Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда
- Да нет, - успокоил меня Криворученко. - Мы не злоупотребляем этим. Он придет второй раз, а обычно мы встречаемся в лесу. Гюберт отпускает его по разным охотничьим делам. То он тетеревиные тока отыскивает, то утиные выводки, то скрадки оборудует, шалаши всякие строит. Да и осторожен Фома Филимонович. В лесу его черта с два найдешь, а он любого увидит...
Через два дня я впервые встал и сделал небольшую прогулку. Я очень ослаб, похудел, но ко мне вернулся прежний аппетит, и дело быстро шло на поправку.
За эти дни я лучше узнал Логачева, Березкина и Ветрова. Это были верные, надежные люди, отлично подготовленные. С Сережей Ветровым мы откровенно побеседовали как-то вечерком, в его дежурство. Он был очень смешлив, но изо всех сил старался не смеяться. Сережа сдерживал себя, когда речь шла о смешном; на его крутой, выпуклый лоб набегали тоненькие, как паутина, морщинки. Видно было, что он изо всех сил старался выглядеть солиднее и старше своих семнадцати лет.
Он рассказал о себе. Его отец и старший брат воевали на фронте: отец комбатом, брат - командиром орудийного расчета. Мать и сестра живут в Москве, обе работают.
Сережа поделился со мной своими жизненными планами. Он стал радистом, потому что с детства увлекался радио и твердо решил посвятить себя этому делу. Он будет изобретать, экспериментировать, и о нем еще услышат. Он не прочь и попутешествовать. Например, он собирается побывать на Южном полюсе и говорит об этом так уверенно, как будто все зависит только от него.
Десятилетку Сережа не окончил - помешала война, но после войны обязательно закончит, а потом собирается учиться на радиофакультете.
Криворученко говорил о Ветрове очень тепло. Он еще в бытность мою на Опытной станции расхваливал радиста, а сейчас души в нем не чаял. Сережа за все время не сорвал ни одного сеанса, не перепутал ни одной радиограммы, ухитрялся вести прием и передачи даже в походе, когда группа меняла место стоянки.
А Березкин слыл мастером на все руки. Все ребята курили из мундштуков, сделанных Березкиным. Он чинил оружие, правил бритвы, плел корзины для ловли рыбы, ремонтировал зажигалки и карманные фонарики. Взяв в руки какой-нибудь предмет, он сразу начинал соображать и прикидывать, что полезное можно из него сделать. Все, что попадалось ему на глаза, превращалось в строительный материал. В сумке из-под противогаза у Березкина хранились напильники, буравчики, стамеска, шило, металлическая линейка, клещи, плоскогубцы, два ножовочных полотна, оселки, сапожные ножи, иглы.
После купания в болоте я думал, что навсегда лишился часов. Я уже хотел их выкинуть. Но Березкин не позволил: полдня ковырялся в них и вернул. Часы, к моему удивлению, бодро тикали, отставали лишь на одну минуту в сутки от Сережиного хронометра.
37. ТАНЯ ЕДЕТ ВО ФРАНКФУРТ-НА-МАЙНЕ
Ребята удачно окрестили свой лагерь Полюсом недоступности. Среди болот, раскинувшихся на сравнительно большой площади, стоял небольшой, метров двести в длину и немного меньше в ширину, сухой островок, заросший смешанным лесом. Тут росли сосны и ели, береза и ольха, орешник и дуб, осина и шиповник. Северная сторона острова, где лес рос особенно густо, была пологой и опускалась в болото, а южная кончалась отвесным десятиметровым обрывом.
В отвесной стене, замаскированной густым кустарником и толстенными, в руку человека, корнями, ребята вырыли и оборудовали под жилье вместительную пещеру. Перед входом устроили нечто вроде балкона. К пещере вели два хода: один сверху - с вершины обрыва, другой - снизу, с едва заметной на болоте тропинки.
- Сюда не всякий рискнет пробраться, - говорил мне Криворученко. Первые дни мы ходили через болото не иначе, как по двое, а потом освоились. Теперь даже ночью ходим свободно.
За болотами тянулся густой смешанный лес с непроходимыми зарослями орешника, рябины, молодой березы, ольхи.
- Местечко это высмотрел и посоветовал нам Фома Филимонович, - сказал Криворученко. - Не ошибся дед!
Место действительно было очень удобное, поистине недоступное, но, к сожалению, не очень здоровое. Над болотными хлябями подолгу задерживался влажный туман, от них тянуло сыростью даже в жаркие дни. Вода и после кипячения отдавала тиной. Комары и гнус водились здесь тучами. По вечерам и ночам они ватагами толклись в воздухе, и все звенело от их жужжания. Но менять стоянку не имело смысла, тем более что задерживаться здесь надолго я не собирался. Мое задание было ограничено хотя и не совсем точными, но все же недолгими сроками.
