Виктор Черняк - Жульё
Мишка Шурф с листа читал настроения начмага, выходило, в волнении Пачкун и немалом, выходило, сгустились тучи, пугала не опасность, грозившая Пачкуну, а очевидные последствия: прохудись зонт над седой головой Пачкуна, всех зальет, затопит по горлышко, а то и выше, глянь и захлебнешься вмиг.
Ремиз тронул просительно кусок баранины, только что вооруживший Пачкуна, похоже рассчитывая, что бессловесная мясина подскажет, что же терзало начальника.
Троллейбус подвез Апраксина к скверу, засыпанному снегом, из-под колодезных люков валил пар, по отогретому, сухому вокруг литых железяк асфальту, выгуливали вороны, обогреваясь в выбивающихся поверх земли тепловых потоках. Голые клумбы чернели, присыпанным летом ломким перегноем, уцелевшие клочья травы неожиданно сохранившейся зеленью напоминали о солнце и небесной сини. Девять вечера... в отдалении лай обезумевших от домашнего заточения, выведенных на прогулку псов.
Навстречу Апраксину шли двое в черных дубленых тулупах, в валенках с галошами.
Не сладкая работенка, Апраксин поднял воротник, холод обдал ноги, позавидовал милицейским валенкам.
Вдали взвыла пожарная сирена, и красный автомобиль, рассыпая по сторонам отсверки мигалок, умчался в переулки, спускающиеся к реке. Милиционеры замерли. Апраксина от двоих в тулупах отделял метр-полтора, удивило, что оба шагали прямо, не собираясь уступать дорогу. Наверное, рассчитывают, что я уступлю. Власть. Апраксин сделал шаг в сторону и услышал: "Ваши документы!"
Как назло документов у Апраксина не было, именно сейчас, обыкновенно таскал, а тут выложил на стол, перетряхивая пиджак, и забыл снова сунуть во внутренний карман.
- Ищите особо опасного преступника? - попытался шутить.
- Ваши документы. - Повторил без угрозы милиционер пониже, а другой, повыше, огляделся по сторонам; в центральной аллее и на ближайших дорожках пусто, фонари чернели разбитыми лампочками, лица милиционеров угадывались смутно.
Чего верзила вертит головой? - Машинально отметил Апраксин, прежде чем милиционер пониже нанес отработанный, короткий и мощный удар. Били недолго, но слаженно. Два раза в руках высокого мелькнула резиновая дубинка, удары по шее и плечам твердой резиной отличались от кулачных ударов. Высокий швырнул Апраксина лицом в сугроб, коренастый предостерег прерывающимся от задышки голосом:
- Оставь Пачкуна, сучий потрох!
Апраксин впервые в жизни слышал эту фамилию. Его интересовала только Фердуева и ее дверь, но люди Филиппа перепутали - не зря же так трясется Дурасников - у наружников не вызывало сомнений, что сев на хвост Фердуевой, объект пасет Пачкуна. Апраксин не знал о связях владелицы квартиры за бронированной дверью с Пачкуном и компанией. Случайно попал в переплет, сунулся в перекрестие прицела, совпадение скверное, не в его пользу.
Снег таял под разгоряченным побоями лицом, ледяными струйками стекал за ворот, обжигал кожу. Апраксин с трудом сел. Мимо пробежали три женщины, брезгливо сверкнув глазами при виде мужчины в крови.
По аллее от троллейбусной остановки медленно, вырастая из темени, приближались двое в милицейских одеждах, на сей раз совершенно одного роста, подошли - Апраксин вытирал кровь платком, один милиционер наклонился, приблизил лицо и второй. Другие, пронеслось в голове. Помощь! Эти поддержат, протянут руку, охранят, парни издалека, сразу видно, с жарких южных окраин.
- Меня избили, - попытался объяснить потерпевший, медленно поднимаясь.
- Кто? - голос с акцентом, глаза черные, смешливые и жестокие.
- Люди в милицейской форме, двое, тоже вроде шли, как вы, а потом...
- Думай, что несешь, пьянь! - от возмущения акцент стал более резким.
- Насосался, свинья, в дым. Плетет-завирается, здесь, кроме нас, никто не дежурит.
Апраксин стянул перчатки, растер заледеневшие кисти:
- В вытрезвитель его, что ль? - уточнил один у другого.
- Я не пьян, - тихо, поражаясь слабости собственного голоса и сухости во рту, выдавил Апраксин.
В глазах милиционеров плясали бешенные искры. Апраксин вмиг прозрел: конечно, не докажешь, никто не поверит, но он-то видел, готов был поклясться - двое первых и двое вторых знали друг-друга, и вторые явились не случайно, их навели, они же теперь все с передатчиками.
Злоба всегда придавала Апраксину силу, сейчас мерзавцы его врасплох не застанут, отпрыгнул в сторону, успел ухватить обломок кирпича, замер, расставив ноги.
- Камень брось, придурок! - властный голос вибрировал от негодования.
Я? С камнем нападаю на представителей закона? В форме, при исполнении? Да они в порошок меня сотрут.
Камень выскользнул из липкой ладони.
