Зухра Сидикова - Тайна
Алене удалось незаметно следом за ним пройти в гостиницу. Она подошла к его двери. Постучала.
- Кто это? – из-за двери спросил он.
- Это я… – тихо отозвалась она.
- Это вы, Полина? – спросил он, и она вздрогнула от неожиданности. Полина?! Вот оно что! Значит, все-таки докопалась до истины, проныра юродивая!
- Да, – сказала она, – это я.
Он открыл дверь. Она вошла. Он взглянул на нее с недовольством.
- Что у вас? - спросил брюзгливо. - Учтите, у меня мало времени. Что вы знаете о Никитиной Елене Павловне?
Значит, он уже знает, что у лесника, которого они убили и закопали в тайге, были дочери. Изворотливый и ловкий подонок, этого и следовало ожидать.
- Это я - Никитина, - сказала Алена, спокойно вглядываясь в него, - но только не Елена, а Ольга Павловна. Я - дочь человека, которого вы убили. А теперь я убью вас.
Он вытаращил глаза и дышал как рыба. Она выстрелила в него. Он упал. Она вышла из номера. Услышала, что кто-то поднимаетя в лифте. Она спряталась за колонну и увидела женщину, подходящую к номеру Арсеньева. «Полина! – прошептала она, усмехаясь, - лети, птичка, прямо в клетку!».
Ей удалось выйти незамеченной. Она вернулась домой, переоделась, затем поймала такси, и велела шоферу ехать через площадь, на которой находилась гостиница, к губернаторскому особняку. На площади уже кружила милиция, стояла скорая. Пришлось простоять несколько минут в пробке. Она слышала, как вокруг говорили, что убит какой-то приезжий, убитого обнаружила горничная, и что лифтер незадолго до предполагаемого времени убийства, якобы видел женщину в темном плаще, спешно покидающую номер. Он видел Полину…
Что же теперь предпримет эта женщина? Что ей нужно? Если ей все стало известно, почему она не расскажет Максиму или Владимиру? Что она замышляет?
Она велела шоферу ехать в объезд. Ей нельзя было опаздывать. Она еще долго должна была оставаться вне подозрений. На балу, когда сообщала этим двоим новость, с удовольствием следила за выражением их растерянных бледных физиономий. И потом весь вечер смеялась, шутила, обращая на себя внимание, вокруг вился целый рой мужчин, глазевших на нее, в то время как Владимир и Максим ходили как в воду опущенные.
- Охота началась! – сказала Алена, когда мы с ней встретились после этого бала, и она мне рассказала о Викторе Борисовиче.
– Охота началась! - глаза у нее заблестели. - Одного мы свалили!
* * *
Скоро свалили еще одного. Этого горемыку - Николая. Я жалела его, в глубине души считая, что он уже поплатился. Он один уже понес наказание, потеряв любимую девушку, и продолжал всей своей жизнью расплачиваться за тот день, за соучастие. Он мучился, страдал в отличие от остальных. Но Алена оставалась непреклонной. Он не должен жить, говорила она, так же как не жил больше отец.
- Ты знаешь, мне кажется, что он стал забывать, - сказала она. - По крайней мере, он старается забыть. Раньше, когда он помнил, он не мог жить спокойно, оттого и пил. А теперь перестал пить, устроился на работу. Старается подняться, значит забывает. А это уже несправедливо. Мы не можем этого так оставить.
К этому человеку она не искала никакого подхода. Считала, что нужно просто как следует напугать его, напомнить. Она звонила ему. Пела по телефону детскую песенку, которую, как рассказывал Григорий Иванович, он пел в больнице, когда находился на грани сумасшествия. Называла его «мишкой косолапым», так называла его та девушка, когда Алена слышала их разговор в палатке.
Он покончил с собой, выбросился из окна.
После этого что-то вдруг перевернулось во мне. Я стала задумываться: правильно ли мы поступаем? Имеем ли мы право - выносить им приговор?
Я сказала об этом Алене. Она посмотрела на меня внимательно и вдруг сказала:
- Ты устала, тебе нужно отдохнуть. Тебе нужно уехать на несколько дней. Поедешь к морю, снимешь домик, я дам тебе денег. Успокоишься. Сегодня же и поезжай.
Она была взволнована, обеспокоена. Ее выводила из равновесия мысль о Полине, которая исчезла после того происшествия в гостинице. Владимир начал тревожиться, говорил, что должен помочь старой подруге, что подозревает, что та вляпалась в какую-то историю, что он чувствует ответственность. Алена разыграла обиду, ревность, он долго утешал ее, польщенный. Она же с нарастающей тревогой думала о том, что Полина представляет все большую опасность, и что необходимо срочно предпринять какие-то меры, чтобы устранить это еще одно возникшее на ее пути препятствие.
