Евгения Грановская - Код Рублева
– На улицу! Быстро!
Алеша на негнущихся ногах побежал на улицу. Навстречу им выскочили два человека с винтовками. Артист вытянул руки и открыл по ним огонь из двух револьверов. Один из них словно споткнулся и упал, с размаху ткнувшись лицом в землю. Второй присел на колено и прицелился из винтовки, но выстрелить не успел – пуля артиста сразила и его.
Артист быстро отвязал лошадей и крикнул:
– Гнедая! Живей!
Алеша подбежал к гнедой лошади, сунул ногу в стремя и взобрался в седло. В здании раздались крики, послышался звон разбитого стекла.
– К роще! – услышал Алеша голос артиста.
Алеша пришпорил лошадь, и они галопом поскакали к роще. Из окон по ним начали стрелять. Алеша слышал, как свистят пули возле его головы. Рощица стремительно приближалась.
– Быстрей! Быстрей! – кричал артист.
Лошади хрипели под ними и брызгали пеной.
Сколько времени они скакали – Алеша не смог бы сказать. Он потерял счет времени и думал лишь о том, как бы не отстать от маячившего впереди вороного коня с черноусым седоком.
Наконец, когда Алеша уже валился из седла от усталости, артист придержал коня. Измученный Алеша тут же последовал его примеру.
– Ну, кажется, оторвались, – сказал артист, оглядываясь. – Давайте на эту тропу!
Они свернули с дороги на лесную тропу. Проехали еще немного и свернули на другую. Здесь артист пустил коня шагом.
– Ну, как вы? – спросил он у Алеши. – Вы не ранены?
Алеша оглядел себя и покачал головой:
– Кажется, нет.
– Однако и бледны же вы, – заметил артист. – Прямо как мертвец.
– А вы наоборот, – слабым голосом проговорил Алеша. – Таким живым я вас никогда еще не видел.
– Опасность заставляет меня острее чувствовать вкус жизни.
Алеша снял фуражку и вытер запястьем пот со лба.
– Давно хотел вас спросить, идальго, где вы научились так стрелять?
– Там же, где метать ножи, – ответил артист. – Я три года жил в Америке. Работал на золотых приисках в Калифорнии, потом перегонял лошадей… Да много чем занимался. Мечтал разбогатеть, но, увы, не преуспел.
– Ведь вы на самом деле итальянец?
Артист покачал головой:
– Нет. Но итальянская кровь в моих жилах течет. Равно как и испанская. Моя бабка была дочерью неаполитанского купца и испанской танцовщицы. Дед привез ее в Россию, когда ей не было и семнадцати… Ба, да на вас лица нет! Вас что, мутит?
– Слегка, – тихо ответил Алеша. – У меня перед глазами до сих пор стоит тот матрос.
– Какой матрос? – не понял артист. – А, вы про того большевика. Да, он чуть было вас не сцапал. Не приди я на помощь, худо бы вам пришлось. Испугались?
Алеша хотел объяснить артисту, что лицо матроса стоит у него перед глазами вовсе не из-за испытанного страха, что его более всего поразило, как легко и быстро человек расстается с жизнью. Маленькая точка в центре лба – и человек уже не человек, а груда холодеющего мяса. Одно мгновение – и все мысли, чувства, желания и страсти человека улетучиваются из обмякшего тела. Все это Алеша хотел высказать артисту, но вовремя остановился. Разве такое объяснишь?
– О чем задумались? – поинтересовался артист.
– Так, ни о чем, – вяло ответил Алеша.
– За нами наверняка погоня. Нам надо отойти подальше, а потом избавиться от лошадей. В нескольких верстах отсюда узловая станция. Можно попытаться сесть на поезд до Орла. А если повезет, то и до самой Москвы. Смотрите, что я прихватил у наших друзей.
Артист достал из кармана пальто золотой портсигар с треугольным бриллиантовым вензелем и показал его Алеше.
– Откуда это?
– Со стола моего мучителя, – ответил артист.
– Мучителя? – Алеша поднял на него глаза. – Вас пытали?
– Так, несколько зуботычин да пара ударов сапогом по ребрам, – небрежно ответил артист. Пошевелил плечом и поморщился: – Хотя ребро он мне, похоже, все-таки сломал. В любом случае внакладе я не остался. Этот портсигар доведет нас до самой Москвы.
Они ехали по узкой лесной тропке еще полчаса, после чего артист сказал:
– Здесь можно бросить коней. Дальше пойдем пешком.
* * *Иногда жизнь преподносит нам страшные сюрпризы. Кровь, пот, выстрелы, боль, кровожадные звери в человечьем обличье – все это можно пережить, имея в душе хотя бы частицу веры в добрую природу человека. Но предательство близкого человека, в которого верил как в самого себя (и даже больше, чем в самого себя), способно поколебать самую стойкую душу и испепелить самые радужные надежды.
