Рэй Брэдбери - Кладбище для безумцев
– Это… – прошептала Констанция, уже сидя на песке и уставив широко открытые глаза в сторону горизонта, – только часть правды.
– Они пообещали еще больше денег, еще и еще больше, если пастор скажет, что авария произошла не перед его церковью, а дальше по улице, скажем, в ста ярдах. Поэтому он не видел, как Арбутнот протаранил другую машину, как он убил своего врага и как жена его врага сошла с ума, увидев их мертвыми. Так?
– Это… – прошептала Констанция Раттиган откуда-то из глубины лет, – почти вся правда.
– И через час ты вывела Эмили Слоун из церкви и, как ходячий труп, повела через пустырь, весь в подсолнухах и табличках «ПРОДАЕТСЯ»…
– Все было так близко, так удобно, даже смешно, – вспоминала Констанция без тени улыбки, с посеревшим лицом. – Кладбище, похоронное бюро, церковь, чтобы быстренько справить похороны, пустырь, тропинка, Эмили? Черт! Она унеслась далеко вперед, по крайней мере в своем воображении. Мне оставалось только направлять ее.
– Скажи, Констанция, – спросил Крамли, – Эмили Слоун еще жива?
Констанция медленно, кадр за кадром, как механическая кукла, с промежутками в десять секунд, стала поворачивать ко мне лицо, пока ее плохо сфокусированный взгляд не остановился, глядя куда-то сквозь меня.
– Когда в последний раз ты носила цветы мраморной статуе? – спросил я. – Статуе, не замечавшей цветов, не замечавшей тебя, жившей внутри своей мраморной оболочки, внутри своего молчания: когда это было в последний раз?
Из правого глаза Констанции Раттиган вытекла одинокая слеза.
– Я ходила к ней каждую неделю. Все время надеялась, что она выплывет из воды, как айсберг, а потом растает. Но в конце концов я больше не могла выносить ее молчание, без всякой благодарности. Из-за нее я чувствовала себя мертвой.
Ее голова вновь, кадр за кадром, повернулась в другом направлении, обратившись к воспоминаниям прошлого года или какого-то из предыдущих лет.
– По-моему, – сказал Крамли, – пришло время снова отнести цветы. Так?
– Не знаю.
– Знаешь. Как насчет… Холлихок-хауса?
Внезапно Констанция Раттиган вскочила на ноги, взглянула на море, рванулась к прибою и нырнула.
– Не надо! – крикнул я.
Меня вдруг охватил страх. Даже отличных пловцов море иногда забирает и не отдает обратно.
Я подбежал к кромке воды и уже стаскивал с себя ботинки, как вдруг Констанция, разбрызгивая воду, как тюлень, и отряхиваясь, как собака, вынырнула из волн и стала с трудом выбираться на берег. Почувствовав под собой твердую землю, сырой песок, она остановилась и выругалась. Ругательство выпрыгнуло из ее уст, как пробка. Она стояла, руки в боки, глядя на какой-то предмет в полосе прибоя, все дальше уносимый волной.
– Черт меня побери, – отчего-то сказала она. – Этот волосяной комок, наверное, плавал здесь все эти годы!
Она повернулась и оглядела меня с ног до головы, и на ее щеки вновь вернулся румянец. Она тряхнула на меня пальцами, оросив мое лицо морскими брызгами, словно желая меня освежить.
– Плавание всегда так хорошо действует на тебя? – спросил я, показывая на океан.
– Как только перестанет, я вообще не буду выходить из дома, – спокойно ответила она. – Быстро окунулся, быстро перепихнулся. Я ничем не могу помочь Арбутноту или Слоуну, они мертвы. Или Эмили Уикс…
Она застыла на месте, а затем поправилась:
– Эмили Слоун.
– Уикс – это ее новое имя, под которым она живет двадцать лет в Холлихок-хаусе? – спросил Крамли.
– Раз от меня оторвался этот комок волос, залью-ка в себя шампанского. Идем.
У бассейна, выложенного голубой плиткой, она открыла бутылку и наполнила наши бокалы до краев.
– Неужели вы настолько безумны, чтобы пытаться спасти Эмили Уикс-Слоун, не важно, жива она или мертва, по прошествии стольких лет?
– А кто нам может помешать? – спросил Крамли.
– Да вся студия! Или нет: три человека, которые знают, что она там. Нужно, чтобы кто-нибудь вас представил. Никто не может войти в Холлихок-хаус без Констанции Раттиган. Не смотрите на меня так. Я помогу вам.
Крамли выпил свое шампанское и сказал:
– Еще один, последний, вопрос. Кто в ту ночь, двадцать лет назад, руководил всем этим? Занятие, наверное, не из приятных. Кто…
– Режиссировал? Разумеется, кто-то был режиссером. Люди бегали, налетали друг на друга, кричали. Настоящее «Преступление и наказание» или «Война и мир». Кто-то должен был крикнуть: «Не сюда, туда!» Тогда, посреди ночи, среди всех этих криков и крови, слава богу, он спас эпизод, актеров, студию, причем без пленки и кинокамеры. Величайший немецкий режиссер из ныне живущих.
