Джоди Пиколт - Время прощаться
– Я останусь здесь, – заявила я.
Томас шагнул вперед.
– Ты не должна…
– Я сама этого хочу, – отрезала я.
– А как же Дженна?
Я видела, как Гидеон отошел в сторону, когда мы заговорили громче.
– А что Дженна? – удивилась я.
– Ты ее мать.
– А ты ее отец!
Всего одну ночь за год жизни дочери я могу пропустить и не уложить ее в постель, чтобы понаблюдать, как Мора стоит над своим ребенком? Это моя работа. Будь я врачом, это было бы равносильно тому, что меня вызвали к тяжелобольному.
Но Томас не обратил внимания на мои слова.
– Я рассчитывал на этого слоненка, – пробормотал он. – Он должен был нас спасти.
Гидеон откашлялся.
– Томас, давай я отвезу тебя домой и попрошу Грейс принести Элис свитер.
Они уехали, а я стала записывать, сколько раз Мора провела хоботом по спине своего детеныша, и отмечать бесчисленное количество случаев, когда она швыряла околоплодный пузырь. Я описывала изменения в издаваемых ею звуках – начиная от воркующих, успокаивающих и заканчивая криком матери, которая зовет к себе детеныша, но ответа не получает.
Пришла Грейс со свитером и спальным мешком. Некоторое время мы молча сидели и смотрели на Мору, ощущая ее боль.
– Воздух здесь тяжелее, – прошептала Грейс.
Я знала, что смерть слона не влияет на показания барометра, но поняла, что она имела в виду. Тишина проникала сквозь стиснутые зубы, сквозь барабанные перепонки, грозя задушить нас.
Невви тоже пришла отдать дань уважения. Она ничего не сказала, только протянула мне бутылку воды и бутерброд и постояла в стороне – похоже, перебирая в памяти воспоминания, которыми ни с кем не хотела делиться.
В три часа ночи Мора в очередной раз обвила слоненка хоботом, но он все выскальзывал. Тогда она попыталась поднять его за шею – тщетно, за ноги – тот же результат. После нескольких неудачных попыток ей удалось спрятать детеныша под себя – она держала его, как охапку сена.
Слониха осторожно, неспешно двинулась на север. Вдалеке я услышала крик Гестер. Мора ответила негромко, приглушенно, как будто боялась разбудить слоненка.
Гидеон и Невви уехали на вездеходах, поэтому у меня не осталось другого выбора, кроме как идти пешком. Я не знала, куда Мора направляется, поэтому сделала то, чего делать не должна была: нырнула через отверстие в воротах, сделанное для автомобиля, и, прячась к тени, последовала за слонихой.
К счастью, Мора либо была слишком погружена в свое горе, либо же настолько сосредоточилась на ценном грузе, что не заметила, как я крадучись следовала за ней за деревьями. Нас разделяло метров двадцать. Мы миновали пруд, березовый лес, прошли через луг… Наконец Мора добралась до места, где любила нежиться в жаркие дни. Под тенью раскидистого дуба она опускалась на ковер из сосновых иголок и дремала.
Однако сегодня она положила под дуб детеныша и принялась укрывать его ветками, набрасывать ногами иголки и пучки мха, пока частично не спрятала тело. Потом Мора встала над слоненком – живой храм на ногах-столпах.
И я начала молиться.
Прошли сутки после того, как Мора родила детеныша, я продолжала бодрствовать вместе с ней. И самое плохое – она ничего не ела. Я знала, что слон может какое-то время продержаться без еды, но не без воды. Поэтому когда у дальнего безопасного конца забора меня встретил Гидеон, я попросила его об одолжении: нужно было, чтобы он принес один из неглубоких тазов, в каких мы в сараях отмачиваем слонам ноги, и литров восемь воды.
Услышав за спиной звук приближающегося вездехода, я посмотрела, как отреагирует Мора. Обычно африканские слоны выказывают любопытство, когда приходит время кормежки. Но Мора даже головы не повернула.
Гидеон остановился на тропинке.
– Слезай, – велела я.
То, что я намеревалась сделать, строго запрещено в заказнике, ведь я собиралась вмешаться в экосистему. А еще мой поступок был безрассуден, потому что я намеревалась покуситься на личное пространство скорбящей матери. Но мне было наплевать.
– Нет, – ответил Гидеон, тут же поняв, что я затеяла. – Лучше ты залезай.
Я послушалась, и мы через небольшое отверстие в заборе въехали в загон со слонихой. Мора, растопырив уши и тяжело топая, бросилась к нам. Я почувствовала, что Гидеон дал задний ход, и прикоснулась к его плечу.
– Стой! – велела я. – Заглуши двигатель.
Он оглянулся через плечо. Глаза его округлились, он разрывался между желанием послушаться меня и инстинктом самосохранения.
Вездеход, вздрогнув, встал.
Остановилась и Мора.
