Кейт Эллисон - Секрет бабочки
Я проскальзываю между двух грязных зданий, ищу разрисованный граффити вход в переулок, сарай с большой красной буквой «М» на черном фоне, парня в шапке с «медвежьими ушками». И наконец вдалеке, вижу его, переулок, ведущий к Малатесте, с двумя красными буквами «Х» по сторонам. Мое сердце прыгает в груди, я иду к сараю, дверь в которой широко распахнута ветру.
Флинт сидит на корточках, по локти в краске и папье-маше, Гретхен и высокий мужчина-музыкант из здешней Нарнии тоже здесь, играют на укулеле[32], поют что-то несвязное, резкое.
Он слышит мои шаги, поднимает голову.
— Ло! — Вскакивает, вытирает руки о штаны и выводит меня из сарая в переулок и на улицу, прежде чем я успеваю взглянуть на его новую работу. — Первый набросок, — объясняет он. — Ты уж извини, что я такой грязный. Не ожидал сегодня королевского визита, хотя… надеялся на это. — Он улыбается. — Как поживаете, леди Ло?
— Жива, — отвечаю я. — Думаю, это что-то да значит.
Он хватает меня за руку, сжимает своей. Теплой. Линии на наших ладонях соприкасаются. Я не отдергиваю руку.
— Итак, что ты делаешь сегодня вечером? — спрашиваю я.
— Г-м-м… если забыть об организации наступления моей армии крыс на Вашингтон… ничего. — Он смотрит на меня. — А кого это интересует?
— Меня, — отвечаю я твердо. — Я хочу… я хочу, чтобы мы встретились этим вечером.
Он сдвигает брови. Смеется.
— До завтра не дотерпишь, да?
— Если на то пошло, сегодня вечером… выпускной бал. — Я сжимаю его руку, три раза, в быстрой последовательности. — И я хочу пригласить на него тебя как моего кавалера. — Я прикусываю губу и смотрю на него. — Ты понимаешь, отблагодарить за спасение моей жизни и за все.
На его лице написано удивление, он отпускает мою руку, тянется к ветке, срывает зеленый листок, растирает пальцами.
— Ты уверена?
Я не уверена. Совсем не уверена. Собственно, от этой идеи мой желудок завязывается узлом, но я все равно киваю. «Да, определенно, на сто процентов».
— Умеешь ты убеждать, Ло. — Он смеется, но тут же его голос становится серьезным. — Ты понимаешь, что снова просишь меня покинуть Гдетотам, а я дал слово никогда этого не делать, если только речь не идет о спасательной экспедиции.
У меня сжимается сердце.
— С другой стороны, — продолжает он, поворачиваясь ко мне, когда мы подходим к старой купальне для птиц, месту, где заканчивается Гдетотам и начинается остальной мир, — никогда не говори «никогда».
Медленно — прямо-таки застенчиво, — он поднимает на меня глаза. Вновь берет меня за руку, приближается на крошечный шаг. Потом еще на один. И еще один шаг в великое запределье.
— Один маленький шаг для человека… — говорит он, его губы растягиваются в улыбку.
— Один гигантский прыжок для человечества[33], — заканчиваю я, мы оба смеемся, он прижимает меня к груди. Мы обнимаемся, покачиваясь долгую минуту, и я чувствую мышцы спины под его рубашкой.
— Посмотрите на нас, — театральным голосом возвещает Флинт, размыкает объятия, чтобы взять меня за руки, — застрявших посередине, на границе между двух миров.
— Я думаю, здесь нам самое место, — отвечаю я, а вдали уже появляется автобус номер 96, гремит, проезжая по кварталу. Я вырываю листок из блокнота, который достаю из рюкзака, и записываю адрес. — Заедешь за мной в восемь?
— Будь уверена, — говорит он, когда автобус шумно останавливается у тротуара. Вновь пожимает мою руку своей, на долгую теплую секунду. В душе взрываются фейерверки, когда я захожу в салон и нахожу место в дальнем конце. Смотрю на него через окно, все еще стоящего на тротуаре, салютующего мне, когда автобус, закрыв двери, набирает ход.
* * *Менее чем за час до прихода Флинта я снимаю с плечиков бюстье Сапфир, пробегаюсь пальцами по черной сверкающей материи, прикладываю к себе, смотрюсь в зеркало. В голове возникает короткая мысль: «да». Один раз. Этого достаточно. Я надеваю бюстье и чувствую Сапфир вокруг меня, как и всегда, нас двое, мы, безумно-нервные, вместе одеваемся к нашему первому выпускному балу.
Порывшись в стенном шкафу, я вытаскиваю несколько платьев с маминого плеча, которые она отдала мне, когда Орен был жив. А она — счастлива. Я видела старые фотографии, которые запечатлели ее в этих платьях, от старшей школы в семидесятых. Тогда волосы падали ей на плечи плавными черными волнами, она носила огромные солнцезащитные очки и заткнутые за уши цветы. А на одной фотографии, смазанной, камера «поймала» ее танцующей на берегу Чесапикского залива. Некоторые вещи я не надевала ни разу. Скажем, мягкую широкую черную юбку с завязками на поясе и сине-зелеными бусинами в форме капель по подолу, красные замшевые туфли на высоком каблуке, шарф с разноцветными маргаритками, который я свободно накидываю на плечи.