Пробежали двое пэтэушников, офицер с портфелем, не оглядываясь, важно прошествовал к остановке, пугливо прошмыгнул старик с сивыми патлами: никто не замедлил шаг, не приостановился - обычное дело, милиция и пьяница выясняют отношения.
Бежать к остановке, к свету, к людям не доставало сил. Ломило шею, на белом шарфе пятнами темнела кровь.
- Что пил?
Отвечать не стал, сжал кулаки, в правом ключи с длинными бородками, в случае нападения не спустит. Редкие прохожие не проявляли ни малейшего интереса. Убьют среди бела дня и... никто ничего. Страшно живем. Апраксин попытался всмотреться в лица обидчиков, запомнить, впитать черты: чуть раскосые глаза, выдающиеся скулы - у одного, кажется, жиденькие усики, прыщавые щеки с желтоватой кожей - у другого.
Двое, как по команде, будто прознав намерения задиристого мужика, отступили в темноту.
- Что пил? - вторично вопрос звучал примирительнее.
- Я не пьян, - громко возразил Апраксин, успев испугаться, что едва не сорвался на крик.
- Дойдете домой или проводить? - участие в его судьбе определенно нарастало с каждой уходящей секундой. Апраксин не знал и не мог знать, что долгие годы Филипп-правоохранитель пребывал в уверенности: действенны меры всегда дозированные и постепенно суровеющие. Подчиненных воспитывал согласно своим убеждениям и опыту.
Апраксин повернулся и зашагал к дому, за страх себя ненавидел, ожидание удара по затылку прошло только у дома, дверь подъезда, облезшая, давно не знавшая ни шкурки, ни лака, пропустила в затхлое пространство перед лифтом, на панцирной сетке шахты добрый десяток табличек извещал, сколько важных людей несет ответственность за этот лифт, и как много правил надо вызубрить, чтобы подняться с низу вверх, не нарушая принятый порядок.
Еще в коридоре, не успев раздеться, услышал звонок телефона, поднял трубку и сразу очутился в сквере с окровавленным лицом в снегу.
- Оставь Пачкуна, сучий потрох!
Ни тогда, ни сейчас фамилия эта ничего не говорила.
Дурасников ссутулился в кабинете Филиппа-правоохранителя, выслушивая пугающие неопределенностью последствий подробности случившегося в сквере. Филипп, развалясь, не скрывая гордости за содеянное, смаковал детали. Дурасникова подмывало крикнуть: хватит травить, все понял, чего размазывать кашу по столу? Но чувство самосохранения подсказывало: перебивать Филиппа недальновидно, нельзя лишать человека редких минут осознания собственного всесилия.
В кабинет заглянул сотрудник - владелец квартиры у Речного вокзала. Филипп поманил тощего майора с мордочкой хорька и, рассчитывая впечатлить Дурасникова, пусть знает, как он крут с мелюзгой, хлестнул обидным:
- Относительно вчерашнего... дурак ты, мать твою, сорвать меня из-за пустяка, как дети малые, - тут уж точно обращался к зампреду, - ничего не смыслят, только ханку жрать, да баб тискать и то с опаской. Перевелся мужик на рассейских просторах, мелкотравчат, пуглив, вон глянь, дрожит, щенячим хвостом перед миской жратвы мотается, - Филипп расхохотался своим мыслям - а где ж, спрашиваю я, достоинство советского человека? Где, мать твою? - Брезгливым жестом отпустил хорька, поведал Дурасникову, что суть бед наших в том, что извели под корень породу людскую, самых-самых вытаптывали, нечисть превозносили, вот и накося, гибрид завальный, дворняжечий, не заставил себя ждать. Филипп даже себя не пощадил, рванулся с кресла, заковылял, выкатив пузо, на кривых ножках по блестящему полу, признался Дурасникову, что не может без содрогания смотреть на себя в зеркало: пузырь, да и только! Нет, ты только взгляни: ноги короткие, рыло косое, масть рыжая, преподлейшая, начальствую над дерьмом и дерьмо же усмиряю.
Дурасников припадок самоистязания не поддержал. Что здесь, балет, солисты, лебеди всякие? Природа им не красоваться предназначила, а лежать каменными плитами в основании государства, фундаментом служить, ценимым единственно прочностью, неподвижностью, неразрушаемостью...
Филипп на рысях, мелко перебирая ножонками, вернулся к столу, плюхнулся в кресло, уверил еще раз с полной ответственностью, что проделки Апраксина избиением в сквере завершатся. Теллигэнция! Запуганы, пропитаны податливостью насквозь, с головы до пят; страх, навроде костыля в палец толщиной, вколоченного в деревянный брус, клещами не вырвешь. Посмотришь, правдолюбец уймется. Гарантию даю. Потому нашего брата косорылого власть вершить и назначают - нет у нас шараханий, нет лишних размышлизмов, сказано-велено, под козырек и выполняй, не рассусоливай. Часто поражаюсь, вот люди умственные, тонкие, набитые премудростью, а не поверку - дети, твори с ними, что хочешь, обмануть - пара пустяков, припугнуть и того проще, хлипкость во всем, ломаются в миг, хотя, конечно, встречаются кремни, но... редко, скорее среди нашего брата властевершителя.
