ли не обиженно поправил его Василий.
— Да, напишет, — сказал Игорь Николаевич. — Я, Влад, как-то зашел к нему — уж больно настойчиво звал — и посмотрел его «мастерскую». Если бы каждую «картину» не разъяснял, так бы я ничего и не понял. Наляпано красками, намалевано… «Что это?» — спрашиваю. «Крик души», — отвечает.
— Это я для себя пишу, — прокомментировал сосед. — А для продажи хорошо идут черно-белые пейзажи питерских двориков. Тушью — раз-раз-раз! — полчаса, и все готово. За сорок долларов спокойно уходят!
— Полчаса — сорок, час — восемьдесят, — быстро вслух прикидывал Влад, — восьмичасовой рабочий день — шестьсот сорок. Вычитаем выходные — двадцать дней в месяц — двенадцать тысяч восемьсот! Хочу быть художником!
— Ха-ха-ха! — засмеялся Василий, — Писать-то — да, можно в полчаса один пейзажик. Только в неделю у тебя покупают максимум два. А хотите, я вам свою картину подарю?
— Спасибо, я очень тронут, но, видите ли, у меня уже есть одна.
— Это как в анекдоте о прапорщиках: «давай ему книгу подарим». — «Зачем? — у него уже одна есть»?
— Нет. Вы меня не поняли. Квартира у меня маленькая, однокомнатная, подъезд крайний, посему две стены занимают окна, третью — стенка, а на последней, вы извините, уже какая-то репродукция висит. Впрочем, можно пристроить вашу картину на дверь в туалете — гвоздиками тук-тук! — и прибить. Место незавидное, зато я каждый день буду ею любоваться.
— Константин Сергеевич! — чуть не захныкал Василий. — Скажите вы ему!
— Я ему, Вася, — ответил хозяин, — лучше твои последние стихи прочту. Послушайте, пожалуйста, Владислав, только внимательно:
Есть такой мужик на свете —
Его имя Колотун.
Он приходит на рассвете,
Будоражит тело, ум.
Заставляет мои ручки
Да и ноженьки плясать.
Доведет меня до ручки —
С ним никак не совладать.
Есть, однако, хитрый способ,
Как противника унять,
Чтоб сей бес, враг, нечисть, особь
Все ж не смог тебя достать.
Надо просто рьяно, пылко
Холодильник приоткрыть,
В руки водки взять бутылку
«Русской» крепкой — да вонзить
Ее горло себе в горло,
Жадно, насыщаясь, пить,
А когда: ура, поперло! —
Помидором закусить.
Жизнь становится прекрасна!
До свиданья, Колотун!
Неужель тебе не ясно —
Я сильнее? Где твой ум?
Не люблю твою мобильность —
Не тряси моей руки!
Будешь соблюдать стабильность —
Не подохнем от тоски!
Будем водку пить и пиво,
Нажираться до свиньи.
Жаль, что жизнь проходит мимо…
Но так выбор: «non» иль «oui».
Влад покачал головой и произнес:
— Все в рифму, да еще и с использованием французских слов. И как, простите, называется это ваше, Так сказать, «произведение»?
Лицо Василия приняло серьезное, сосредоточенное, если не сказать хмурое, выражение. Уже без всякого кривлянья он спокойно ответил:
— «Песнь алкоголика».
Владу вспомнились слова Жанны, сказанные ему в день их знакомства: «Апофеоз пьянству».
— Ага, — скорее по инерции продолжил он, — это фантазия или личные переживания автора?
— Всякое литературное произведение, — сказал Василий, — есть прежде всего личные переживания человека, его создающего, а потом уже все остальное. В конкретно цитируемом стихотворении от фантазии, как вы понимаете, очень мало. Все — мое, — и он провел ладонью по волосам, будто это могло привести их в порядок.
— Что ж вы так? — уже более примирительным тоном произнес Влад. — Все вроде бы пьют-выпивают, но до «Колотуна»…
— Ой ли? — возразил Василий. — В России люди всегда были настроены максималистски: воевать — так до победы, любить — так до страсти, пить — так пока не упадешь. Из того же «Обрыва»: «…хотя люди и успели напиться, но не до потери смысла, и по этой причине признали свадьбу невеселою». Вы посмотрите, особенно утром, сколько толпится у ларьков и вино-водочных магазинов алкашей! Синие носы, красные лица, несчастные люди, сломанные судьбы, и никому до них никакого дела. Пьешь — сам виноват. А почему так получилось, что человек вдруг запил, — неинтересно. Другие же, скажем так, «выпивают» — то есть пьют, но не до пьянства. Я же между ними занимаю почетное промежуточное место, я — некоторая арифметическая единица, получающаяся в результате сложения алкогольных качеств всех пьющих и последующего деления на их количество. Золотая середина, так сказать. А еще, если хотите, человек, который все мог, но у которого ничего не получилось. Делать могу что угодно, талантами кое-какими наделен, но ничего — серьезно, ничего — до конца. Таких, как я, — масса!