И что думать о мире и человеке, если сидишь за грязным столом, покрытым чернильными пятнами, и видишь перед собой улыбающееся лицо дьявола, а по правую руку от него – своего верного товарища, который (как переварить такой парадокс?) не раз спасал тебе жизнь, а теперь стал этому дьяволу помощником?
Бледное лицо артиста выглядело больным. Усы его больше не топорщились в стороны, а вяло обвисли по краям рта, твердый очерк губ размяк и потерял форму.
В душе у Алеши царило смятение. Он посмотрел на дьявола в серой шинели, сидевшего за обшарпанным столом, потом перевел взгляд на артиста, разжал пересохшие губы и тихо произнес:
– Вы меня предали, идальго?
– Можно сказать и так, – услышал он в ответ.
– Зачем вы это сделали?
– Помните, я как-то говорил вам о том, что Бог любит злодеев?
– Да. Но я не совсем понял.
– Кажется, Достоевский где-то написал, что если Бога нет, то можно людей резать. Я хочу к этому прибавить, что если у человека нет настоящей веры, то он не имеет права творить добро. Иначе все это лишь фальшь и обман. Желание избежать проблем. Пустое самолюбование!
Артист мучительно наморщил сухой лоб. (За последние дни он сильно отощал. Щеки метателя ножей прилипли к черепу, из небритой, щетинистой шеи проглоченным угловатым камешком торчал кадык.)
– Большинство людей за всю свою жизнь не делают ни настоящего добра, ни настоящего зла, – продолжил артист. – Так, одни пустяки, облегчающие существование. Там чуток подмазал, там чуток оторвал – вот и вся метафизика их жизни. А я утверждаю, что если человек не способен ни на добро, ни на зло, если он просто живет себе, коптит воздух, то он и не человек вовсе.
– Что же он такое?
– Ни то ни се, ни рыба ни мясо. Одна человеческая оболочка с ветошью внутри.
– И вы не захотели быть ветошью?
– Человек, если он хочет быть человеком, должен на что-нибудь решиться! – возбужденно проговорил артист. – Если не на добро, так на зло. Зло ведь тоже требует храбрости и самоотдачи, оно требует напряжения всех душевных сил, а значит, возвышает человека над самим собой. Зло – только настоящее, осознанное, сопряженное с риском, – выводит человека из безликой, равнодушной, ни на что не способной толпы призраков.
Дьявол в серой шинели повернул костлявую голову и с любопытством посмотрел на артиста. Тот, впрочем, не обращал на него никакого внимания, он смотрел только на Алешу и говорил только для него.
– Сколько слов, и все это лишь для того, чтобы оправдать обыкновенный мерзкий поступок, – презрительно произнес Алеша.
Лицо артиста, и без того бледное, стало белым как полотно.
– Вы не слушали, что я говорю, – сказал он.
– Отчего же? У вас не получилось достучаться до Бога, и тогда вы решили войти в соглашение с дьяволом, чтобы убедиться, что хотя бы дьявол существует.
– Не совсем так. Но вы сумели ухватить суть. – Глаза артиста сверкали. Он был словно в жару. – Вспомните эту историю! – сказал, нет, почти выкрикнул он. – В толпе, окружившей Христа, стояли десятки человек. Они не принимали никакого участия в великой мистерии, ради которой, возможно, и родились на свет. Они просто стояли и смотрели. Безликие статисты, такие же мертвые и равнодушные, как камни или песок. Лишь Агасфер ударил Христа, лишь он обратил на себя внимание изнемогающего от человеческих мучений Бога. И только он, единственный из всей толпы, заслужил наказание. И тем самым получил надежду и право на спасение. Вспомните наш разговор про маятник! Помните?
– Помню. Вы говорили, что христианство – это испытание души, и если маятник качнулся в одну сторону, то он способен качнуться и в другую. Если человек способен на крайнее зло, значит, он способен и на крайнее добро. Если он способен отбросить веру, то он способен ее и обрести.
– Видите, вы все понимаете! – почти вскричал артист, возбужденно сверкая глазами. – Человечество теряет способность совершать поступки. Злые, добрые – не в этом дело. Прежде жизнь постоянно ставила человека на край, заставляла на что-нибудь решиться. Сейчас человек проживает жизнь как призрак. Он избегает выбора, избегает задумываться о своем предназначении и заботится лишь о том, чтобы окружить свою ничтожную жизнь мало-мальским комфортом. Даже умирая, он не задумывается о том, во что он превратил тот материал, который был даден ему при рождении.
– Вы говорите о душе?
– Конечно! Ради того, чтобы высечь из куска мрамора прекрасную статую, скульптор вынужден бить по нему молотком и зубилом. Любой из этих ударов способен уничтожить заготовку, расколоть ее пополам. Риск огромен! Но только пойдя на риск можно добиться чего-нибудь. Только так возможно создать что-нибудь действительно стоящее!