В тот день, когда в лагерь должен был прийти Фома Филимонович, я, выражаясь официальным языком, окончательно принял на себя командование группой и провел с ребятами обстоятельную беседу.
Это происходило прохладным, росистым утром.
Мы проверили наличие имущества, оружия, боеприпасов, специальной техники, продуктов и взяли всё на учет. Того, чем располагала группа, и того, что было сброшено в мешке, было вполне достаточно для выполнения поставленной перед нами задачи.
Затем я сказал Семену, что хочу осмотреть Полюс недоступности и подступы к нему. Мы обошли остров, а потом отправились через болото в лес.
В болоте гнездилось множество дичи. Кулички и бекасы выпархивали из-под самых ног.
И я невольно сказал:
- Вот бы сюда централочку!
Семен, шагавший рядом, тряхнул своим непокорным чубом, усмехнулся и сказал:
- Нет, мы ведем себя тихо.
- И правильно. А вблизи никто не появляется?
- Вблизи нет, - ответил Семен, - а вот на озере, километрах в семи отсюда, Березкин как-то видел двух крестьян. Рыбу ловили бреденьком. Но это было еще весной.
Дальше он рассказал мне, что группа помимо наблюдения за резиденцией Гюберта вела и обычную разведку. Ребята поочередно выходили в отдаленные населенные пункты и, называя себя партизанами, что было удобнее всего, беседовали с жителями и узнавали от них различные новости. Ребята также совершали вылазки на шоссейную дорогу и наблюдали за прохождением воинских транспортов. Все сведения передавались на Большую землю.
- А партизаны далеко? - поинтересовался я.
- Не особенно, - ответил Семен, - километров двенадцать. Столько же, сколько до шоссе, но в другую сторону. Логачев дважды проведывал их.
Обход занял около трех часов. Я получил полное представление о Полюсе недоступности.
Возвращались в лагерь проголодавшиеся, уставшие и еще издали заметили царившее там оживление. До нас доносился громкий говор, смех, а когда мы вышли из зарослей орешника, то увидели Фому Филимоновича в окружении Тани и ребят.
Они сидели у пылающего костра, под березой, где я впервые пришел в себя. Над огнем висел закопченный котел, из него валил пар.
Фома Филимонович, увидев меня, поднялся с земли и заторопился навстречу.
Он обнял меня и долго тискал, приговаривая:
- Заждался тебя, душа моя! Заждался! Грешным делом, подумывал, что не свидимся... Какой же ты чахлый!
- Маленько прихворнул, - ответил я, вглядываясь в подсушенное временем и заботами лицо старика.
- Слыхал, слыхал... Ребятки всё рассказали. И угораздило же тебя влипнуть в это болото, пропади оно пропадом! - Старик покачал головой и потянул меня к костру.
- Ты надолго? - спросил я.
- Да часика на три... - ответил Кольчугин и обратился к Тане: - А ну-ка, дочка, давай глухаря налаживать.
Таня бегом бросилась в куст орешника и вернулась с ощипанным и выпотрошенным глухарем.
- Ну-ка, Мишутка, - обратился старик к Березкину, - спроворь мне листьев, да покрупнее. Живенько!
Березкин побежал выполнять поручение.
Фома Филимонович поглядел ему вслед, подмигнул мне и спросил:
- Как паря?
- Хорош!
Кольчугин усмехнулся и заметил:
- Сущий цыган... ни дать ни взять. И большой умелец. У него из рук ничего не вывалится!
Фома Филимонович поворошил палкой костер, сгреб в сторонку горящие поленья и золу и, вытащив из-за голенища большой нож, вырыл им в земле вместительную ямку, На самое дно ее он насыпал золы. Когда Березкин принес листья, старик аккуратно обернул в них глухаря, положил в ямку, засыпал ровным слоем золы и земли и передвинул костер на прежнее место.
- Вот так... - проговорил он, вытирая о траву нож.
В котле бурлило какое-то варево, и аппетитный запах щекотал ноздри.
Все расположились вокруг костра, смолистый дымок обкуривал нас и разгонял мошкару. Сквозь зеленые кружева ветвей проглядывало густо-синее безоблачное небо.
Фома Филимонович подвинулся, положил руку на мое колено и сказал:
- Значит, сон в руку выдался. Привиделось мне сегодня в ночь, будто я от тебя письмишко получил. И вручил мне его Похитун. Пришел - а ты уже тут.
- А как Похитун? - спросил я.
- А что Похитун? Он не живет. Прикидывается, что живет. Все мертвую закладывает. Съедает его винный червячок, съедает. Все свои беды и радости вином заливает. Пропащий человек! А мы с ним "душа в душу", Сошлись мы... Ты прав был, Кондратушка: надо... для пользы дела. Тьфу!..
