Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Андрей отошел к кассе, где стояло несколько человек за билетами в кино. Кто-то кивнул ему: становись, мол, передо мной, кто-то незаметно ткнул в стену окурок, помахал рукой, разгоняя дым. Андрей же искал глазами "мушкетеров", которые только что крутились здесь, демонстративно не поздоровались с ним, пошептались и исчезли. Андрею казалось, что он безнадежно опаздывает, что ему надо прямо сейчас разыскать их и сказать что-то очень важное, и если он этого не сделает, не успеет, то уже ничего нельзя будет поправить.
Андрей вышел на улицу, где было уже по-осеннему темно и глухо, постоял на крыльце, подумал и пошел в правление.
У себя в кабинете он задернул на окнах шторки, сел за стол и достал листок бумаги. Задумался, начал было что-то писать, да скомкал лист и мелко порвал его.
Впервые Андрей обратил на них внимание, когда пожаловались из школы. Тогда же он, приглядевшись, убедился, что компания эта, хоть и шкодливая, но пока сравнительно безобидная. Шастали порой ребята по лесам вместо уроков, не обходили, конечно, стораной чужих садов и огородов, дерзили старшим, воевали с отцом Леонидом, но в то же время хорошо работали летом в колхозе. Расположила к ним Андрея и их настоящая, не мальчишеская дружба — такая, вообще-то, редко бывает в их возрасте, когда и симпатии и неприязнь сменяются так же быстро, как и настроения. И тогда же с жалостью и тревогой понял участковый, на чем эта дружба держится: вся троица росла без отцов. Колька Челюкан своего вообще никогда не видел и не знал; отец Васьки Кролика, похожего на поросенка, был давно осужден за крупную кражу; ну а Мишкин "батянька" тоже как родитель в счет не шел, ограничивал роль воспитателя и наставника сугубо карательными акциями. И, значит, в своей дружбе, во взаимной заботе находили они то, что не давала и не могла дать им семья. Ни один из них при случае не мог обещающе пригрозить сильному и несправедливому обидчику: "Я вот отцу скажу, он тебе покажет!" — а вместе они были сильны, никого не боялись и, если что, сами могли постоять друг за друга, тем более ребята были не из робких и кулаков в карманах не прятали, кукиш за спипой не показывали.
Одно время тянулись они к Сеньке Ковбою, подражали ему и в хорошем и в дурном, не умея еще порой отличить одно от другого, многое успели перенять. Возраст их — Андрей это хорошо понимал: сам еще не так далеко ушел от него, чтобы забыть, — требовал старшего друга — сильного, бесстрашного, на которого надо походить, с которого хочется лепить и свой характер, свою судьбу и которого все нет и нет…
Андрей твердо знал, что именно в этом возрасте выбирает себя человек, переходя незримый рубеж, тут решается, каким он будет, какой дорогой пойдет. Все, что было учено раньше, подвергалось сомнениям, проверке и осуждению, пересматривалось и нередко без сожаления отбрасывалось. Именно в эти годы окончательно решалось для себя: что благороднее и мужественнее — безжалостно, не дрогнув сердцем, обидеть и унизить слабого или бесстрашно стать на его защиту. В этом возрасте выбирался герой, и нередко на всю жизнь.
Но главное, что уже было ими приобретено, что никак и никому нельзя было тронуть неосторожной рукой, задеть необдуманным или грубым словом, это болезненно острое чувство личного достоинства. И у таких, обделенных, оно требовало уважения беспрекословного…
С чего начать, думал тогда Андрей, как с ними быть, — ругать, пугать и принимать меры?
Один случай вдруг поставил все на свои места, каждому отвел свою роль, хотя вначале Андрей и сомневался, правильно ли он поступает. Как-то в клубе, который троица посещала исправно, Андрей увидел, что Колька Челюкан, сидя на краю сцены, грызет семечки и нахально сплевывает шелуху прямо в зал, под ноги танцующим. Андрей подошел к нему и вежливо, как взрослому, сделал замечание. Кольке это понравилось, рад был, что привлек внимание, и он великодушно сказал: "Ладно уж, не буду", посчитав инцидент исчерпанным.
— Конечно, не будешь, — согласился Андрей, — тем более что возьмешь сейчас у Нюры совок с веником и уберешь за собой.
Колька покраснел, набычился растерянно, уперся:
— Не стану подметать.
На них смотрели, к ним проталкивался, торопился Богатырев. Колька попытался было улизнуть от позора — Андрей несильно взял его за руку, придержал.
— Нюра старая уже, она и так два раза в день здесь убирает, — тихо сказал он.
