Дик Фрэнсис - Дорога скорби
Гордон на снимке был виден сбоку и немного не в фокусе. Мое собственное лицо было видно ясно и четко и выражало скорее вежливый интерес, чем тот фаталистический ужас, который я на самом деле испытывал.
Кевин и вся «Памп» работали быстро. «Памп» признала, что долгая кампания клеветы против Сида Холли была ошибкой. Политика, сказал я цинично, сделала поворот на сто восемьдесят градусов. Лорд Тилпит собрался с тем духом, который у него еще остался, и отделил себя от Эллиса Квинта.
Свидетелей выстрела в Дж. С. Холли было двадцать человек. Кевин, вооружившись переводчиком с японского, внимательно все выслушал, рассортировал и понял все правильно. Его статья была написана так, что никто не мог оспорить факты. Он ни разу не написал: «Утверждают, что...»
Гордон Квинт, хотя и был еще без сознания, в свое время «поможет полиции в проведении расследования». Кевин отметил, что местонахождение Эллиса Квинта неизвестно.
Далее в газете были еще снимки. На одном был Эллис Квинт с занесенной над головой трубой, которой он намеревался ударить отца. Все японцы вместе взятые и фотограф в отдельности не знали, кто такой Эллис Квинт. На телеэкранах Японии Эллис не появлялся.
Откуда столько фотографий? Оттуда, говорил Кевин, что мистер Холли был любезен с японскими молодоженами и многие из них смотрели, как он идет по Черч-стрит.
Я читал «Памп», сидя на высокой кровати в маленькой белой палате Хаммерсмитской больницы в блаженном одиночестве — если не считать постоянного потока врачей, сиделок, полицейских и людей с пропусками.
Хирург, который имел дело с моей раной, пришел осмотреть меня в девять утра, прежде чем приступать к своим ежедневным обязанностям. Я подумал, что от усталости он выглядит хуже, чем я.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Как видите... прекрасно, благодаря вам.
Он взглянул на газету, которая лежала на кровати.
— Ваша пуля, — сказал он, — прошла вдоль ребра и вышла из руки.
Она пробила плечевую артерию — вот почему было столько крови. Мы зашили ее и влили в вас целое ведро крови и физиологического раствора, хотя может понадобиться еще переливание. Посмотрим, как вы будете поправляться. Повреждены мышцы, но после физиотерапии будете почти как новенький. Вы, наверное, повернулись, когда он выстрелил в вас.
— Я как раз поворачивался. Мне повезло.
— Можете считать и так, — сухо сказал он. — Полагаю, вы знаете, что у вас был еще и полузаживший перелом правого предплечья? И сильная травма кисти?
Я кивнул.
— И мы наложили вам швы на лице.
— Отлично.
— Я видел вас на скачках, — сказал он. — Я знаю, как быстро выздоравливают жокеи. Не сомневаюсь, что бывшие жокеи — тоже. Вы сможете выписаться, как только почувствуете себя готовым к этому.
Я сердечно поблагодарил его, он устало улыбнулся и ушел.
Я точно мог шевелить пальцами правой руки, хотя и едва заметно. Ночью был момент совершенного малодушия, когда я постепенно отходил от анестезии и не мог почувствовать руку ниже плеча. Я не собирался признаваться в этом или вспоминать унизительный страх, с которым я заставил себя посмотреть. И увидел не пустоту, а длинную белую повязку, из-под которой торчали кончики пальцев. Но даже так они казались не принадлежащими мне. Я долго пытался преодолеть паралич и, когда наконец вернулась боль, испытал неимоверное облегчение — только совершенно здоровые нервы могут передавать такие ощущения. У меня было плечо... и рука... и жизнь.
По сравнению с этим все остальное не имело значения.
Во второй половине дня Арчи Кирк и Норман Пиктон прорвались мимо таблички «Посещения запрещены» на двери моей палаты и принесли хорошую новость и плохую.
— Полиция Фродшема нашла вашу машину, — сказал Норман. — Но боюсь, ее раздели. Сняли колеса.
— А содержимое? — спросил я.
— Ничего не осталось.
— Двигатель?
— Большая его часть. Аккумуляторов, конечно, нет. Все, что можно было свинтить, свинтили.
Бедная старая машина. К счастью, она была застрахована.
— Чарльз шлет вам привет, — сказал Арчи.
— Поблагодарите его.
— Он сказал, что вы выглядели так, как будто ничего особенного не случилось. Я ему не поверил. Вы почему не лежите?
— Сидеть гораздо удобней.
Арчи нахмурился. Я мягко добавил:
— Где-то под лопаткой у меня ожог от пули.
Они оба посмотрели на высокую стойку возле моей кровати и трубку, спускающуюся от емкости на ее вершине к моему локтю. Я и это им объяснил:
— Это «обезболивание по требованию». Если мне делается больно, я нажимаю на кнопку, и все проходит.
