Ирина Арбенина - Люблю трагический финал
— Ну, как Гетеборг? — Аня радостно обняла вернувшегося мужа.
— Спроси что-нибудь полегче… — Петя саркастически хмыкнул. — Я его видел?!
— Но, Петя!..
— Клянусь! С восьми до восьми! Тренинг, деловое общение… Если тебе оплачивают пребывание в отеле, поверь, времени ни на что другое не останется… Ну, правда, ближе к ночи перманентная пирушка — из кабачка в кабачок — с участниками делового общения. Но ведь Гетеборг-то уже в это время — тю-тю, спит… А потом и мы — баю-бай в отель…
— Отель хороший?
— Если компания что-нибудь делает, то это не может не быть на самом высоком уровне. Если продает машину, то это машина, если дарит галстук, то это галстук, если бронируют отель, то это отель… Не то что у некоторых…
И Петя пустился в обычные рассуждения о шведском качестве и семнадцати видах отечественного тоссола, из которых условно пригодны только два. Обратите внимание: условно! То есть все-таки, по большому счету, непригодны.
Что касается шведского качества, то Аню не нужно было убеждать. Она уже знала, что шведские носки не рвутся. Странно, конечно, необъяснимо… Но не рвутся, и все тут.
— А почем номер в отеле?
— Сто.
— А как назывался?
— «Опера».
— Как?
— Я же сказал — «Опера».
— Там что, рядом оперный театр?
— Аня… Я же сказал: ничего не видел, ничего не знаю…
— Ну да, да. Ничего никому не скажу!
— Но правда, — взмолился Петр, — я даже не понял, есть ли вообще в Гетеборге опера.
Очевидно, интуитивно и бессознательно человек начинает отмечать нужные ему детали и информацию даже прежде, чем отдаст себе ясный отчет в том, что они действительно нужны…
Утренние ведущие «Радио-Максимум», борясь с зевотой, предложили слушателям рассказать в прямом эфире, чем их «достает» вторая половина. За что они, слушатели, бывают злы на мужа или жену?
Аня задумалась. А чем ее раздражает Стариков?
И с интересом путем пристальных размышлений обнаружила: ничем!
То есть ей даже не на что пожаловаться в прямом эфире просыпающимся Москве и Петербургу.
Между тем утро разгоралось, и конкурс уверенно выигрывала жена, муж которой пел по утрам на кухне.
— Понимаете, у нас маленькая кухня, шесть метров, обычный панельный дом, стандартная крошечная квартира, а он…
— Что, просто настоящим оперным голосом, с утра — арию?
— Да, готовит яичницу в трусах на кухне и…
Что может сравниться с Матильдой моей.
Сверкающей искрами черных очей?..
Ведущие радостно — не по долгу службы — и искренне ржали.
И над мужем, любителем пения и яичницы, и над Матильдой, у которой из черных очей — прикинь?! — натурально сыплются искры.
Аня провела мыльной губкой по тефлоновому идеальному дну сковородки, смывая масло от блинчиков… Стариков терпеть не мог омлетов и яичниц.
И тоже замурлыкала: «Она только глянет…» Кстати, откуда это? Кстати говоря…
Ах да… Из «Иоланты»… Это Роберто, герцог Бургундский, кажется, которого совершенно не волнует дочь короля Рене, поет. По всей видимости, герцог был любителем темпераментных — искры из очей — зрелых брюнеток, а не анемичных неискушенных в делах любви королевских дочек…
Аня вдруг застыла с губкой в руках — пена «Санлайт» капала в раковину.
Удивительно, насколько застрявший с детства в голове штамп может наполниться жизненным содержанием. Она так ясно видела и эту брюнетку Матильду, и эту дочку.
Аня вспомнила о «Делосе»… Как она разглядывала репертуар этого театра…
«Иоланта» там, кстати сказать, идет… Что еще там есть? Еще «Кармен», самая первая и знаменитая их постановка, театр-то молодой.
Самая первая… «Кармен». Цыганка Кармен.
Кажется, еще «Аида» идет…
Светлова выключила радио, зато включила телевизор.
И вот тебе раз! Опять… Словно специально в уши лезет.
— Но ведь сейчас, насколько я понимаю, в опере большое стремление к реализму, к правде жизни, всяким модным веяниям, граничащим с…
На засветившемся экране возник знаменитый оперный певец и расспрашивающий его журналист.
Аня убиралась и мимоходом слушала бубнящий телевизор… Это было что-то вроде передачи «В мире искусства». Интервью с этим самым великим певцом.
— Да-да, — отвечал певец, — я сам пел в таких спектаклях, в Королевской опере. Пел «Тоску». И был одет в военную форму образца 1942 года… Было очень смешно, когда я на первой репетиции «Тоски» в Лондоне, прохаживаясь за кулисами, наткнулся на совершенно голую девушку…
— Вам правда было смешно?
