Елена Арсеньева - Портрет королевского палача
– Ну и скажи, почему ты не вытащила ее уже давно, почему не обставила всех нас? – задает Иса тот же самый вопрос, который задала бы и я… если бы имела такую возможность.
Бог ты мой! Значит, и покойный Гийом был в этой компании?!
Я так возбуждена, что снова забываю об осторожности и чуточку излишне высовываюсь из-за косяка. И тут Клоди чуть поворачивает голову – и наши глаза встречаются…
Я отшатываюсь за косяк и стою, каменея от страха, не в силах сдвинуться с места.
Пропала! Я погибла! Вряд ли Клоди промолчит! Я слишком много узнала о ней сегодня. Я узнала, что скромная «бургундская крестьянка» с дипломом бакалавра искусствоведения вовсе не та, за кого ее принимают благонравные соседи. Уже одно то, что она на «ты» с опаснейшим убийцей-чеченцем, говорит… нет, просто-таки кричит о ее двуличии! И она в приятельских отношениях и с корсиканскими экстремистами – через Жильбера. Я уже не удивлюсь, даже если узнаю, что Клоди запанибрата с главой сицилийской коза ностра!
Короче, я узнала о Клоди столько, что стала довольно опасной свидетельницей. Как бы там ни ссорилась она с Исой, какие бы причины ни заставляли ее таить находку картины от подельников, все равно, этот опасный человек ей ближе, чем я, случайно залетевшая в бургундскую глушь русская глупая птаха. Они с Исой – одного поля ягоды. Они уладят свои проблемы и договорятся. А я могу помешать этому…
Нет, вот теперь уж точно надо бежать.
И я побегу, как только смогу хоть на чуточку сдвинуть с места подкашивающиеся от страха ноги.
И тут я осознаю, что за моей спиной царит тишина. Никто не кричит «держи-лови», не топочет ногами, не щелкает затвором…
Более того – я слышу совершенно спокойный голос Клоди.
– Ты спрашиваешь, почему я не обставила вас? – повторяет она слова Исы. – Да потому, что я не такая тварь, какой ты меня считаешь. Понимаю, что судишь по себе, но это тебя нисколько не извиняет. не могу предать людей, которым стольким обязана…
– Оставь эту мелодекламацию для чувствительных судей, к которым ты когда-нибудь попадешь, – хладнокровно обрывает ее Иса. – Не могла предать, видите ли! А как насчет Жана-Ги?
– Ты что, идиот?! – вскрикивает Клоди. – Он не должен был остаться в живых, он сумасшедший! После того, что он устроил в Сан-Фаржо, мы чуть не попались! На него нельзя было рассчитывать!
– И все-таки он нас не выдал, все взял на себя, – снова перебивает ее Иса. – С чего ты взяла, что он не стал бы молчать и впредь?
– Да вот взяла, – угрюмо отвечает Клоди. – Кстати, почему вообще ты задумался об этом только сейчас? Не с твоей ли помощью, не через твоих ли людей из активной группы Жану-Ги была передана «черная метка»?
– Ты убедила меня, что это необходимо, что он опасен! – пробормотал Иса. – Ты убедила меня, что он способен и сам прийти к тем же выводам, к которым пришла ты. И опередит нас! Заполучит картину в свои руки! В то время я поверил тебе. Я был опьянен теми перспективами, которые ты мне открыла. Но прошло несколько дней, и я стал задумываться. Ты знаешь, я убивал многих… выполняя приказ, или потому, что они становились мне поперек дороги, или потому, что считал это нужным. Но Жан-Ги был мне побратимом. Естественно, что я стал размышлять… Разве Жан-Ги не был надежно изолирован в тюрьме?
Господи, да это клубок змей каких-то! И этот поганый Иса еще возмущался, что его предал побратим Жильбер. И в чем предал?! В том, что нашел для его сына лучшую мать, чем проститутка? Конечно, у Жани нет мужа, но уж лучше вообще расти без отца, чем иметь в отцах террориста, убийцу.
Мои мысли прерывает крик Клоди:
– Ступидо! Придурок! Язык-то у него не был вырван, не так ли? Я не столь легковерна, как ты. И что ты тут блеешь, что ты распускаешь слюни? Мон дье, кто и когда видел рефлексирующего террориста?
– Не уводи разговор в сторону, – рычит Иса. – Я хочу знать, где ты нашла картину.
– Да-да-да, – с иронией говорит Клоди, – я тебе непременно все расскажу. Только сначала выпью кофе, ладно?
– Начинай, – покладисто говорит Иса. – Только сначала я намерен тебя кое о чем предупредить.
– О чем?
– О том, что у меня пистолет с глушителем. А стреляю я… ну, понятно, как. И я буду стрелять в тебя: в руку, в другую руку, в ногу, в другую ногу, – до тех пор, пока ты не скажешь мне, где находится картина!
– Но я не уверена… – бормочет Клоди.
– Все, закончили! – командует Иса. – Закончили болтать! Быстро говори. Считаю до трех! Какую руку ты желаешь потерять первой?