— Третий раз подметет! — осмелел Колька, поняв, что силой его все равно убирать не заставят.
— Третий раз твоя мать подметет, если тебе зазорно за собой же убрать. Богатырев, иди за его матерью — она как раз сейчас с вечерней дойки пришла, делать ей все равно нечего.
Удар был точен.
— Не зови мать, дядя Андрей, — завял Колька, хватая веник и на глазах превращаясь из хулигана в испуганного, расстроенного пацана, который всеми силами готов исправить то, что натворил.
И что очень понравилось Андрею — Мишка и Кролик, мужественно приняв поражение товарища, не оставили Кольку в беде, бросились помогать, руками в горстку собирали шелуху, чтобы скорее избавить его от позора.
С этого случая, как ни странно, установились между ребятами и участковым добрые отношения. Андрей старался их укрепить ненавязчиво, тактично держался на расстоянии (но глаз с них не спускал) и хотя в друзья не напрашивался, за советом и помощью ребята уже пойти к нему не стеснялись, выделяли его своим доверием среди остальных взрослых. И вот совсем недавно он по-настоящему выручил их. Случилось вот что: как-то в начале учебного года Мишкина компания исчезла после уроков и наутро ни домой, ни в школу не явилась. Матери волновались, конечно, и злились, учителя разводили руками, один, пожалуй, участковый понял, в чем дело. Понял и, как говорится, простил, потому что в который раз ему больно за них стало.
Дело-то просто объяснялось. В тот день в их классе сочинение должны были писать на тему: "Почему я горжусь своим отцом?" А что Мишкина компания могла написать, чем похвалиться?
Вот и разыскал их участковый в лесу, где они обосновались на жительство и втайне друг от друга уже размышляли, как бы домой, себя не уронив, вернуться. Андрей похвалил их дырявый шалашик, выпил у костра чая, сдержанно позавидовал их вольному житью и убедительно, без нотаций подсказал, что надо бы матерей успокоить и за учебу браться. Вместе они и придумали, что вроде бы Андрей их поймал и в село доставил. Вернулись героями. А наутро школьный директор зачитал на линейке приказ председателя о хорошей, ударной работе на колхозных полях учеников Синереченской средней школы таких-то, поставил их в пример и про побег ни словом не обмолвился…
Андрей долго сидел в раздумье, прикидывал так и сяк, почему вдруг враз все переменилось, порвалась налаженная дружба, почему мушкетеры снова стали с ним насмешливыми и дерзкими, всячески показывали, что он им теперь "не указ", не авторитет и не старший товарищ, что они дураки были, когда его слушали, а теперь вот поумнели.
Андрей не понимал причины, но чувствовал с тревогой, что вмешалась какая-то чужая сила, что чья-то твердая рука взяла их за шкирки и тычет носом: вот так надо делать, так надо жить, меня слушай, меня уважай и бойся…
Наконец, когда за окном послышались голоса расходящихся по домам синереченцев, он решительно заполнил листок бумаги какими-то записями, запечатал его в конверт и убрал в сейф.
В это время в дверь поскреблись, она приоткрылась, и в щель опасливо просунула нос Афродита Евменовна. Андрей вздохнул.
— Считаю, должна сообщить тебе, участковый, что ночью сильно животом маялась…
Андрей скрипнул зубами:
— К доктору идите с этим вопросом. Я от поноса средства не знаю, кроме хорошей порки.
— Не перебивай, пожалеешь. Схватило меня в самую полночь, вышла на крыльцо — кругом темень и мрак. — Она протиснулась в комнату, прижалась спиной к двери. — Гляжу и вижу: по кладбищу, что у церкви, огоньки мигают, яркие такие. Пригляделась, а там — три мужчины между могил бродят, словно потеряли что и ищут. А уж чего ищут, глядеть не стала — в избу умелась и дверь снутри приперла. Хотела было постояльца своего побудить, да его дома не было, под утро уж пришел, котоватый. Ну вот, сигнал тебе есть — реагировай. Или письменное заявление подать?
Глава 5Андрей завел мотоцикл, подъехал к дому отца Леонида и трижды сильно, заставив мотор взреветь, газанул вхолостую. Отец Леонид, одетый цивильно в скромненький черный костюмчик с непривычно короткими рукавами, заслышав этот сигнал, вышел на крыльцо и приподнял над головой шляпу, отчего старательно забранные под нее волосы снова рассыпались по плечам. Он опять терпеливо заправил их под шляпу, запер дверь и, взяв с перильца какой-то сиротский узелок, спустился с крыльца.
— Что это ты, батюшка, так налегке? — поинтересовался Андрей, усмехаясь.
