Джон Макдональд - Легкая нажива
Джимми подал ей, как обычно, рейнское с содовой. И, как обычно, за свой счет. Муриэль могла пить за его счет сколько ей вздумается, но много никогда не выходило, потому что она растягивала каждую порцию надолго. У них было что-то вроде соглашения. Контракта они не подписывали и даже не говорили об этом. Но если клиенту она настолько нравилась, что тот угощал ее, то она возвращала Джимми долг — в этом случае ее ром с кока-колой только отдавал запахом рома. Иногда Муриэль вообще получала подарок в виде небольшой суммы — это когда она приводила кавалера или даже компанию. И в этом случае негласный договор продолжал действовать, никаких фиксированных эквивалентов не устанавливалось, иначе на Муриэль падало бы пятно продажной женщины.
— Как поиграла? — поинтересовался Джимми.
Муриэль скривила лицо:
— Они меня... Джимми.
Джимми покачал головой:
— Ну сколько говорить тебе, Муриэль? Могла бы и поумнеть за это время.
— О чем это ты?
Джимми Кьюпид заерзал на месте:
— Я просто смотрю на тебя: сколько раз ты уже пролетала так. Живешь в паршивой комнатушке, моришь себя голодом, а что где ухватишь, ставишь на кон.
— Ты хочешь сказать, что я?..
— Не обижайся, ничего я не хочу сказать. Ты не заказываешь цену й не берешь всех подряд, так что ты не вышла на панель. Я просто о том, что ты не бережешь себя. Думаешь, ты вечно будешь красивой? Тридцать уже есть? А дальше что?
— Я урву все-таки, Джимми. Должно же когда-нибудь повезти, рано или поздно. Честное слово, я им когда-нибудь покажу, я верну свое. А кому я, в конце концов, мешаю? Сама зарабатываю и на это играю. Нет, рано или поздно я свое возьму.
— Но если ты много отхватишь, тебя же не остановить.
— Остановлюсь, поверь. Когда я получила развод, у меня были «кадиллак», норковое манто, бриллианты и восемь тысяч баков наличными, Джимми. Я верну все это назад и уеду домой.
— Не превращаешься ли ты в человека, который живет только тогда, когда подходит к столу с колесом, Муриэль?
— Что ты имеешь в виду?
— Есть в этом городе старухи, которые ходят по помойкам и свалкам, чтобы найти что-нибудь продать, выручить доллар, разменять его на десятицентовые монеты и сыграть на них с игровым автоматом.
— Автоматы — это для дураков.
— А рулетка — для умников?
— Ладно, хватит, Джимми, не люблю я...
Она замолкла, потому что дверь отворилась настежь и звуки улицы проникли в прохладную тишину маленького бара. Вошел высокий мужчина, спокойный и неторопливый, сел на стул футах в восьми от нее и заказал бутылку импортного пива. Муриэль незаметно рассмотрела его с ног до головы. В городе столько проходимцев, что надо быть все время начеку. Обычно их выдавала обувь. Но у этого были черные мокасины с матовым блеском. Носки — темные (надо настороженно относиться к тем, кто носит яркие дешевые носки, и уж совсем неприбыльны такие, которые вообще без носков). Брюки — серые, глаженые, спортивная рубашка, по фактуре вроде льняная, плоские наручные часы, похоже дорогие. Руки чистые, ногти ухоженные.
Потягивая вино, она посматривала на его отражение в зеркале. Действительно, привлекательный парень. Лицо костистое, несимметричное, как будто левая и правая части не подходят друг к другу. Занятное выражение лица, большие колючие медные брови, чуть светлее, чем коротко стриженные волосы. Муриэль не могла освободиться от впечатления, что встречала его где-то в Лас-Вегасе, и не раз. А это плохо. С местных ничего не возьмешь. Они все видели, все слышали и все знают.
— Ну и жарища сегодня, — сказал мужчина, и ей понравилась его медленная, солидная речь.
— Куда еще больше, черт бы ее побрал, — ответил Джимми.
Незнакомец впервые повернул голову в сторону Муриэль, озадаченно наморщил лоб и спросил:
— Я вас нигде раньше не видел? — Потом улыбнулся. — Понимаю, похоже на избитый прием.
— У меня такое же впечатление, — ответила Муриэль. — Вы здешний?
— Я работаю в «Камеруне».
— Ну конечно! Я, думаю, видела вас за стойкой регистрации.
— Очень может быть.
— Интересно, когда видишь человека в другой обстановке, то не можешь узнать. Я там со многими знакома. Гидж Аллен, Макс, Бобби Валдо. У Эла Марта бывала на вечерах. Увидите Гиджа Аллена, скажите, что Муриэль Бентанн интересовалась, что там с ним случилось, куда он запропастился.
— А меня зовут Хью Даррен. Я скажу ему, Муриэль. Выпить что-нибудь?