Очень медленно я слезла с вездехода и вытащила находящуюся сзади тяжелую резиновую ванночку. Я поставила ее в трех метрах от слонихи, налила воды. Потом все так же медленно уселась за спину Гидеона.
– Задний ход, – прошептала я. – Поехали.
Мора шагнула ближе и за раз выпила всю воду.
Потом развернулась так, что ее бивни оказались в нескольких сантиметрах от моей кожи, – достаточно близко, чтобы я смогла разглядеть зазубрины и шрамы, нанесенные временем. Настолько близко, что она взглянула мне прямо в глаза.
Мора вытянула хобот и погладила меня по плечу. Потом, тяжело ступая, вернулась к детенышу и вновь закрыла его своим телом.
Я почувствовала прикосновение Гидеона. В нем было и уважение, и желание успокоить меня.
– Можешь вздохнуть, – шепнул он.
Через тридцать шесть часов прилетели грифы. Они кружили над головой, как ведьмы на метлах. Каждый раз, когда они падали вниз, Мора хлопала ушами и ревела, отпугивая падальщиков. В ту ночь явились и куницы. Их глаза горели неоновым зеленым огнем, когда они подкрадывались к туше слоненка. Мора тут же очнулась от транса, как будто рубильник переключили, и бросилась на них, угрожающе опустив бивни к земле.
Томас перестал звать меня домой. Все перестали меня уговаривать. Я останусь здесь, пока Мора не будет готова уйти. Я стала ее стадом, напоминанием, что она должна продолжать жить, даже если ее детеныш не смог.
От меня не укрылась ирония судьбы: я играла роль слонихи, в то время как Мора вела себя совсем как человек, который отказывается прекращать горевать по своему мертвому сыну. Самое удивительное в скорби слонов в дикой природе – их умение тяжело скорбеть, но потом по-настоящему отпустить. Люди, похоже, на это не способны. Я всегда полагала, что это из-за религии. Мы надеемся в следующей жизни еще раз встретиться со своими близкими, где бы это ни случилось. У слонов такой надежды нет, только воспоминания об этой жизни. Возможно, именно поэтому им легче двигаться дальше.
Через семьдесят два часа после родов я попыталась сымитировать призыв «идем», который слышала в дикой природе тысячи раз и который указывал нужное направление. Я уже едва стояла на ногах, в глазах был туман. Мне привиделось, что через забор прорвался самец слона, но потом я поняла, что это вездеход. На нем сидели Гидеон и Невви, которая, посмотрев на меня, покачала головой.
– Ты прав, она сама на себя не похожа, – сказала Невви, потом обернулась ко мне. – Ты отправишься домой. Ты нужна дочери. Если не хочешь оставлять Мору одну, я побуду с ней.
Поскольку Гидеон боялся, что, сидя у него за спиной, я усну, я не стала садиться сзади. Я сидела впереди, в его объятиях, как мог бы сидеть ребенок, и клевала носом, пока он не остановился перед домом. Смутившись, я спрыгнула с вездехода, поблагодарила Гидеона и вошла.
К моему удивлению, у колыбельки Дженны на диване спала Грейс – прямо в гостиной, поскольку для детской у нас места не нашлось. Я разбудила ее и отправила с Гидеоном домой, а сама пошла по коридору в кабинет Томаса.
Как и я, он не переодевался с тех пор, как мы расстались три дня назад. Он склонился над гроссбухом и был настолько погружен в то, что изучал, что не заметил моего присутствия. В стороне на столе были рассыпаны таблетки из флакона, а рядом, как часовой, стояла пустая бутылка из-под виски. Я решила, что Томас заснул за работой, но, подойдя ближе, увидела, что глаза у него широко открыты, но при этом стеклянные, ничего не видящие.
– Томас, – негромко позвала я, – идем спать.
– Неужели ты не видишь, что я занят? – ответил он настолько громко, что в другой комнате захныкала Дженна. – Заткнись, черт побери! – заорал он, схватил книгу и швырнул ее в стену за моей спиной. Я вжала голову в плечи, потом наклонилась, чтобы поднять книгу. Если Томас и работал, то явно не с этим гроссбухом. Журнал был пуст.
Я поняла, почему Грейс не решилась оставить с ним ребенка.
Уже после свадебной церемонии в Бум-Таун-холл я нашла пузырьки с таблетками, которые, словно солдаты, выстроились в комоде. Когда я спросила, зачем это, Томас ответил, что его одолела депрессия. После смерти отца – последнего близкого родственника – ему не хватало сил даже на то, чтобы встать с постели. Я кивнула, пытаясь быть сострадательной. Скажу прямо, известие, что он справляется с отчаянием с помощью лекарств, поразило меня намного меньше, чем то, что я настолько поспешно выскочила замуж, что даже не знала, что родители мужа умерли. Томас не рассказывал мне больше ни об одном случае подобного срыва, но, если говорить откровенно, я и не спрашивала. И не уверена, что хотела бы знать ответ.