— Очень… Эта девушка, тоже хохоча, бежала со сцены. Оказывается, по сценарию, в начале второго акта «Тоски» полицмейстер занимается с ней на сцене любовью…
«Так… — Аня сжала ладонями виски. — Оборванные фразы бывают лучше закругленных! Они наталкивают на неожиданные мысли…»
Как он сказал? «Стремление к реализму, граничащее…» С чем?! Почему не сказал: с чем граничащее?
С чем граничит оно, это стремление к реализму, в конце-то концов?
Ведь если на сцене Королевской оперы возможна почти настоящая любовь и настоящая голая девушка, то на этой сцене… — Аня посмотрела за окно на улицу, — возможна почти настоящая смерть? Или совсем настоящая?!»
— Но вы знаете, — продолжал знаменитый оперный певец в телевизоре, — сторонники реалистического направления, которые начали утверждать жизненную правду в опере, появились не сегодня. Давно. Не стоит считать это исключительно модным сиюминутным веянием…
«А поподробнее?» — пробормотала Светлова, потому что интервьюер в телевизоре сидел, аки пень, кажется, совсем забыв о своем собеседнике и думая о чем-то своем, «о девичьем».
— Их, этих приверженцев гиперреализма, называют веристами… — откликнулся на просьбу телезрительницы Светловой оперный певец. — «Vera» — это «правда» по-итальянски. У них, знаете ли, есть совершенно блистательные оперы… Например, «Паяцы» Леонкавалло…
«И это как, захватывает?» — продолжала свой диалог на дистанции Аня.
— И, уверяю вас, эта новая форма оперы привлекает людей. Я вообще верю, что не сегодня-завтра появится человек, который найдет новую форму выражения… Опера, знаете ли, не элитарное, а живое и простое, как жизнь, радостное искусство…
Аня вдруг стала лихорадочно собираться. И через десять минут была уже на улице. Очень быстро — рекорд для Книги Гиннесса — добралась до «Молотка».
В общем, через полчаса Анна уже стояла снова в раздумьях под аркой, ведущей в «Молоток».
Перед ней снова висел репертуар. Репертуар оперного театра «Делос».
«Кармен».
«Травиата».
«Аида».
«Иоланта».
«Театральный грим», — сказала тогда Мила Смирнова.
«Постановочная работа», — сказал следователь-пофигист.
Галя Вик была слепой девушкой…
Виолетта Валери была куртизанкой. Кармен — цыганкой… Аида… Впрочем… ну не мог он объять необъятное — охватить сразу весь репертуар..
Хотя… Аида была темнокожей…
Пропавшая студентка? Та темнокожая иностранка…
Анна вспомнила, что капитан говорил о «свежих случаях»: среди числящихся пропавшими — темнокожая девушка.
Аида?
Постановочная смерть, продуманные штрихи, детали… Грим театральный, цветы…
А что, если и вправду опера — «живое и простое, как жизнь, искусство»?
Во всяком случае, этот человек воспринимал, очевидно, его именно так: слишком серьезно, слишком как жизнь.
Как там было сказано: «Не сегодня-завтра появится человек, который найдет новую форму выражения»…
Неужто уже появился?
— А, да-да… «Мобил-моторс»! Проходите, устраивайтесь… — Кирилл Бенедиктович Дорман гостеприимно обвел рукой почти пустой зал, приглашая Аню пройти.
У Дормана был «Крайслер», новехонький, с иголочки, купленный только-только и с хорошей скидкой…
И вот так Аня попала к нему на репетицию: то есть не благодаря своим достоинствам и неотразимости, а благодаря Пете.
— Моя жена большая поклонница оперного искусства, и ей, в общем, ей очень интересно заглянуть, так сказать, за кулисы, на творческую, так сказать, кухню… Узнать, как рождается искусство, и все такое… — вечно торопящийся Стариков, не совсем понимая, зачем это Ане нужно, торопливо изложил ее просьбу Дорману.
Еще никто, получая такую скидку на «Крайслер», не отказывал Пете, и Кирилл Бенедиктович не стал исключением.
Радушно передал Ане приглашение и забыл… А теперь вот услышал про «Мобил-моторс» и вспомнил…
И теперь Светлова, замерев, как мышка, сидела в полутемном зале и наблюдала…
На сцене, хотя это была всего лишь репетиция, «в замке короля Рене», стояли цветы. Роскошный букет красных и белых пионов. Лохматых, тяжелых, в высокой вазе, таких свежих и живых, что Ане казалось: даже из амфитеатра она видит капельки воды на их лепестках.
