Энн Перри - Натюрморт из Кардингтон-кресент
Страйп облегченно вздохнул, а его физиономия расплылась в счастливой улыбке. Впрочем, вспомнив, что он при исполнении служебных обязанностей, снова сделал серьезное лицо и встал навытяжку.
— Благодарю вас, мисс Тейлор. Если я буду вынужден уехать по служебным делам, то пришлю вам письмо и… — добавил он, не в силах сдерживать свои чувства, — заеду за вами в три часа в воскресенье.
Не дожидаясь, что она на это скажет, Страйп вышел вон.
Дождавшись, когда стихнут его шаги, Летти высыпала остатки чая, который сортировала, в одну банку, и бросилась наверх, чтобы поведать обо всем Тэсси, которая сама щедро делилась с ней своими секретами.
Шарлотта сидела на краю кровати, отчаянно пытаясь побороть в себе желание не спускаться вниз. Томас уехал, захватив с собой блокнот с адресами, и без него ей было немного не по себе. При одной только мысли, что ей за обеденным столом придется встретиться с Юстасом, ее вгоняло в дрожь. Ведь он наверняка знает, что она показала блокнот мужу и что тот, в свою очередь, размышляет о том, предавать его содержание гласности или нет.
А как же быть с Уильямом? Подумать только! Его жену, которой он писал такие пылкие, такие красивые письма, соблазнил его собственный отец, который, правда, не скрывал своего презрения к нему. Как он перенесет этот удар? Именно по этой причине Шарлотта уже почти решила для себя ничего не говорить Эмили. Зачем что-то говорить тем, кого это не касается? Тем более что пока невозможно утверждать, что Юстас убил Джорджа в порыве ревности, поскольку тот оказывал знаки внимания Сибилле. Ведь он сам не имел на нее никаких прав. Если мотивом была ревность, то только в том случае, если Сибилла предпочла Джорджа, но это тоже пока неизвестно.
Внезапно Шарлотта поймала себя на том, что ее бьет озноб: это к ней пришло понимание. Ну, конечно же, Сибилла никак не могла обратиться за защитой к Уильяму, причем по двум причинам. Во-первых, ей не хотелось, чтобы он узнал о ее слабости — безумии, как она сама это назвала; во-вторых, потому, что боялась за него в случае, если между отцом и сыном вспыхнет ссора. В отместку Юстас вполне мог злорадно во всеуслышание заявить, что наставил рога собственному сыну. Шарлотта легко могла представить себе, какое лицо сделала бы старая леди. Как, впрочем, и Тэсси, всей душой любившая брата.
Нет, со стороны Сибиллы было куда мудрее искать защиты у Джорджа, который временами умел проявлять удивительное сочувствие к чужим душевным ранам. Джордж был добрым человеком и не имел привычки без особых на то оснований осуждать людей. Он наверняка помог бы ей и сохранил при этом молчание.
Вот только события приняли непредвиденный оборот. Джордж сам влюбился в Сибиллу, и ее план начал рушиться. А потом еще Джек… Джек Рэдли, который тоже ее понял и ей помог. Вопрос лишь в том, как правильно он ее понял?
Так что пока Эмили она ничего не скажет. Пока.
Но, господи, как же ей не хотелось спускаться к обеду и принимать участие в спектакле, который разыграется за столом! Какой бы предлог ей найти? Конечно, проще всего сказаться больной, мол, разболелась голова. Ведь ни для кого не секрет, что голова у женщин болит часто, и сама она в этом смысле не исключение.
Но тогда тетя Веспасия сочтет своим долгом прислать к ней Дигби с лекарствами и советами. Эмили тоже будет ее не хватать за обеденным столом. Так какой же предлог устроил бы ее? Или Томаса? Потому что он явно не поверит в головную боль. Он будет ждать, что она спустится вниз, чтобы наблюдать за происходящим и прислушиваться к разговорам. Разве не за этим она вообще осталась здесь? Это благородные дамы, стоит им чихнуть, сразу ложатся в постель; горничные же и прочая женская прислуга продолжают заниматься своими делами, даже если у них лихорадка. Так что Томас сочтет это проявлением трусости — и будет прав. Ведь что это такое, как не трусость? Так что, в целом, спуститься к обеду — это меньшее из зол.
По крайней мере, так ей казалось, пока она не спустилась к обеду и села за стол, полная решимости не смотреть на Юстаса. Увы, дело кончилось тем, что, поймав на себе его пристальный взгляд, она подняла глаза. Нет, конечно, Шарлотта тотчас же отвела их в сторону, но, увы, слишком поздно. Кусок курицы у нее во рту превратился во влажный комок, руки сделались липкими от пота, и в довершение ко всему она выронила вилку. Наверняка сейчас все смотрят в ее сторону, ломая голову над тем, что с ней. И если никто не спросил, в чем дело, то только из вежливости. Она сидела, впившись глазами в белоснежную скатерть, спрятав лицо от ослепительного блеска люстры и сверкания хрустальных бокалов, и видела перед собой лицо Юстаса.
