Фридрих Незнанский - Ошибка президента
— Ну и что дальше? — спросил Турецкий.
— Ну и все, — вздохнула Аллочка. — Больше я Игоря не видела. А он был особенный какой-то. И не из таких, как у нас в банке работают — имеют в кармане тысячу баксов и от этого надулись, как жабы. Но и не из голодранцев-бюджетников, которые тебе мороженое купить не могут — дорого. Игорь был — самое то.
Турецкий слушал ее, сжав зубы. Наверно, он тоже был самое то. Во всяком случае, Аллочка время от времени бросала на него весьма нежные взгляды. А он-то думал, что был для Татьяны Бурмеевой чем-то большим, чем «подходящий» молодой человек, с которым можно поразвлечься. Собственно, после гибели мужа она сразу же угодила в больницу, и Турецкий был первым, кто ей встретился, не с доктором же Варвариным ей заводить романы. А он-то считал... Турецкий отогнал эти мысли и прислушался к тому, что продолжала тараторить Аллочка:
— Не знаю, произошло у них что-то или нет. Это было непросто устроить из-за охраны, но я думаю, если Татьяне действительно надо, она как-нибудь сможет исхитриться. В конце концов, охранники же не сидели там на лестнице ночь напролет.
— Наверно, — кивнул Турецкий, — иначе как бы подложили бомбу?
— Ну, тем более, — сказала Аллочка. — Значит, они могли и его пропустить. — Она замолчала, и ее нарисованная мордашка вдруг приняла совсем не подходящее к легкомысленной одежде и светлым веселым локонам выражение полного отчаяния. — Вот вы следователь, Саша, — сказала она, подняв на него глаза, полные слез, — вы, значит, в людях понимаете. Ну что во мне не так? Почему в меня никто не влюбляется? А в нее — все. Отчего так, а?
— Следователи этим как раз не занимаются, — ответил Турецкий. — А что, неужели так никто и не влюблялся?
— Нет, — покачала головой Аллочка, — вернее, есть один. Он хороший парень, и мне нравится, но бедный.
— Голодранец-бюджетник? — улыбнулся Турецкий.
Аллочка кивнула.
— Так и я ведь тоже. Знаете, сколько получает старший следователь Мосгорпрокуратуры? Триста тысяч в месяц. Не разбежишься.
— Мой, кажется, еще меньше. Но он подрабатывает, хочет летом в шабашники податься, строить что-то.
— Значит, все прекрасно. А вы хотите, как Таня— в клетку? Вам же очень повезло, что Леонид Бурмеев выбрал не вас. Вы бы вот тоже сейчас скрывались.
— Вы так думаете? — Аллочка улыбнулась сквозь слезы. — Может быть, вы и правы.
— Последний вопрос, — сказал Турецкий. — Вы этого Игоря больше не видели?
— Никогда.
— Но вспомните его, если увидите?
— Конечно.
— Тогда, может быть, заедете после работы на Петровку, и мы с вашей помощью сделаем фоторобот?
— Вы думаете, Игорь... — Аллочка в страхе прижала ладонь к губам и, округлив глаза, посмотрела на Турецкого.
— Я ничего не думаю, — ответил тот. — Просто случайный посторонний человек, который появился у Бурмеевых незадолго до того взрыва. Это же всегда подозрительно.
— Никогда бы не подумала, — покачала головой Аллочка. — А впрочем... было в нем что-то такое странное, я же вам говорю, он был не такой, как все. Вот и Танька на него клюнула.
«Она и на меня клюнула», — мрачно подумал Турецкий, но вслух этого не сказал.
— Одного не могу понять, — сказал он, — вы так о ней говорите, как будто она ваш враг. А ведь вы дружите с первого класса. Что это — женская дружба?
— Вы, мужчины, все упрощаете, — ответила Аллочка. — Я ей завидовала всю жизнь. А зависть — это же и преклонение, и любовь, и ненависть. Если бы я ею не восхищалась, разве стала бы завидовать? Вот и получается — все чувства вместе, в одном клубке. И она меня притягивала всегда — все у нее получалось ярко, необычно. Вот и все.
«Вот и все, — думал Турецкий, когда, попрощавшись с Аллой Зуевой, спускался вниз по эскалатору. — Кончилась сказка. А может быть, это и к лучшему»
2
Меркулов, пожалуй, и не придал бы сообщению Гали Крутиковой такого большого значения, если бы не один разговор, который произошел этим летом.
В ресторане «Дубровник» отмечалось шестидесятилетие Георгия Романовича Соболева, полковника КГБ в отставке, а когда-то приятеля Кости Меркулова по аспирантуре.