Я задаюсь вопросом, о чем думал мой отец, когда заезжал за мамой перед их первым выпускным балом в модном, взятом напрокат фраке? Дрожал ли всем телом — от восторга, — когда увидел ее? Мог ли представить себе, что она превратится в мертвую женщину, заточенную в живом, дышащем теле? По-прежнему любил бы ее?
Я дрожу, сую ноги в новые старые туфли, надеваю на указательный палец желтое керамическое кольцо с маргариткой, встаю перед зеркалом. По позвоночнику пробегает холодок. На этот раз я выгляжу… как я. Коллаж из вещей, и мест, и временны́х периодов.
Я откидываю кудряшки назад, со лба, открываю шрам над глазом — гарантию, что мне не забыть тот день у Жопного ручья, когда Орен меня спас. Да я бы и так не забыла. Ни единого момента, проведенного с ним. Они все со мной, рассованные по миллиону ящичков моего мозга. Они принадлежат мне, мое приданое, мое наследие.
Краем глаза я улавливаю что-то блестящее: разломанную статуэтку-бабочку Сапфир. Тянусь к ней, сжимаю в ладони, когда вновь всматриваюсь в зеркало. Но вижу только себя — ничей образ в зеркале не мелькает. Я? И только я. Почти семнадцатилетняя, со шрамом на лбу, но живая.
* * *Я стучу в дверь маминой комнаты по пути на первый этаж. Телик замолкает, щелкает выключатель настольной лампы, легонько скрипит кровать, на пороге появляется ее исхудалое тело и выбеленное лицо. «Что случилось?» — спрашивает она, в замешательстве, дезориентированная. Пытается сфокусировать взгляд на мне, но глаза расползаются, потерявшие связь друг с другом, слезящиеся. Мне остается только гадать, поняла ли она, что на мне ее одежда, вспомнила ли хотя бы на секунду, как выглядела, когда носила эти блузку, шарф, туфли, чем отличалась от меня.
— Я собираюсь на выпускной бал, — говорю я ей, и мне очень хочется, чтобы ее глаза внезапно прояснились, чтобы она улыбнулась, широко-широко, засуетилась, подбежала к шкатулке с драгоценностями, нашла для меня наиболее подходящее ожерелье, прижала меня к себе, крепко обняла, сказала, что гордится мною за попытку начать снова жить.
Но глаза остаются затуманенными. Ее качает, однако она удерживается на ногах, поднимает руку к моему лицу и говорит с подобием улыбки: «Ладно. Хорошо». Затем медленно возвращается к кровати, включает звук телика, выключает лампу и залезает под одеяло.
* * *Мой зад мерзнет, отделенный от ступеньки только материалом юбки. Я сижу на крыльце, дожидаясь Флинта. Он может появиться в любую минуту. Восемь часов. Я даже не подумала, когда назначала время: самое ненавистное число, хуже не придумать. Разумеется, разумеется, все пойдет не так: он не придет. Я буду одна стоять на выпускном балу, в этом ретро-наряде, который мне, конечно, с самого начала не следовало надевать. Может, он приедет на мусоровозе, чтобы на ходу забросать меня тухлыми яйцами.
Восемь — я сама навлекла это на себя.
Но тут я вижу его, огибающего угол моего квартала в зелено-мятном фраке. Я замечаю заплаты на дырявых локтях и коленях, когда он подходит ближе, широкий полосатый черно-белый пояс, высокие коричневые ботинки с торчащими языками, шапка с «медвежьими ушками», ярко-красное перо за левым ухом. Я разглаживаю юбку, сжимаю губы, шепчу его имя, тихо, три раза: «Флинт, Флинт, Флинт».
Три раза ради невероятного шанса, ради шанса все изменить, сделать как надо. Потом я тихонько постукиваю по трем холодным деревянным ступеням моего крыльца: девять, девять, шесть. Ку-ку, ку-ку, ку-ку, заканчивая (какое счастье) как раз к его приходу.
Он кланяется мне до земли. Я встаю, делаю реверанс, длинные черные волосы падают по обе стороны лица.
— Ло… — Он прикусывает губу, когда распрямляется, пристально смотрит на меня, как в тот раз, когда рисовал мой портрет, словно я — нечто такое, чего он никогда не видел раньше, солнце, заглянувшее в самую темную из пещер, озеро в пустыне… — какая ты красивая.
Лунный свет пробивается сквозь кроны деревьев, его глаза сверкают сотней разных оттенков, когда он протягивает мне руку, которую ранее прятал за спиной, а в ней букет искусственных, сделанных вручную цветов: кусочки металла, и материи, и бумаги, и листочки, соединенные вместе проволочками и нитками.
![Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]](/uploads/posts/books/79674/79674.jpg)