— Похоже, что погода изменится, — уныло произнесла миссис Марч. — Ненавижу жаркое и дождливое лето. По крайней мере, зимой можно сидеть у камина, не выставляя себя при этом на посмешище.
— У вас и так камин пылает круглый год, — возразила Веспасия. — В вашем будуаре задохнется даже кошка.
— Я не держу кошек, — холодно ответила миссис Марч. — Я их не люблю. Наглые создания, им никто не интересен, кроме них самих. Более того, этот мир и без того полон эгоизма, чтобы добавлять к нему еще и кошек! Впрочем, собака у меня как-то раз была, — с этими словами она бросила полный ненависти взгляд в сторону Эмили. — Но затем ее кто-то убил.
— Не предпочти она вам Джорджа, этого не произошло бы. — Веспасия с видимым отвращением оттолкнула от себя тарелку. — Несчастное создание!
— Если бы Джордж не предпочел Сибиллу Эмили, то ничего бы не случилось. — Миссис Марч явно решила, что последнее слово должно остаться за ней, тем более что сидела она за своим собственным столом в окружении чужих людей, которых она презирала. Не хватало, чтобы она уступила Веспасии, которая была ей ненавистна вон уже сорок лет.
— Раньше вы говорили, что это потому, что Эмили предпочла мистера Рэдли, — подала голос Шарлотта, с притворным удивлением глядя на старую леди. — Скажите, теперь вам известно что-то такое, что заставило вас переменить свое мнение?
— Чем меньше, милочка, вы будете говорить за столом, тем лучше, — бросила ей миссис Марч, смерив ее презрительным взглядом, и вернулась к еде.
— А я подумала, будто вам что-то известно, — пробормотала Шарлотта, после чего, не силах побороть себя, покосилась на Юстаса.
Выражение его лица стало для нее неожиданностью. Нет, это был не страх, а нечто такое, что взяло над страхом верх, — едва ли не любопытство, ведь Юстас был записной лицемер и напыщенный эгоист. Такого, как он, чужие чувства не волновали; он не раздумывая был готов растоптать любое, дабы подтвердить свою значимость в собственных глазах. И все же, сделала для себя малоприятный вывод Шарлотта, ему нельзя было отказать в известном мужестве. Он теперь смотрел на нее не так, как раньше, без присущего ему снисходительного безразличия. Всего одного его взгляда было достаточно, чтобы понять: теперь он смотрит на нее не только как на врага, но и как на женщину. Шарлотте в голову тотчас пришла одна весьма откровенная строчка из дневника, прочитанная ею утром, и она почувствовала, что заливается краской. Эта мысль была ей настолько отвратительная, что у нее задрожали руки. Вилка несколько раз громко звякнула о тарелку.
Возможно, Сибилла упомянула об этом не один раз, косвенно, то там, то здесь рассыпав намеки. Шарлотта сидела, чувствуя, как у нее пылает лицо, как будто у нее на виду у всех — и главное, на виду у Юстаса — расстегнулось платье. Он наверняка мог догадаться, что она прочла. И не исключено, что мысленно произносил те же самые слова, представляя себе ее реакцию. Шарлотту передернуло. Однако затем — ибо того требовали хорошие манеры — подняла глаза и увидела, что сидевший рядом с Эмили Джек Рэдли озабоченно на нее смотрит.
— Ты что-то обнаружила? — спросила Тэсси. Лучше бы она промолчала!
— Нет, — поспешила опровергнуть ее домыслы Шарлотта. — Не знаю, что на меня нашло. Право, не знаю.
— В таком случае вы дурочка, — едва ли не прошипела миссис Марч. — Или лгунья. Или то и другое.
— В таком случае мы здесь все дураки и лгуны, — произнес Уильям, кладя салфетку рядом с тарелкой. Если другие хотя бы делали вид, что едят, он даже не притронулся к еде.
— Неправда, мы здесь не все дураки, — возразил Юстас. Он даже не посмотрел на Шарлотту, однако она могла поклясться, что его слова предназначаются в первую очередь ей. — Безусловно, один из нас знает, что убил Джорджа и Сибиллу, однако остальным хватает мудрости, чтобы не рассуждать вслух о том, что может прийти ему в голову. Так сказать, во избежание лишних страданий. Ибо, помимо праведного гнева, мы не должны забывать о христианском милосердии.
— Боже милостивый, и о чем это ты говоришь? — Веспасия смерила его гневным взглядом. — Христианское милосердие по отношению к кому? И зачем? Да ты за всю свою жизнь не проявил к кому бы то ни было даже капли милосердия! С какой стати ему взяться сейчас? Или ты в кои-то веки встал на сторону страждущих?