– Фриц Вонг?! – воскликнул я.
– Фриц, – подтвердила Констанция, – Вонг.
Глава 65
Из орлиного гнезда Фрица, что на полпути от отеля «Беверли-Хиллз» к Малхолланд-драйв, открывался вид на десяток миллионов огней простиравшегося внизу Лос-Анджелеса. Стоя на длинной, изящной мраморной террасе перед его виллой, вы могли наблюдать, как самолеты заходят на посадку в пятнадцати милях оттуда, как горят яркие фонари, как медленно летят метеоры, ежеминутно появляющиеся на небе.
Фриц Вонг пинком распахнул дверь дома и прищурился, притворяясь, будто не замечает меня.
Я достал из кармана его монокль и протянул ему. Фриц взял его и вставил в глаз.
– Нахальный сукин сын. – Монокль блеснул в его правом глазу, как лезвие гильотины. – Так это ты! Восходящая звезда пришла шпионить за догорающей. Король, всходящий на престол, стучится к потерявшему могущество принцу. Писатель, наказывающий львам, что говорить Даниилу[184], приходит к дрессировщику, указывающему им, что делать. Зачем ты приехал? Фильму капут!
– Вот несколько страниц. – Я зашел в дом. – Мэгги? С тобой все в порядке?
Мэгги кивнула мне из дальнего угла гостиной, она была бледна, но, насколько я мог видеть, уже оправилась.
– Не обращай внимания на Фрица, – сказала она. – Он полон вздорных мыслей и ливерной колбасы.
– Сядь рядом с этой потрошительницей и замолчи, – сказал Фриц, прожигая моноклем дыры в моих листках.
– Слушаюсь… – я посмотрел на портрет Гитлера на стене и щелкнул каблуками, – сэр!
Фриц бросил на меня сердитый взгляд.
– Дурак! Этот портрет маньяка-мазилы висит здесь как напоминание, что я сбежал от больших ублюдков и попал сюда к мелким. Господи, фасад студии «Максимус филмз» – точная копия Бранденбургских ворот! Да опусти куда-нибудь свой Sitzfleisch![185]
Я опустил свой Sitzfleisch и открыл рот от удивления.
Ибо за спиной у Мэгги Ботуин оказался самый невероятный иконостас, какой я когда-либо видел в жизни. Он был ярче, больше и прекраснее, чем алтарь из серебра и золота в церкви Святого Себастьяна.
– Фриц! – воскликнул я.
Ибо весь этот алтарь был заполнен мятными ликерами, бренди, виски, коньяками, портвейнами, бургундским и бордо, которые лежали на полках слоями хрусталя и выпуклого сверкающего стекла. Все это переливалось, как подводная пещера, откуда косяками могли бы выплывать искрящиеся бутыли. Над нею и вокруг нее было развешано бессчетное множество резных скульптур из шведского хрусталя, стеклянные фигурки Лалика[186], уотерфордские штуки[187]. Это был парадный трон, ложе, где появился на свет Людовик XIV, гробница Эхнатона, коронационная зала Наполеона. Это была витрина магазина игрушек в ночь Рождественского сочельника. Это было…
– Как ты знаешь, – сказал я, – я пью редко…
У Фрица выпал монокль. Он поймал его и вставил на место.
– Что будешь пить? – рявкнул он.
Мне удалось избежать его презрительности, вспомнив вино, о котором он сам как-то упоминал при мне.
– «Кортон»[188], – сказал я, – тридцать восьмого года.
– Ты действительно думаешь, что я открою свое лучшее вино для такого, как ты?
Я с трудом сглотнул слюну и кивнул.
Выждав момент, он подскочил ко мне и взметнул вверх свой кулак, словно собираясь одним ударом свалить меня на пол. Затем кулак опустился, с неким изяществом, рука Фрица открыла дверцу стеклянного шкафа и достала оттуда бутылку.
«Кортон», 1938 год.
Он стал закручивать штопор, скрипя зубами и поглядывая на меня.
– Я буду следить за каждым твоим глотком, – проворчал он. – И если замечу на твоем лице хоть малейший намек на то, что тебе не нравится… чпок!
Он красиво вытащил пробку и, поставив бутылку, вдохнул аромат.
– Ладно, – вздохнул он, – хотя фильму конец, посмотрим-ка, что натворил наш вундеркинд!
Он плюхнулся в кресло и пролистал мои новые страницы.
– Дай-ка почитаю твой несносный текст. Хотя к чему притворяться, будто мы снова вернемся на эту скотобойню, – бог его знает!
Фриц прикрыл левый глаз, а правый за сверкающим стеклом быстро забегал по строчкам. Закончив, он швырнул листки на пол и сердито кивнул Мэгги, чтобы та их подняла. Пока она это делала, Фриц наблюдал за ее лицом, наливая себе вино.