Они в то время были очень дружны, но затем их пути разошлись, и, только выйдя на пенсию, Гера Соболев снова начал собирать старых друзей — по всему видать, на службе он почти не обзавелся новыми.
Говорились тосты, угощение было неплохое, и к концу юбилея кое-кто даже набрался. Меркулов пил мало — здоровье не позволяет, да и с возрастом его как-то перестали воодушевлять обильные возлияния. Пока другие пели, танцевали и вообще радовались жизни, он подсел к юбиляру.
Стали вспоминать старые времена, затем переключились на современные, поругали правительство, посетовали на разгул преступности, на низкую раскрываемость преступлений.
— Но ведь, Гера, и раньше такое бывало, вспомни,— сказал Меркулов.
— Бывало, Костя, что греха таить, — кивнул юбиляр. — Я до сих пор один случай забыть не могу, хотя было это... сейчас какой год у нас, девяносто четвертый? Ну значит... Двадцать семь лет назад.
Соболев с Меркуловым сидели в конце стола, в стороне от веселившихся гостей — такие беседы располагают к откровенности, тем более что ж не поделиться с товарищем, дело-то ведь старое, это когда было...
— У нас и в КГБ такие случаи бывали, что остается только руками развести. Вот вроде того, о чем я хочу рассказать. Пропал наш агент, восточный немец из Штази. Он выполнил задание, приехал в Москву, чтобы доложить, и пропал. А ведь его наши люди «вели» до самого здания на Лубянке. Точно известно, что он туда вошел, но у нужных людей так и не появился и наружу не вышел. И никто до сих пор не знает, что с ним стало. Каково! Нераскрытое преступление в стенах КГБ!
Меркулов покачал головой:
— Да брось ты, старик, наверняка кому надо знали.
— Нет! — крикнул Соболев, так что некоторые из танцующих с удивлением на него оглянулись. — В том-то и дело. Этот немец, — он понизил голос до шепота, — положил в один швейцарский банк очень крупную сумму — на предъявителя. Почему немец — сам понимаешь.
— Да, ваше ведомство любило действовать через третьих лиц.
— Верно, — согласился Соболев. — Деньги предназначались для поддержки братских партий, да мало ли на что, не буду распространяться. Получить их мог тот, кто знает определенный код, а этот код немец и должен был передать нашему верховному руководству. Ни записывать его, ни тем более сообщать кому-либо, кроме Самого, он не имел права. И не успел сообщить...
— Так ты думаешь...
— А что тут думать? Зная код, получаешь несколько миллионов долларов, — усмехнулся Соболев.
В это время к нему подошла жена одного из их старых приятелей:
— Да что вы такие мрачные? Герка, у тебя же юбилей! Пошли потанцуем!
И она, схватив Соболева за руку, подняла его с места.
3
Всем отделениям милиции города Москвы и Московской области.
Разыскивается не установленный следствием преступник, подозревающийся в совершении тяжкого преступления. Приметы: мужчина, на вид тридцать лет, рост около 180 см, волосы русые, коротко стриженные. Лоб высокий, глаза серые, брови светлые, прямые, нос прямой с горбинкой, рот небольшой, губы тонкие, уши большие. Одет в шерстяное пальто, темный костюм, светлую рубашку. Прилагается его фоторобот, сделанный по свидетельским показаниям.
4
— Слушай, а это не тот мужик, который подорвал Карапетяна? — спросила Александра Ивановна, указывая на лежавший у нее на столе фоторобот «Игоря». — Надо проверить. По описанию вроде сходится, хотя описание, как его ни составляй, все равно портрета не даст. Хотя, — Романова нахмурилась, — Шевченко-то нет.
— Так этот второй жив, кажется. Дело вроде закрыли...
— Ну да, только он сам-то никого не видел, он все только по словам Шевченко знает. А Шевченко... я так думаю, Сашок, за то его и убрали, что он этого твоего «Игоря» видел.
— Очень может быть, Шура, — задумался Турецкий.
— Слушай, Саша, — опомнилась вдруг Романова, снова взглянув на Турецкого, — ты же бледный как смерть! Тебе постельный режим надо соблюдать!
— Шура, — сказал Турецкий, — и ты туда же? Хватит мне Ирины у себя дома.
— А что ты корчишь из себя этакого Шварценеггера! — рассердилась Шура. — Пойми ты, нам дохлый Турецкий не нужен, нам ты нужен здоровым. Будешь таскаться в полуобморочном состоянии — какой от тебя прок. Можешь заняться всем этим и завтра, и послезавтра.