Она ездила к Полине домой, - представилась сотрудницей с работы, - соседи сообщили, что та дома не появлялась.
- Неслучайно она пропала… – металась по городу Алена. - Что она задумала? О чем она хотела поговорить с Виктором Борисовичем? Каким образом ей стало известно о нас?
Она решила, что будет лучше, если я уеду.
- Ты поезжай, - сказала она решительно, - поезжай, я сама здесь разберусь. Прямо сейчас собирайся и поезжай.
Я не стала ей возражать, видела, что сейчас это бесполезно, что она словно полностью погружена в себя. Я решила, что мне лучше не мешать ей. Но на вокзале я не удержалась и позвонила Максиму. У него был такой голос, что я поняла - и для него началось… Скоро придет его время. И когда он приехал, измученный, встревоженный и просил меня не уезжать, я поняла, что должна увезти его, должна спасти. Он поехал со мной. Я не знала, что и Алена, и Полина, обе находились на вокзале и обе видели, как я целовала его, и как он в последнюю минуту вскочил на подножку поезда, уносящего нас к морю.
Мне казалось, что здесь вдали от Алены, я смогу хоть ненадолго забыть обо всем. Я так боялась, что она позвонит, и закончится все, что происходило между нами, между мной и Максимом. Я закопала свой телефон в песок. Я больше не хотела участвовать в том, что претворяла в жизнь Алена. Я хотела жить своей жизнью.
Это было прекрасное время. Стояла чудесная погода и море было таким, каким я его любила - многоцветным, спокойным, бесконечным.
Я все время рисовала человека, который стал дорог мне теперь. Я прикасалась к нему, и чувствовала, что хочу, чтобы он всегда был рядом.
А потом случилось то, что, наверное, должно было случиться с нами рано или поздно, то, от чего так предостерегала меня Алена, но чего я так хотела, сама себе не желая в этом признаваться.
Утром он ушел на утес. Я боялась за него, не хотела отпускать. Я знала, что если он уйдет, он не вернется - Алена пойдет следом. Утром я встретилась с ней на берегу, а Максиму сказала, что ходила за молоком. Я просила ее… просила, чтобы она не трогала его… Но она только взглянула на меня внимательно и хмуро.
Я не могла допустить, чтобы он погиб. Я пошла за ним на этот утес, возвышавшийся над морем огромной, таящей в себе угрозу, скалой. Я еще не знала, что буду делать, но надеялась, что мне удастся спасти его.
Когда я увидела на утесе Полину, я была поражена, ведь я ожидала увидеть Алену. Но вскоре я увидела и ее: она стояла за деревом, и в руке у нее так же как у Полины был пистолет. И он так же был направлен в нашу сторону.
Я не знала, кто из них выстрелит первой – Алена или Полина. Но одно я знала точно: Полина не станет стрелять в Максима. Она скорее выстрелит в меня. И поэтому я встала так, чтобы Алена не могла попасть в него.
Раздался выстрел.
Упала Полина, взмахнув руками, исчезнув в синеве моря и неба. Упал Максим, глухо ударившись о землю. Я кинулась к нему, обшаривая его руками, ища рану. Жив! Жив! Она не тронула его! Я подняла голову, взглянула в ту сторону, где стояла Алена, она исчезла.
Потом несколько дней подряд я видела его страх, его отчаяние, его страдания… И снова думала: вправе ли мы наказывать этих людей?
Он рассказал мне о Полине. Я поняла, что она любила его, хотела защитить. И снова мысли о том, что мы вторгаемся в чужую жизнь, не покидали меня. Полина и этот старый официант были непричастны ко всему, что произошло в тот далекий день в тайге. За что Алена убила их?
Но я продолжала вести себя так, как хотела сестра. Что-то заставляло меня… Максим считал, что ко всему, происходящему с ним в последнее время, причастна Полина. Конечно, я не стала его разубеждать. Разве я могла во всем признаться ему? Чтобы укрепить его догадки, я даже сказала, что Полина следила за мной все это время - до нашей встречи и после… Сыграла в наивность, как говорила Алена.
Возможно, если бы он рассказал мне о том, что случилось тогда в тайге, если бы я почувствовала, что он глубоко раскаивается, я бы смогла простить его. Он начал было говорить, но тут же замолчал, словно испугался. И я все поняла тогда, почувствовала сердцем. Он не раскаивался. Он просто боялся. Страх мучил его все эти годы. Только страх.
Мне было очень тяжело, и я не знала, что мне делать. Я боялась, что, несмотря на мои уговоры, он пойдет в милицию, и тогда откроется правда о нас с Аленой. Я знала, что не смогу объяснить сестре, почему я закрыла его собой, не дав ей возможность выстрелить в него. Вечером того дня я снова пришла на каменистый берег. Она ждала меня.