– Иса, ты не видел… нас подслушивали, за нами наблюдали! Тебе надо бежать! – выкрикивает Клоди, и у меня подкашиваются ноги.
Она выдала меня!
– Подслушивал? Кто? – слышу я спокойный голос Исы, а в следующее мгновение он одним прыжком оказывается около двери и, вытянув руку, практически не глядя, хватает меня мертвой хваткой. – Эта дуреха, с который ты играла в переглядки? Да я давно знал, что она стоит за дверью. Каждое ее движение отражалось в стеклах, как в зеркале!
Только сейчас до меня доезжает, что в темных стеклах книжных стеллажей и впрямь отражается дверь, около которой я так неумело пряталась.
– Дура! – вопит Клоди. – Проклятая дура! Почему ты не побежала за помощью, когда я посмотрела на тебя? Чего ты ждала? Чего ты хотела?!
Иса смотрит мне в лицо, потом с силой толкает, так что я перелетаю комнату и приземляюсь рядом с Клоди, и усмехается:
– А, так вот это кто… Это же русская подружка Максвелла Ле-Труа, которая зачем-то заперла его в погребе!
– В погребе? – вскидывает брови Клоди.
– Да. Я как раз перелез через перила балкона – не хотел, чтобы Жильбер знал, что я ушел, он-то думает, что я все еще сплю, – и видел, как она завела бедного Максвелла в погреб, а потом быстренько закрыла его на ключ. Мы и не знали, да, Клоди, что у нас в деле еще одна бабенка? И я прекрасно понимаю, что ей нужно. Она навострила свои маленькие хорошенькие ушки, чтобы услышать твое признание, Клоди. Этой дурочке очень хочется поживиться за наш счет. Ей тоже не дает покоя местонахождение картины. Но ты знаешь, Клоди, вы с ней очень похожи, с этой шлюшкой. Вы обе норовите избавиться от своих мужчин в ту самую минуту, когда вам кажется, что добыча вот-вот станет вашей. Ты избавилась от Жана-Ги, а твоя соседка – от Максвелла. Но это ваши дела, а я должен знать, где картина. Начинай говорить, Клоди!
Продолжение записи от 17 июня 1887 года, замок Сан-Фаржо в Бургундии, Франция. Дневник Шарлотты Лепелетье де Фор де Сан-Фаржо. Писано рукою Армана БуагелланаЯ пишу… как странно, что я вдруг взялся за старое, замшелое перо, которое нашлось в том же ящике, рядом с дневником! Как будто, прочитав откровения Шарлотты и Луизы-Сюзанны Лепелетье, я почувствовал себя в долгу перед временем: мне захотелось через девяносто лет поставить достойную точку в этой тетради.
Насколько мне известно, род Лепелетье де Фор де Сан-Фаржо угас в 1807 году. Отец рассказывал что-то такое о роковой любви, которую питала Луиза-Сюзанна Лепелетье к брату своего знаменитого и преступного отца… Однако Максимилиан не мог взять в жены родную племянницу и вынужден был жениться на другой – знатной и богатой, дочери наполеоновского генерала. Однако в день свадьбы не смог сдержать норовистого коня, упал с него и сломал себе шею, даже не доехав до церкви. Его жена так и осталась невестой! А Луиза-Сюзанна, чье здоровье и так было подорвано женитьбой возлюбленного Максимилиана, не пережила его смерти. Она умерла через неделю.
Но все это совершенно не важно! Судьба графов Лепелетье де Фор, от старушки Шарлотты и истеричной Луизы-Сюзанны до этого неудачника Максимилиана, не волнует меня нимало! Ценность моей находки состоит совершенно в другом!
Картина Давида! Боже мой! Картина великого Давида!
В это невозможно поверить! Оказывается, Луиза-Сюзанна Лепелетье, стыдившаяся своего отца и памяти о нем, не уничтожила полотно, как гласят слухи и даже некоторые капитальные труды по истории искусств. Нет, разумеется, я никаких таких книг не читаю, однако мой русский друг…
Да, теперь модно дружить с русскими. Но дружу ли я с ним? Можно ли называть другом человека, с которым у тебя на завтра назначена дуэль?.. Нет, ну что за глупость, как мы оба могли дойти до такого?! Сейчас оглянешься – и видишь, что причина была самая плевая, что называется, слово за слово… Дернуло же меня за язык насмехаться над Россией и предрекать, что фрондерство интеллигенции и ее заигрывание с народом, а также презрение к августейшей фамилии рано или поздно доведут Россию до того же, до чего сто лет назад довело Францию фрондерство и нигилизм аристократии! Впрочем, это правда. Однако Мансуров немедленно сделался бешеный и назвал меня чахлой ветвью на умирающем дереве.
Может, дерево и впрямь умирающее, однако отчего же ветвь такая уж чахлая?!
Я был нетрезв, этим объяснимо последующее: ответное оскорбление и вызов. И вот, извольте: завтра мы стреляемся!
