Мария Шкатулова - Убийство в Озерках
— Комнату? Нет, милые, не сдаю.
— Правда? А нам сказали, что вы живете одна в двухкомнатной квартире?.. Вас ведь зовут Анастасия Федоровна?
— Анастасия Федоровна, — подтвердила старушка. — Живу одна, милые. А комнату не сдаю. Кто вам сказал-то? И зачем мне сдавать? Вы что же — приезжие?
— Да нет, бабушка, мы из Москвы: я и моя подруга. Но вот она поссорилась с мужем, и ей негде жить. Пустили бы ее на несколько дней, пока она квартиру не снимет. Она тихая, скромная, видите, какая? А вам к пенсии тоже прибавка не повредит, правда? Соглашайтесь, бабушка, пожалуйста, нам очень нужно.
Бабушка доброжелательно оглядела Нину и покачала головой:
— Поссорились? Батюшки мои, что же он вас, прямо в халате на мороз выгнал?
— Нет, — улыбнулась Нина (бабушка ей понравилась), — я сама ушла. А халат это так, для конспирации…
— Ну, тогда поживите, ладно. Только у меня, я боюсь, вам неудобно будет. Телевизора у меня нет — третий год как сломался. Вот только радио, и то плохо работает.
— Ничего, бабушка, это не страшно, — хором сказали подруги и довольно переглянулись.
Старушка пригласила их войти посмотреть будущее жилище. Они бросили беглый взгляд на узкую застеленную белым покрывалом металлическую кровать с множеством белоснежных подушек.
— Здесь сплю я, — сказала бабушка, — а вы проходите сюда.
Они вошли в другую комнату, побольше, где посередине стоял стол в окружении четырех стульев, дешевый сервантик с посудой и застеленный цветастым покрывалом диван образца семидесятых.
— А вы здесь будете спать, — сказала старушка, и Нина с тоской подумала о своем уютном «английском» уголке.
* * *Так Нина, поселившись в Тонином доме, начала с ней «дружить». Однако уже на следующий день ей пришлось убедиться, что Лёля ошибалась в своих прогнозах относительно нее.
Тоня, измученная одиночеством, страшно обрадовалась, когда Нина снова появилась в ее квартире. «Я принесла вам спички, на всякий случай — вдруг сломается зажигалка?» — сказала Нина и сама не заметила, как очутилась на Тониной кухне.
Через десять минут они уже пили чай, и Тоня рассказывала ей о Курске, о школе, о том, как пела в школьной самодеятельности, о матери, о тете Любе, о подружках — так, будто знала Нину много лет. Но говорить про свою московскую жизнь она не хотела. Стоило Нине задать какой-нибудь невинный вопрос о работе, или о том, как ей удалось снять такую хорошую квартиру, или о ее московских знакомствах, как Тоня смущалась, мрачнела и всячески старалась от разговора уйти.
Тогда Нина, которая по-прежнему испытывала чувство неловкости, оттого что выпытывает подробности чужой жизни, старалась чуть-чуть переменить тему и поговорить с Тоней о ее планах на будущее.
— А учиться тебе разве не хочется? — спросила Нина, не заметив, как перешла с ней на ты.
— Очень хочется, — с жаром ответила Тоня, но на вопрос о том, что ей мешает, опять смутилась и ничего не объяснила.
Тогда Нина переменила тактику и стала рассказывать Тоне о себе: о работе на факультете, о студентах, о сессии, которая была в полном разгаре, о факультетском хоре, где они со студентами разучивали английские и американские песни, и Тоня, затаив дыхание, слушала ее рассказы о неведомой и прекрасной жизни. И по-прежнему молчала о своей.
Нина уходила от Тони в начале двенадцатого со смешанным чувством жалости и неудовлетворенности. Жалко было Тоню, потому что Тоня, которая ей нравилась, казалась беспомощной и несчастной, и Нина не только не знала, как ей помочь, но еще и использовала ее, будто Тоня была не живым человеком, а препятствием, чем-то вроде сломанного забора, который надо перешагнуть, чтобы добраться до нужного места.
Неудовлетворенность же объяснялась тем, что время шло, а Тоня, несмотря на все ее усилия, все не заговаривала о единственном интересующем ее предмете, и было совершенно непонятно, как заставить ее это сделать.
Кроме того, Нина все больше и больше убеждалась в том, что, даже если Тоня и расскажет ей о Салтыкове, выяснить какие-либо подробности, касающиеся убийства, ей все равно не удастся, потому что Тоня, как ей казалось, не имела и не могла иметь к убийству ни малейшего отношения.