Муриэль на мгновение застыла, а потом согласилась:
— Конечно, спасибо. Сделай ром с колой, Джимми.
Хью Даррен взял свою бутылку и стакан и пересел на стул рядом с ней. Джимми поставил перед ней стакан, а сам нашел себе занятие в другом конце бара.
— Этот город меня убивает, — заговорил Хью. — По воскресеньям не знаю, чем себя занять, Муриэль.
— Я думаю, у вас много работы в «Камеруне».
— Дел хватает, но от них устаешь. А как вы убиваете время в воскресенье?
— Несет, Хью, куда вынесет.
— А где вы работаете?
— Нигде. Знаете, у меня есть маленький доход и у меня нет необходимости работать. Зачем?
— Тогда действительно незачем.
— Только вот задержка поступлений выводит из себя. Что я могу, так это помочь вам убить воскресенье. Я буду помогать беседами и идеями. Оплата почасовая, — засмеялась она.
Хью погладил ей руку.
— Очень конструктивная мысль. — Хью оглядел бар. — Надеюсь, одной из первых ваших идей будет уйти отсюда.
— Машина есть?
— Здесь за углом.
Через несколько минут они ушли. Заехали в пару других мест, которые предложила Муриэль, выпили там. Прокатились на двадцать миль в пустынную выжженную местность, потом двадцать миль обратно, по дороге рассказывая сомнительные шутки и анекдоты и хохоча во все горло. В шесть часов Муриэль знала, что, несмотря на то что он работает в Вегасе, она расколет его на стодолларовый «заем» — выручить ее до тех пор, пока не придет выдуманный очередной чек. Экипированные бутылками и закуской, они забились в прохладный номер мотеля, где, Муриэль была уверена, ей перепадет кое-что из тех денег, которые заплатит ее кавалер.
Хью наблюдал за ней очень внимательно. Ей он наливал порции покрепче, а себе послабее. Он хотел избежать необходимости вступать с ней в близкие отношения, потому что, несмотря на ее привлекательность, не чувствовал никакого влечения к этому. Но через некоторое время Хью понял, что его нерешительность озадачивает девушку, и приступил к тем машинальным ласкам, которые через некоторое время сделали свое дело.
Все закончилось быстро, и он не знал и не хотел знать, довольна ли была она или притворялась. Зато он понял, что у нее не осталось никаких сомнений относительно причин его интереса к ней.
Примерно к девяти вечера, когда выпитое довело ее до нужной кондиции и она начала делать прозрачные намеки насчет того, не пора ли заказать в номер чего-нибудь поесть, пока оба не умерли с голоду, Хью целенаправленно создал атмосферу, благоприятствующую душеизлияниям. Он рассказал вымышленную историю, якобы происшедшую с ним, о том, как его принуждали делать то, чего он не хотел.
И Муриэль Бентанн, попав в этот настрой, разревелась и, лежа в его объятиях, ударилась в признания, стала говорить обо всем, называть себя бродягой, бездельницей, вымогательницей, помешавшейся на рулетке, лгущей всем подряд, живущей единственной надеждой сорвать куш и навсегда уехать из этого города.
Хью сказал, что уважает ее за правду, а затем вкрадчиво, осторожно попытался подтолкнуть на дорожку, на которую она пока не ступала:
— Беда в том, моя милая, — сказал он, — что когда ты в замазке, то можешь легко попасть к кому-нибудь на крючок и потом будешь делать вещи, которые малость выходят за рамки закона, потому что за это дают хорошие деньги, а деньги тебе нужны.
Муриэль вздохнула, чмокнула его в уголок рта и согласилась.
— Да тебе-то чего бояться, ты ж ничего такого не делаешь.
— Еще как делаю, дорогой.
— Ну конечно, конечно, такие большие дела. — Хью притворно зевнул.
Она повернулась и, опершись на локоть, глянула на Хью сверху вниз. При этом черные запутанные волосы свесились на лицо. У нее появилась икота — эхо недавних слез.
— Ты что! Мне однажды выдали деньги на расходы и письменную инструкцию, которую надо было выучить наизусть, а потом сжечь. Я летала в Монтерей, сидела там два дня, пока у меня в номере не появился ящик с косметикой. Потом полетела назад и оставила его где велели. А через пару дней получила по почте две тысячи баков.
— И ты их скормила рулетке.
— Конечно. А что, ты думаешь, там было?
— Наркотики?
— Черт его знает. Но если б меня потрясла полиция, то сейчас меня здесь бы не было.
— Значит, ты что-то делаешь и даже не знаешь что?
— Может, так оно и лучше, дорогой. Вот пару месяцев назад я должна была слетать в Сан-Франциско, изобразить там сцену, потом ехать автобусом в Лос-Анджелес и оттуда лететь сюда. И тысяча в кармане. Делай как сказано, не задавай вопросов, понял? Мы с тобой, дорогой, маленькие люди. А кто над нами — вот они знают все.
