Андрис Колбергс - Вдова в январе
Для Карлиса понемногу раскрывалось великое чудо природы, в которое нельзя проникнуть, совершая экскурсии в горы или в далекие прославленные города. Он сидел, закутавшись в овчинный полушубок Рудольфа, на валуне или куче камней и пней, которую оставил посреди поля бульдозер мелиораторов, и с неослабным вниманием смотрел распахнутыми изумленными глазами, как ребенок, зашедший в магазин игрушек, где полки ломятся от кукол, мишек и всяких игр. Вот в сумерках юркнула лиса, выслеживая уток и вынюхивая их гнезда, вот ловкими прыжками пронеслась косуля, чтобы в кустах остановиться и оглянуться на то, что ее спугнуло, а вот заяц, тот совсем безмятежно похрустывает своим диетическим ужином из сочных корешков и лишь изредка поднимает длинные уши, когда на ближайших хуторах скуки ради зальется собака или низко над головой пронесется со свистом запоздалая пара уток.
Видимо, намерения кабанов не совпадали с намерениями Димды, а срок конкурса неумолимо приближался. Димда стал нервничать. Теперь они ездили на охоту каждый вечер, видели десятки зверей, но не тех, кого нужно. А кабаны бродили где-то совсем недалеко, потому что жители окрестных усадеб жаловались леснику чуть не каждый день. Тогда Димде пришло в голову удвоить свои возможности. Карлис говорил, что раньше он стрелял из мелкокалиберки, а ведь у Димды два ружья, не считая старинного, предназначенного для фотографирования. Если одно дать Карлису... Разумеется, неприятности могут быть. И не отопрешься, потому что передавать охотничье оружие не разрешается.
Идея возникла после того, как стая кабанов второй раз не подошла на выстрел, потому что стрелять из гладкоствольного ружья дальше пятидесяти метров могут только идиоты или злоумышленники. Вот если бы усадить Карлиса со вторым ружьем метрах в ста поодаль, тогда была бы перекрыта вся опушка. Лесник уже привык, что Карлис приезжает, и ничего не заподозрит. Лишенный охотничьей жилки, лесник никогда не оставался охотиться, а указав место, шел спать. Ружье Карлису можно принести потом. Кто не рискует, тот не выигрывает.
Начал поспевать овес, и они устроились возле него. Кабаны проделали там широкие округлые туннели. Если овес по всему полю одинаковой высоты, то стрелять можно только на самой опушке, когда животные пересекут межу, но, к счастью, посреди поля на взгорке овес низкий, всего по колено. Здесь их хорошо будет видно.
— Сейчас я тебя проэкзаменую, — сказал Рудольф, пригласив Карлиса в свою комнату. — Сейчас тебе придется признаться, что ружье ты видишь впервые в жизни!
Рудольф достал из шкафа ружье, сунул в стволы по патрону, потом долго шарил в столе. Наконец нашел огарок свечи, расправил фитиль, зажег и прилепил на шкаф.
— Вот тебе ружье, и покажи, на что ты способен, — протянул он заряженное ружье Карлису.
— Давай... — Карлис спокойно взял ружье, спустил предохранитель и долго целился, ожидая, когда Рудольф удержит его своим криком. Но нет, не кричит. Карлис опустил ружье, многозначительно посмотрел на Рудольфа, потом быстро прицелился и выстрелил.
Выстрел оказался негромким, штукатурка нигде не посыпалась, свеча на шкафу продолжала гореть.
— Промахнулся, дружок, — насмешливо сказал Рудольф, взял двустволку и выстрелил сам. Огарок погас, будто его задули. — Тренировка нужна. — И Рудольф дал ему еще патронов. По правде говоря, это были пустые гильзы с пистонами жевелло. — Вот так в цирке трюкачат. Красивая девушка ставит на голову зажженную свечу, а кавалер стреляет — и фук! потухло! Если бы он стрелял настоящими пулями, так ему бы то и дело пришлось хоронить хорошеньких блондинок, и дирекция этот трюк запретила бы, потому что практики возрождения красоток из мертвых в мире пока что не существует. Пали еще раз: если прицелишься точно — свеча обязательно погаснет! Весь трюк в колебании воздуха, ничего сложного нет... Ловкость глаза и никакого мошенства! Тебе надо серьезно потренироваться, потому что охотиться — печалить по животным, а убивать их. Лицензия у нас только одна, а пистонов жевелло пол-литровая банка.
Ружье принесло Карлису совсем новое, еще неизведанное чувство. Лежащий на коленях холодный металл придавал смелости — ему, Карлису, даровано право казнить или миловать. Если вначале он боялся, что не сможет выстрелить в зверя, то потом, свыкнувшись с ружьем, от всей души желал, чтобы из леса вышел какой-нибудь волк или енот, которого можно сразу уложить и к которому не надо испытывать жалости. И он не будет жалеть, он будет мужественным, он вскинет ружье и выстрелит. Если на опушку выходила косуля, он долго и тщательно целился под лопатку, чтобы привыкнуть видеть мушку на силуэте зверя, ловить место, куда должна ударить пуля, а когда мимо шествовал спокойный барсук, Карлис вел мушку за ним, пока видел его, так как Рудольф учил, что, стреляя по идущему зверю, надо ружье вести за ним.
