Николай Андреев - Убейте прохожего!
– Сам Романов, конечно, с кистенем по ночам не ходит, – добавил он, – возраст не тот, но вот научиться у своих дружков обращению с ножом, это, на мой взгляд, запросто!
Посмотрев на поверенного, Коновалов усмехнулся, видимо, представив, как тот в свободное от вахты время тренирует перекрестные удары ножом. Спросил у него: так ли это.
– Нет, не так, – ответил Романов. – Я действительно пару раз встречался с руководством самсоновских и белогорских группировок, но, уверяю вас, при встречах мы говорили исключительно о взаимоотношении этих группировок, об их внутренних проблемах, а вовсе не о том, как обращаться с холодным оружием.
В зале воцарилось тишина. Не стесняясь, все уставились на Романова с таким видом, будто хотели разглядеть в нем то, чего не замечали раньше.
«Видимо, мы сошли с ума, если допустили, чтобы человек, помогающий бандитам решать их грязные дела, сидел с нами за одним столом», – было написано на лицах моих родственников.
Прошептав чуть слышно: «Что б я сдох!», Коновалов, перейдя на «вы», попросил Романова сказать: кто он.
– Третейский судья?
Романов ответил, что на самом деле он больше поэт, чем вахтер, и уж, конечно, никому не судья.
– Ах, он еще и поэт! – засмеялся Виктор. – К штыку приравнял перо, а потом проткнул им горло Константина! Понимаю.
Вот так у нас всегда! Когда нечего сказать – надо осмеять, когда не над чем смеяться – опошлить, а затем насмешкой заткнуть собеседнику рот! Это по-нашему, по-худобински!.. Я посмотрел Виктору в глаза и понял, что он – единственный человек на свете, которого я искренне ненавижу. За эту манеру говорить; за всегдашнее высокомерие; за Анечку, несмышленую птичку, очарованную блеском золотой клетки; за нескрываемое презрение к тем, кто не может позволить себе купить в магазине товар, предварительно не поинтересовавшись его ценой; за всё то, чего у меня нет, а, главное, за предательское желание иметь всё это!
– Ты бы поэтов не трогал! – не выдержал я. – Они все-таки будут посильнее той девочки-восьмиклассницы! Могут и в пятак врезать!
– Заткнись! – рявкнул Виктор.
– Какой еще восьмиклассницы? – повернулся ко мне Коновалов.
– Той, которую он убил!
Виктор бросился на меня. Не успел я поднять руки и прикрыть подбородок, как получил удар в лицо…
Через пять секунд я уже встал. Утерся и сказал, что ту девочку, вполне возможно, Виктор ударил точно так же.
Не давая разгореться драке, бабушка, Анечка, Рыльский налетели на Виктора. Обхватили его с трех сторон и оттеснили в сторону.
Виктор отступил, но не сдался.
– Я еще вырву твой поганый язык! – пригрозил он мне.
В ответ я пообещал свернуть ему шею.
«Только, конечно, потренируюсь немного».
Удивительно, но ненависть к Виктору тут же пропала. Я, видимо, был настолько уверен в том, что обязательно выполню свое обещание, что этих слов оказалось достаточно для того, чтобы удовлетворить жажду мести.
Потрогав языком губы: нет ли крови, отряхнул брюки и в сопровождении Рыльского вернулся на свое место.
Минутой позже Виктор силами двух женщин был препровожден в дальнее от меня кресло, откуда в течение всего вечера бросал в мою сторону злые взгляды.
– Ну что, петушки, успокоились? – спросил Коновалов.
Я промолчал, а Виктор сказал, что успокоится только тогда, когда повстречает меня где-нибудь в темном переулке.
– Ну, раз успокоились, – пропустив угрозу мимо ушей, продолжил капитан, – тогда, может, расскажете мне, что это за девочка-восьмиклассница, которую убили?
– Да не слушайте вы его! – махнула рукой в мою сторону бабушка. – Всё было не так, как он вам расскажет! Просто однажды, много лет назад, когда Виктор и Виолетта были еще маленькими, во время детской игры погибла одна девочка. Произошел несчастный случай! Ничьей вины там и в помине не было! Поверьте мне!
Коновалов согласно кивнул. Повернулся ко мне и, несмотря на бабушкины протесты, предложил высказать свою версию.
Моя версия звучала так. Виктор с Виолеттой решили заняться бальными танцами. Пришли на свое первое, оно же и последнее занятие, поскандалили с кем-то из занимавшихся там девочек, потом подкараулили ее после репетиции и завели в парк.
– В общем, не знаю, что там было дальше, врать не буду, но только утром следующего дня эту девочку нашли с проломленной головой.
– Мы играли, и она упала на висок! – воскликнул Виктор.
