Артуро Перес-Реверте - Кожа для барабана, или Севильское причастие
Гавира ответил не сразу. Он знаком подозвал официанта, заказал еще пива и кофе с молоком, провел ладонью по аккуратно зачесанному виску и бросил рассеянный взгляд на ноги проходившей мимо женщины.
— А я никогда и не роптал, дон Октавио.
— Знаю. Поэтому ты и сидишь в роскошном кабинете в Аренале и вот на этом стуле, рядом со мной. В кабинете, который я тебе дал, и на стуле, который я тебе предложил. А я тем временем читаю газету и смотрю на тебя.
Официант принес пиво и кофе. Мачука положил в чашку кусок сахара и принялся размешивать ложечкой. Мимо прошли две монахини в коричневых одеяниях и белых покрывалах.
— Кстати, — вдруг встрепенулся банкир. — А что там насчет другого попа? — Он проводил взглядом монахинь. — Того, который вчера ужинал с твоей женой.
Самообладание Пенчо Гавиры особенно проявлялось именно в такие моменты. Стараясь успокоить стук крови в висках, он заставил себя проследить глазами за проезжавшим мимо автомобилем до самого угла, за которым тот исчез. Это заняло около десяти секунд. После этого Гавира поднял бровь.
— Да ничего. По моим данным, он продолжает свое расследование — для этого Рим и прислал его сюда. Это у меня под контролем.
Лицо Мачуки выразило одобрение.
— Надеюсь, Пенчо. Надеюсь, что он у тебя тоже под контролем. — С негромким довольным урчанием банкир поднес к губам чашку. — Красивое местечко эта «Ла Альбаака». — Он отпил еще глоток. — Давненько я там не был.
— Макарена вернется ко мне. Обещаю вам.
Банкир снова кивнул.
— В общем-то, я назначил тебя вице-президентом потому, что ты женился на ней.
— Я знаю, — через силу улыбнулся Гавира. — Я никогда не обольщался на этот счет.
— Пойми меня, — повернулся к нему Мачука, — у тебя отличная голова. Для Макарены не было лучшего будущего. Так я думал с самого начала… — Его костлявая, сухая рука невесомо легла на руку Гавиры. — Насколько я понимаю, я ценю тебя, Пенчо. Может быть, ты — лучший вариант для нашего банка. Но дело в том, что на банк сейчас мне наплевать. — Он убрал руку и взглянул на Гавиру глаза в глаза. — Пожалуй, что для меня имеет значение — так это твоя жена. Или ее мать.
Гавира перевел взгляд на газетный киоск на углу. Временами он чувствовал себя как рыба в сети, безуспешно бьющаяся в поисках выхода. Крутить педали, повторил он про себя. Раз уж ты оказался на велосипеде, то надо все время крутить педали, чтобы не упасть.
— Ну, так позвольте мне сказать, что в этой церкви заключалось будущее их обеих.
— Но прежде всего твое, Пенчо… — Мачука метнул в него лукавый взгляд. — Ты пожертвовал бы этим проектом и операцией с «Пуэрто Тарга» ради того, чтобы вернуть жену?
Гавира помолчал. Это был вопрос вопросов, и ему это было известно лучше, чем кому бы то ни было.
— Если я упущу этот случай, — ответил он уклончиво, — я потеряю все.
— Не все. Только свой престиж. И мою поддержку.
Держа себя в руках, Гавира позволил себе улыбнуться.
— Вы очень строги, дон Октавио.
— Возможно. — Глаза старика были устремлены на транспарант, висевший над улицей. — Но я справедлив: идея операции с церковью принадлежит тебе, и идея этого брака тоже. Хотя я немного тебе помог.
— Тогда я хотел бы задать вам один вопрос. — Гавира положил на стол руку, лотом другую. — Почему бы вам не помочь мне сейчас, если уж вы так цените Макарену и ее мать?.. Вам достаточно было бы один раз поговорить с ними, чтобы убедить их трезво взглянуть на вещи.
Мачука очень медленно повернулся к нему. Его веки были опущены так, что глаз почти не было видно.
— Может, да, а может, и нет, — произнес он, когда Гавира уже не ожидал ответа. — Но в таком случае почему бы мне было не позволить Макарене выйти замуж за любого идиота? Не знаю, понимаешь ли ты, Пенчо. Это как когда у тебя есть лошадь, боксер или хороший петух. Мне нравится видеть тебя в драке.
И, не прибавив больше ни слова, подал знак секретарю. Аудиенция была окончена; Гавира поднялся, застегивая пиджак.
— Знаете что, дон Октавио? — Он надел итальянские темные очки и теперь стоял перед столом банкира, хладнокровный, безупречно одетый. — Иногда мне кажется, что вы не стремитесь к конкретному результату… Как будто где-то в глубине души вам все безразлично: банк, Макарена, да и я сам.
На противоположной стороне улицы появилась длинноногая девушка в коротенькой юбочке, с ведром и мочалкой в руках, и принялась мыть основания витрин магазина готового платья. Старик Мачука задумчиво следил за ее движениями. Наконец, очень спокойный, он повернулся к Гавире.
— Пенчо… Ты никогда не задавал себе вопроса, почему я прихожу сюда каждый день?
