Всеволод Данилов - Банк
– Да нет, теперь вы меня простите, – с видом человека, которому надоело попусту терять время, потребовал Онлиевский. – Потому что это сугубо НАШЕ дело. Мое и немножко ваше. Я так понял, что Второв до настоящего времени не известил вас, что принадлежавший «Светочу» контрольный пакет института сегодня переоформляется на мою структуру. Тогда, боюсь, я слегка опередил события. Завтра-послезавтра после завершения всех формальностей я подошлю своих людей. И вы уже все тогда с ними обсуждайте.
– Вы чрезвычайно опередили события, – отчеканил Мельгунов, вместе с тем начиная подозревать, что за путаными словами нежданного визитера скрывается какой-то непонятный для него смысл. – Для начала – акции института покупались на деньги, к «Светочу» отношения не имеющие. Так что, боюсь, у вас скверные информаторы.
– Это проблемно, академик. Не станет же в самом деле Второв продавать мне то, чем не владеет.
– Повторяю, ни «Светоч», ни кто другой из вашей братии к институту не будет допущен на пушечный, как говорят, выстрел.
– Трудный вы, оказывается, человек, Юрий Иванович. Знаете, пожалуй, я вам десяти процентов не дам. До такой степени не владеть обстановкой. Честь имею.
– Надеюсь как раз, что ни вас, ни ваших людей я не буду иметь чести…
– Ну полно, в самом деле, кочевряжиться-то, – оборвал рассерженный Онлиевский. – Вижу, что люди вашего склада по-хорошему не понимают. Нравится вам это или нет, но честь такую вам стерпеть придется. Потому что институтец ваш – отныне мой. Так-то, дорогой!
– Ступайте-ка вон! – гневно потребовал Мельгунов. – Не знаю, что вы там задумали, но имейте в виду, жульничества ваши здесь не пройдут. Мельгунова весь мир знает. И если что – общественность подниму.
– Вот это называется напугать ежа. Да что общественность! Окститесь – кому сейчас до чего дело есть? – снисходительно остановил разволновавшегося старика Онлиевский. – Ладно, не переживайте так. Дадим вам что-нибудь. И лабораторию какую-нибудь оставим. Паяйте себе.
– Ну, прощайте. – Он удивленно мотнул головой. – А вот кого я, похоже, точно недооценил, так это Забелина, – как разыграл партию мужик. Вот кто подлинно академик! – И Онлиевский вышел, за ним хлопнула дверь приемной.
«Забелин?!» – Лицо Мельгунова покрылось потом, вытянутые в струнку губы задрожали. Весь предыдущий, казавшийся нелепицей разговор разом выстроился в логическую цепочку.
Он нажал на кнопку, ищущим движением нащупал и придвинул под себя кресло.
– Вызывали? – Вбежавшая секретарша в тревоге всматривалась в директора института: за последний год дважды приходилось вызывать неотложку.
– Где?! Флоровский где?
– Максим Юрьевич, он с утра куда-то… Может, Власова знает, она в приемной… Юрий Игнатьевич, вам плохо.
– Власову сюда.
Наталья, перепуганная, как и все, неожиданным визитом и через открытую дверь прислушивавшаяся к голосам в кабинете, вбежала тотчас. Вбежала и обмерла.
– Флоровский – в «Светоч» уехал?
– Юрий Игнатьевич!
– Он к Забелину поехал?!
– Да, но… Это не то, что вы думаете.
– Стало быть, вот оно что. Ступайте вон. Хочу побыть один.
– Юрий Игнатьевич, мы как раз собирались объясниться, – вскинулась было Наталья, но потерянно замолчала: сквозь растопыренные пальцы за ней наблюдали страдающие, все понявшие глаза.
Подвальчик был заполнен чуть на треть – после кризиса контингент резко схлынул.
– Алексей Павлович! – подбежала с неловкой улыбкой метрдотель. – Не ждали.
– Вижу! – кивнул Забелин – «персональная» его кабинка была занята, и на стене выделялось свежее пятно от сорванной таблички.
– Сейчас по соседству накроем.
– Да мы как-нибудь бочком у стоечки, – гордо отказался Максим. – Реактивные вы наши.
– По двести коньяку напузырь, – обратился он к бармену.
– Ну, чин-чин? За несбывшиеся надежды.
И с меланхолической этой ноты сорвался:
– Но почему судьба такая несчастливая? Всякий раз, как доброе дело сделать норовлю, тотчас в дерьме оказываюсь. Зарекался уже. И вот опять. Думал, альма-матер, наука – святое дело.
– Если можно, потише, – попросил бармен. Вскрики Максима нарушили гармонию элитарного ресторана.
– Что?!
– Извините! – Бармен успокаивающе поднял ладони – глаза громкого посетителя горели отчаянностью.