– Так звучит последняя, официальная версия, – согласился я. – А до этого, насколько мне известно, речь шла о непредумышленном убийстве. Это уже потом, после того как дядя Толя продал машину и занял денег у родни, стали говорить о несчастном случае. Дескать, детки Худобина здесь ни при чем, они хорошие – в папу.
– Да откуда ты это можешь знать? – вскочив на ноги, закричал Виктор. – Тебе тогда было шесть лет!
Я ответил ему спокойно, не повышая голоса, что, во-первых, мне было тогда не шесть лет, а семь, во-вторых, у меня всегда была отличная память, и, в-третьих, об этом случае мне совсем недавно рассказала бабушка.
Виктор бросил на бабушку злой взгляд, отчего та сразу стала меньше и суше, сплюнул и, не говоря ни слова, сел на свое место.
– Да-да-да, как же, помню, помню! – глядя в пол, задумчиво закивал Максим Валерьянович. – Было дело… Анатолий занял у меня тогда тысячу рублей. Огромные, знаете ли, по тем временам деньги!
– И ты туда же! – развел руками Виктор.
Подняв голову, Рыльский удивленно посмотрел на него. Потом опомнился и сказал, что имел в виду совсем другое.
– Ты бы уж лучше помолчал! – посоветовала ему бабушка. – Тоже мне, вспоминальщик выискался! Ты бы лучше вспомнил, как кошкам кишки выпускал! Мясник!
Она повернулась к Коновалову и рассказала о том, что Максим – младший брат покойной жены дяди Толи, развлекался в детстве тем, что мучил всякую попавшуюся в руки живность.
– То птичке крыло отломает, то кутенку лапку! А то порежет осколком стекла какому-нибудь малышу кожу и смотрит, как тот, бедненький, заливается слезами!
Не знаю, какая муха укусила бабушку и чего она добивалась, рассказывая Коновалову о садистских наклонностях Максима Валерьяновича, которые, как считалось, остались в далеком прошлом, но только Коновалов понял ее так, как и должен был понять сотрудник убойного отдела, расследующий жестокое и немотивированное убийство.
Не подходя близко к Максиму Валерьяновичу и стараясь не смотреть ему в лицо, спросил: как часто, на какую тему и когда в последний раз он общался с Константином.
Максим Валерьянович в ответ обиженно нахмурился, отчего морщины на щеках стали глубже, а кожа белее, посмотрел на Коновалова так, словно хотел найти на его теле наиболее уязвимое место, и сказал, что с Константином, как и со всеми Худобиными, общался и общается крайне редко.
– И вообще, у меня не было причин убивать его, – добавил он. – У нас с ним не было никаких дел. Я не испытывал к нему ни любви, ни ненависти, в отличие, кстати, от Екатерины Николаевны, его родной тетки.
– А что Екатерина Николаевна? – заинтересовался Коновалов.
Выпрямившись в кресле, Рыльский с нескрываемым удовольствием рассказал всем известную историю о том, как однажды бабушка гонялась по квартире за Константином и кричала, что задушит его собственными руками.
– И задушила б, если б поймала! – подтвердила бабушка. – Вы только послушайте, что он со мной учудил! Дал какой-то спекулянтке денег взаймы, а после того как та его обманула, прибежал ко мне в слезах и сказал, что его якобы обворовала продавщица на толкучке! Назвал имя этой спекулянтки, Суслик, кажется, и попросил написать на нее жалобу в ОБХСС! Каково, а! Я приняла это за чистую монету, написала, как он велел, отослала куда надо, да потом еще показания ходила давать, дура!.. Скажите, разве можно так поступать с родной теткой? – спросила она Коновалова.
Коновалов отрицательно покачал головой: с родной теткой так поступать нельзя. Спросил, как давно это было. Бабушка на секунду задумалась и ответила, что, если ей не изменяет память, случилось это одиннадцать лет назад.
Судя по тому, как поскучнело лицо Коновалова, стало ясно: одиннадцать лет – слишком большой срок для того, чтобы подозревать бабушку в убийстве.
– Но осадок-то остался! – не унимался Рыльский. – Ведь никто не станет отрицать, что одного родного племянника, Виктора, она любила и продолжает любить, а другого, Константина, – нет.
В этот момент Виктор, которому, по всей видимости, надоело слушать пустую болтовню Максима Валерьяновича, хлопнул по подлокотнику раскрытой пятерней.
– Ладно! – произнес он решительным тоном. – Честно говоря, не хотел я никому рассказывать об этом случае: нехорошем, позорном для нашей семьи, да видно обойтись без этого уже никак нельзя.
Бросив на меня злой взгляд, он рассказал о том, как четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, стал невольным свидетелем происшествия, которое теперь, в свете сегодняшних событий, выглядит совсем не так, как оно представлялось ему пять месяцев назад.