Было и еще одно обстоятельство, которое ужасно беспокоило ее: в тот день, когда они познакомились, она, растерявшись, назвала ей свое имя и даже отчество, и теперь боялась, что Тоня расскажет о ней Салтыкову и что Салтыков, не дай Бог, поймет, о ком идет речь. К тому же она никак не могла дозвониться Лёле и ужасно беспокоилась, так как не знала, чем кончилась история с Мироновой и не стало ли Салтыкову известно об их «подрывной деятельности». Но Лёлин телефон упорно молчал, и на пятый день, спустившись в свое временное жилище на первом этаже после очередного впустую проведенного у Тони вечера, Нина решила, что завтра сделает последнюю попытку.
— Ты кого-то ждешь? — спросила Нина, когда Тоня на следующий день открыла ей дверь.
— Нет, — ответила Тоня.
— Не стесняйся: если ждешь, так и скажи, — настаивала Нина.
— Да нет, никого я не жду: с чего вы взяли?
— Я вижу, ты принарядилась.
— Не нарядилась, а так… А то я все время в халате.
— А не получится, что кто-нибудь придет без предупреждения? — спросила Нина и пристально посмотрела на нее.
— Нет, — твердо ответила Тоня.
— Ты уверена? Просто получится не очень удобно?..
— Нет-нет, — повторила Тоня, — никто не придет. Он… без звонка никогда не приходит.
Нина затаила дыхание: «Неужели, наконец?..» и с безразличным видом спросила:
— Твой знакомый?
Тоня отвела взгляд в сторону и кивнула.
— Не приходит без звонка? Он такой деликатный человек?
— Дело не в этом, — начала Тоня, но тут же замолчала и покраснела.
— А в чем?
— Ни в чем, — сказала Тоня. — Давайте лучше пить чай.
«Все бесполезно, — думала Нина. — Она никогда о нем не заговорит. Неужели она что-то скрывает?»
Пока Тоня накрывала на стол, Нина попросила разрешения позвонить и отправилась в комнату, где был телефон, но, не успев набрать Лёлин номер, спохватилась, что он останется в памяти аппарата и Салтыков сможет увидеть его. Тогда Нина, положив трубку, остановилась перед книжным шкафом, чтобы посмотреть книги. Ничего интересного она не обнаружила и уже хотела отойти, как вдруг на нижней полке заметила несколько видеокассет. Нина присела на корточки, чтобы получше их рассмотреть и уже почти вытащила одну из них, как вдруг к ней с криком подбежала Тоня.
— Не трогайте, пожалуйста, не надо!
Нина вздрогнула и отдернула руку: кассета упала на пол и Нина успела разглядеть на обложке голое женское тело.
— Извини, пожалуйста, — пробормотала Нина в растерянности, но Тоня ничего не ответила, схватила кассету и убежала в кухню, и в ту же минуту до Нининых ушей донеслись бурные рыдания.
— Тоня, Боже мой, что с тобой? — Нина бросилась за ней.
Тоня сидела на табуретке, уткнувшись лицом в колени, и рыдала, как малое дитя, всхлипывая и сотрясаясь всем телом.
— Что с тобой? Почему ты плачешь? — Нина действительно не могла понять, что вызвало у нее такую бурную реакцию.
— Я знаю, знаю, — плача, проговорила Тоня. — Вы еще тогда подумали, что я… что я…
— Что ты — что? Ну, говори же, вот несчастье!
— Что я — такая…
— Какая — «такая»? Что за глупости? С чего ты это взяла?
— Я знаю, что вы подумали, когда я сказала, что не работаю… а я хотела работать, но он не разрешает… и следит за мной…
— Кто — он?
— Павел Аркадьевич…
— Твой… знакомый?
— Да. И кассеты это его, а мне они совершенно ни к чему… и без звонка… без звонка… — рыдания мешали ей говорить.
— Что — «без звонка»?
— Он не приходит без звонка, потому что хочет, чтобы я…
— Чтобы ты — что?
— Хотите знать?.. — Тоня подняла заплаканное лицо.
— Да Бог с ним, Тоня, неважно… — проговорила Нина, которая была так напугана Тониной истерикой, что даже не рада была, что речь наконец зашла о Салтыкове.
— Нет, важно, важно… Я вам сейчас покажу… — и Тоня бросилась в комнату.
* * *— Вот! Вот! — плача, восклицала Тоня, размахивая у нее перед носом крошечными кружевными трусиками. — Вот! А вы говорите — деликатный. Он звонит и говорит: «Через полчаса буду у тебя». Это значит, что мне надо во все это вырядиться, распустить волосы и так ходить перед ним.
— Ну-ну-ну, хорошо, хорошо, успокойся, — Нина гладила ее по вздрагивающей от плача спине, но Тоня продолжала:
— Вот вы говорите — учиться. А как учиться, если он мне не разрешает никуда ходить? Я уже и работу себе подыскивала: думала, найду работу и уйду от него.
— И что же, нашла что-нибудь?
— Нашла. Но платят столько, что ни квартиру, ни комнату я снять не смогу. А мне надо еще маме в Курск посылать: мама болеет и работать не может. Да и работы там нет.