Чувство это бывает у каждого охотника, когда он впервые берет в руки оружие, но оно проходит, когда к оружию привыкаешь, когда знаешь, на что оно способно, когда в сознании «убивать» и «охотиться» уже не смешиваются, а стоят, не соединяясь, на своих местах. Так по птице бьют только по летящей, а по косуле — только по бегущей. Так свыкаются с предоставленной властью, когда ясно понимают, какую ответственность она возлагает.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Нам надо немного побеседовать, — сказал Конрад старушке.
— Что? Повторите, я плохо слышу...
— Нам надо бы побеседовать, — повторил Конрад громче.
— Хорошо, — старушка кивнула седой головой. — Спрашивайте. Меня зовут Паула.
— Здесь будет неудобно. Здесь сейчас люди начнут работать, мы им будем мешать.
— Можно к Карлису пойти или на кухню.
— Лучше на кухню, я с детства люблю кухню.
Шаркая шлепанцами, старушка вышла в коридор. Конрад последовал за нею.
— Кто приходил к Димде в гости?
— Карлис знает... Я здесь уже мало бываю, обед приготовлю да пыль оботру... Немолодая уже, скоро ровно восемьдесят.
Кухня была чистая, и Конрад подумал, что, пожалуй, это самое чистое место во всей квартире. И довольно большая — вон дровяную плиту после установки газовой не разобрали, надо думать, иногда даже пользуются ею.
Стол, три стула и выкрашенный в белый цвет старомодный буфет в углу, над ним дощечки с аккуратно развешанными кухонными принадлежностями, еще выше полка, на которой тесно стоят фаянсовые баночки с немецкими надписями: Muskat, Mandeln, Zimt. Над раковиной блеклый, но чистый коврик с вышитыми синими гномами, которые тащат большущий кувшин с водой. Справа дверь в кладовку, слева... Наверное, комната для прислуги, подумал Конрад, и приоткрыл ее. В нос ударил запах смолы, в глаза бросился толстый слой белой пыли, которая, словно только что выпавший снег, запорошила все, что есть в комнате, — шлифовальный круг, бормашину, электромотор и провода от него, а кое-где даже висела гроздьями.
— Здесь Карлис, уж вы простите, свой янтарь обрабатывает, — сама пояснила Паула.
— Да-да, — кивнул Конрад, прикрыл дверь и выглянул в окно. То место, где лежал Рудольф Димда, уже можно было узнать только по очерченному мелом силуэту и по кучкам песка, которым засыпали кровь. — Где вы живете?
— Да недалеко... Прихожу им обед готовить и немного убрать... Только говорите, пожалуйста, громче, я последнее время совсем плохо слышу.
— Каков был Рудольф Димда?
— Фотограф он был.
— Это я знаю, я другое имею в виду... Может быть, любил весело пожить? Может быть, имел подозрительные знакомства? Кто к нему приходил?
— Рудольф был порядочный человек, я его с детства знаю, мы с его матерью дружили. И Карлис порядочный... Для него это большая потеря. Рудольф о нем очень заботился... Это вам все скажут, все, кто в этом доме что-то о соседях знает...
— Может быть, у Димды были враги?
— Не верю, — покачала головой Паула. — Слишком он был незлобивый, чтобы заводить врагов.
Слышно было, как время от времени в коридоре открывается дверь, входят или выходят люди. При осмотре комнаты собрались сотрудники угрозыска, понятые, следователи.
— Что вы делали, когда это случилось?
— Повторите еще раз, я же плохо...
— Что вы делали, когда раздались выстрелы?
— Мы с Рудольфом только что пообедали. Карлис сказал, что пока обедать не будет, ему надо работу кончить. Рудольф, как всегда, спешил, ему в три обязательно нужно было вернуться в лабораторию... Я осталась на кухне одна, мою посуду... Тут слышу, как что-то ухнет, как во дворе кто-то закричит... Что кричат, я не слышала, не могла слов разобрать, но голос такой взволнованный, вот я и подошла к окну... И тут я его увидела... Открыла окно, зову по имени... Кричу людям, чтобы объяснили, что случилось. А он лежит и не двигается... Тогда к Карлису. Он работал за своим столом и ничего не слышал, у него окна на улицу выходят. Потом вы приехали. Карлис дал мне лекарства и велел сидеть в его комнате, он боялся, что в кухне я не выдержу и подойду к окну. Сам он спустился к вам. А я сидела сама не своя. Сейчас самое тяжелое уже позади... Я много близких в жизни потеряла... Две войны столько людей забрали... И между войнами...