Арчи взял экземпляр «Памп».
— Внезапно вы стали святым Сидом, который не сделал ничего плохого, — прокомментировал он.
— Адвокаты Эллиса от этого будут рыдать, — сказал я.
— Но вы же не думаете, что адвокаты Эллиса способствовали кампании против вас? — с сомнением спросил Арчи.
— Потому что они такие нравственные люди?
— Да.
Я пожал плечами.
— Есть новости об Эллисе? — спросил я. — Или о Гордоне?
— Гордон Квинт, — полицейским голосом сказал Норман, — еще час назад лежал без сознания с повреждением черепа. Ему делают операцию, чтобы снизить внутричерепное давление. Никто не берется предсказать, когда он придет в себя и в каком будет состоянии, но, как только он сможет понять суть дела, ему предъявят официальное обвинение в покушении на убийство. Как вам известно, тому было множество свидетелей.
— А Эллис?
— Никто не знает, где он, — сказал Арчи.
— Ему очень трудно остаться незамеченным, — сказал я.
Норман кивнул.
— Его может кто-то укрывать. Но мы его найдем, не беспокойтесь.
— А что было сегодня утром в суде?
— Слушание отложено. Поручительство за Эллиса Квинта аннулировано, поскольку он не явился, и, кроме того, он будет обвинен в нанесении тяжких телесных повреждений своему отцу. Выписан ордер на его арест.
— Он хотел удержать отца от убийства, — сказал я. — Он не мог намеренно тяжело ранить его.
— Запутанное дело, — согласился Арчи.
— А Джонатан — он ездил в Шропшир? — спросил я. Они оба выглядели подавленными. — Так он не ездил?
— Да нет, ездил, — тяжело промолвил Норман. — И он отыскал парковщика.
— Молодец, — сказал я.
— Не такой уж и молодец. — Арчи, как и подобает государственному служащему, принес портфель, из которого и извлек бумагу.
Я прижал ее своей все еще не починенной левой рукой и пробежал содержание.
Парковщик подписал заявление о том, что Эллис Квинт обедал со своими коллегами с телевидения и привез некоторых из них с собой на танцы примерно в одиннадцать тридцать. Парковщик его запомнил — конечно же — не только из-за того, кто он такой (там была толпа других известных людей, начиная с членов королевской фамилии), но главным образом потому, что Эллис дал ему чаевые и предложил свой автограф. Он знал, что это было до полуночи, потому что они кончали работу ровно в двенадцать. Тех, кто приезжал позже, обслуживал только один парковщик — друг того, обязанности которого закончились.
Коллеги с телевидения! Черт побери, подумал я. Я не проверил это у герцогини.
— Это непробиваемое алиби, — мрачно заметил Норман. — Он был в Шропшире, когда напали на жеребенка.
— Угу.
— Но вы не кажетесь разочарованным, Сид, — озадаченно сказал Арчи.
— Нет.
— Но почему?
— Я думаю, что вы должны позвонить Дэвису Татуму. Он сейчас у себя в офисе?
— Может быть. А зачем он вам нужен?
— Я хочу удостовериться, что прокурор не отказался от обвинения.
— Вы сказали ему это в субботу.
Он надо мной смеется, подумал я.
— Это не бред после ранения, Арчи, если вы об этом подумали. С субботы я кое-что выяснил, и дела обстоят не так, как кажется.
— Какие дела?
— Например, алиби Эллиса.
— Но, Сид...
— Послушайте, — сказал я. — Это все не так легко сказать, поэтому не смотрите на меня, смотрите на свои руки или еще куда-нибудь. — Они и бровью не повели, так что взгляд отвел я. — Я должен объяснить вам, что я не тот, каким кажусь. Когда люди смотрят на меня, они видят в большинстве своем безобидного человека, который кажется моложе, чем есть, не представляющего никакой угрозы. Неприметного. Я не жалуюсь на это. На самом деле я выбрал этот облик, потому что благодаря ему люди говорят со мной, а это необходимо в моей работе. Они склонны думать, что со мной уютно, как мне сказала ваша сестра Бетти. Оуэн Йоркшир считает меня ничтожеством. Он так сказал. Вот только... На самом деле я не таков.
— Ничтожество! — воскликнул Арчи.
— Я могу так выглядеть, вот в чем дело. Но Эллис знает меня лучше.
Эллис называет меня хитрым и жестоким — возможно, я и в самом деле таков.
Это он много лет назад прозвал меня Карбидом Вольфрама, потому что меня было нелегко... ну... устрашить. Он думает, что меня невозможно испугать, хотя тут он ошибается. Но это неважно. Так или иначе, хотя все может выглядеть по-другому, Эллис все это лето боялся меня. Вот почему он отпускал в передаче шуточки в мой адрес и натравил на меня Тилпита с его газетой. Он хотел победить меня насмешками.