Удивленный Гавира уставился на него, не зная, что сказать. К чему это он клонит? Проклятый старик.
— Ну, дон Октавио, — неуверенно пробормотал он. — Я вовсе не имел в виду… Я хочу сказать…
Под опущенными веками банкира промелькнул сухой насмешливый блеск.
— Однажды, очень много лет назад, я сидел на этом самом месте, а мимо прошла женщина. — Мачука снова взглянул на девушку из магазина, как будто в этом давнем воспоминании жила она. — Очень красивая, такая, что у меня просто дух захватило… Мы встретились глазами. Она шла мимо, а я подумал, что должен встать, остановить ее. Но я этого не сделал. Перевесили социальные условности, мысль о том, что я достаточно известен в Севилье… В общем, я не подошел к ней, и она ушла. Я утешал себя мыслью, что еще увижу ее. Но она больше не проходила здесь. Никогда.
Он поведал об этом без малейшего волнения — просто рассказал о факте. Кановас с бумагами под мышкой уже приближался; сухо поклонившись Гавире, он уселся на стул, с которого тот только что встал. Мачука, откинувшись на плетеную спинку своего стула, наградил вице-президента «Картухано» еще одной холодной улыбкой.
— Я очень стар, Пенчо. На протяжении жизни мне приходилось одни битвы выигрывать, другие проигрывать; а теперь все битвы, даже те, что должны были бы стать моими, я считаю чужими. — Он держал в своих худых, похожих на костлявые птичьи лапы руках документы, принесенные секретарем. — Любопытство во мне гораздо сильнее, чем желание победить. Знаешь, бывает, что кто-нибудь засунет в одну банку скорпиона и паука и смотрит на них, понимаешь?.. Не испытывая симпатии ни к одному из них.
Он сосредоточился на документах, и Гавира, пробормотав что-то на прощание, пошел вниз по улице, к машине. На лбу у него залегла вертикальная складка; плиты тротуара, казалось, качались у него под ногами. Перехиль, приглаживавший рукой прическу так, чтобы получше прикрыть плешь, увидев хозяина, спрятал глаза.
Солнечный свет, даже отраженный от желто-белых стен больницы «Лос Венераблес», бил по глазам, как удар футбольного мяча. На противоположном тротуаре, под плакатом, извещающим о воскресной корриде на арене «Маэстранса», двое белокожих туристов изнемогали от жары за столиком кафе, В зале «Каса Роман», куда не проникали этот свет и эта жара, ни в чем не уступающая жару огнедышащей печи, Симеон Навахо очистил креветку и, держа ее в руке, взглянул на Куарта.
— Группа информационных преступлений не располагает ничем, что могло бы быть полезным вам. То есть вообще ничем.
Проговорив это, он съел креветку и запил ее хорошим глотком пива, от которого кружка наполовину опустела. В любое время суток он что-то ел, перекусывал, замаривал червячка, и Куарт, окинув взглядом невысокую тощую фигурку старшего следователя, подумал: интересно, куда он укладывает все это? Даже «Магнум-357» так выпирал на этом тщедушном теле, что Навахо носил его в сумке через плечо — мавританской сумке из тисненой кожи с бахромой; от нее до сих пор пахло верблюдом, из которого ее сделали. Вместе с большими залысинами, косичкой на затылке, круглыми очками в стальной оправе и широкой цветастой рубашкой апаш эта сумка придавала Симеону Навахо весьма своеобразный вид, особенно рядом с высокой, худой, черной фигурой священника.
— В наших архивах, — продолжал полицейский, — нет ничего о людях, которые вас интересуют… У нас есть зеленая молодежь, развлекающаяся разными компьютерными шуточками, есть куча людей, торгующих пиратскими копиями программ, и пара субъектов, обладающих определенным уровнем, которые время от времени совершают прогулки куда не надо. Пару месяцев назад один из них сделал попытку добраться до текущих счетов Южного банка и перевести деньги на себя. Но того, о чем вы говорите, у нас нет.
Они стояли у стойки, под гирляндой свисающих с потолка колбас. Полицейский взял с тарелки другую креветку, оторвал ей голову, с наслаждением высосал ее, а потом принялся опытной рукой считать остальное. Куарт взглянул на свой стакан пива — запотевший, почти не тронутый.
— Вы выяснили то, о чем я вас просил?
— Угу, — кивнул Навахо с полным ртом и, прожевав, продолжал: — Никто из вашего списка коммерческих предприятий не приобретал — по крайней мере, от своего имени — передового программного материала. Что касается телефонной компании, тамошний начальник службы безопасности — мой приятель. По его словам, этот ваш «Вечерня» — не единственный, кто втихаря забирается в телефонную сеть, чтобы попутешествовать за границей — по Ватикану или где-нибудь еще. Это проделывают все пираты. Ваш, похоже, большой умница. Он входит в Интернет и выходит из него, когда ему вздумается, и, судя по всему, использует какую-то сложную схему, оставляет после себя программы, стирающие его следы и сбивающие с толку все системы отслеживания. — Он съел креветку, допил свое пиво и заказал еще. В усах у него застряла креветочная ножка. — Вот все, что я могу вам рассказать.