– Но на тебя я не в обиде. Ты как раз свое дело сделал. И банку денежку принес, и себе с полмиллиончика заработал. Выполнил, можно сказать, поставленную социальную задачу… А ты чего глазеешь, абориген? Если уж подслушиваешь, так хоть наливай вовремя. Еще два по двести, – неприязненно скомандовал он бармену. – А вот куда я от себя денусь? А Наталье что скажу? Она-то все победу справляет – уж таких планов насчет института нагородила. Ее да Астахова твоего послушать, так через год мэнээсы по пятьсот долларов получать станут. Будут они теперь получать пособия по безработице.
– Так что предлагаешь?
– Чего уж предлагать, когда раком поставили? Теперь как в анекдоте – расслабься и получай удовольствие. Хорошо хоть не задаром. Как там наши с тобой резвушки говорили? Мы не из-за денег. Но лучше дайте.
– А если не отдаваться? – Забелин увлеченно созерцал блики в бокале.
– Плесни-ка, браток, еще сотняшку. – Максим сноровисто катнул бокал. – Так вы тут чего-то как будто…
– Акции на твоей компании. Кредит получен аж на пять лет. За пять лет можно отработать.
Он глотнул коньяку.
– И это мне ТЫ предлагаешь? А как же банк? Ты ж для всех там штрейкбрехером становишься. Потому что на пятнадцать миллионов подставу делаешь.
– Есть, конечно, проблемы. Сказать по правде, и сам колеблюсь. Но все-таки если выбирать: не по-божески это – одних спасать за счет других.
– Чегой-то?! – поразился услышанному Максим. – Эва как ты до сих пор по Юльке страдаешь.
– Положим, страдаю. Так что?
– В другой стране – «да».
– А здесь?
– А здесь полный абзац. Я, конечно, отдаю должное твоему порыву. Но по-моему, ты сам не очень в себе. Уж если тебя семнадцатое августа ничему не научило. «Двигать» что-либо в этой стране без мощной «крыши»? Утопия это, Стар. Да еще теперь, когда на нас на прямую наводку вывели АИСТ. Этот, сколь слышал, сантиментами не отягощен – разотрет и скажет, что так и було. Я не камикадзе. И в эти игры отыгрался. Уеду я обратно, – ответил он на безмолвный вопрос. – И теперь уже навечно. Там, конечно, таких завихрений нет, – тупые правильные буржуины сидят. Но может, в том и прелесть, что тупые. Сегодня я окончательно понял: здесь никто и не думает играть по правилам.
И вдруг всхлипнул.
– Прости! Нервы ни к черту! Пойду я. Наталью надо еще подготовить. Ладно, не робей, друган! Все на себя возьму.
– И что ты, любопытно, собираешься взять?
– А все. Завтра же подписываю договора эти гребаные, получаем денежку и – только меня и видели. Обрати внимание на благородство: тебя в стороне оставляю – в ослепительно, как ты любишь, белом фраке. А то знаешь что? Поедем вместе – здесь все равно нет будущего. Есть у меня мыслишка – не зря полгода в институте отсидел. Я теперь все их наработки знаю. Там на самом деле на реальном подходе две-три темы. Ими занимается пара раскрученных мальчиков. Берем их с собой на Запад. Организуем собственный центр. Да не ухмыляйся – по-настоящему. Чтобы довести темы, хватит пятисот тысяч с запасом! Через полгода, ну год от силы, раскрутимся, сами сможем торговать технологиями. И не смотри на меня так. Для нас стараюсь. Между прочим, и о стариках наших подумал! С каждой продажи сможем тысяч по двадцать баксов каждому передавать. Это ж какие для них деньжищи! Куда лучше, чем здесь у корыта разбитого! А Юрия Игнатьевича попросту с собой перетащим. Под одно его имя, кстати, любые бабки дадут. И по причине хамской твоей натуры можешь не благодарить.
– Ты ничего не подпишешь. Максимушка, мы взяли на себя ответственность за других.
– Вот только без соплей! Думаешь, мне не тошно? В очередной раз в дерьмо окунули. Показали, ху из ху. Но кому станет лучше, если завтра мне открутят голову, а их всех все равно «опустят»? Да и потом, не затей мы этой скупки, так институт бы уже раздевал «Балчуг». Я страдаю вместе с тобой. Я страдаю больше тебя, потому что не тебе – мне придется объясняться с Мельгуновым, не тебе – мне придется все это подписывать. И не ты, а я опять теряю, извини за пафос, Родину. Но поймали нас на ловленом мизере. Чего уж теперь? Проигрывать тоже надо уметь. Завтра отойдешь, спасибо скажешь, что я за тебя дерьмо разгребу.
– Ты ничего не подпишешь, – упрямо повторил Забелин и, придержав нетвердо слезшего с табурета приятеля, внушительно добавил: – Тебе нечего подписывать, мой бедный Макс.
– То есть? В чем проблемы? Я директор «Лэнда» и подпишу договор о продаже его акций. Кто может мне помешать? Если только ты. Но тогда, раз решил меня под нож подставить, потрудись хотя бы объясниться. – Максим с нарастающим беспокойством вглядывался в неподвижную спину. – Шутки играешь, – облегченно догадался он.
