Евгения Горская - Жена Цезаря вне подозрений
С тех пор письма приходили каждый год, сначала обычной почтой, потом по электронной. Тишинский научился почти не обращать на них внимания.
– А ведь ты пытался убить другую девушку, Костя, – ровно произнесла Мила, отвернувшись от мужа. – Меня. Ты же не спутал бы меня ни с кем, даже в чужой куртке. И ни в какую аварию ты никогда бы не попал – ты же бывший гонщик, какая, к черту, авария? Объехать лес за пятнадцать минут невозможно, да и пост ГАИ там есть, тебя бы увидели. Ты проехал через лес. Никто бы не проехал, а ты смог. Правда, и машина у нас хорошая, джип. А лес ты знаешь, как свои пять пальцев, ты же заядлый грибник. Ты проехал через лес и устроил аварию. Кстати, зачем вызывать гаишников, если ты расплатился на месте? Тебе нужно было алиби.
Мила наконец посмотрела на Константина. Тот показался ей совсем незнакомым, жалким, и даже в сумерках было видно, как он постарел на несколько часов.
– Зачем, Костя? Ты же мог просто со мной развестись. Зачем?
Спрашивала, глядя на мужа, и сама все понимала, без слов: он устал от давних тайн, хотел забыть ту девушку и быть счастливым. С ней, с Милой. Хотелось спросить, что же случилось, что не дало ему такой возможности. Но не спросила. И так догадывалась.
Муж всегда казался Миле сильным и умным, и ей было уютно за его спиной. И никогда не приходило в голову его пожалеть, потому что жалеют только слабых. Сейчас Мила жалела его отчаянно. Ей захотелось прижаться к нему и погладить по голове, как маленького, но она с трудом сдержалась.
А Тишинскому хотелось, чтобы жена ушла куда-нибудь ненадолго. Ему нужно было подняться и навсегда уйти из этого дома, но при ней он отчего-то не мог. Еще ему очень хотелось наглядеться на Милу напоследок, но и этого он сделать не мог, а только смотрел в окно на сгущающиеся сумерки.
Когда жена, простившись с незнакомым ему мужчиной, быстро пошла по дорожке к дому, Константин Олегович уже знал, что никогда не сможет видеть в ней его Милу. Честную, умную, добрую и ироничную. Любящую. Отныне ему предстояло жить с лживой и чужой женщиной. С Инной. Когда-то он хотел, чтобы Мила была похожа на Инну, вот и получил Инну.
Тишинский понял, что она нужна ему любая, когда уже нажимал курок, поэтому и успел отвести дуло, не совершив непоправимого. Впрочем, непоправимое уже свершилось. Ему так необходимо было видеть ее, обнимать, спешить к ней после работы… Без Милы жизнь ему не нужна, и теперь он не знал, что ему с ней, с ненужной жизнью, делать.
Нужно избавиться от пистолета, отстраненно подумал Константин Олегович. И удивился собственным мыслям: ему казалось, что он не способен думать ни о чем, кроме того, что потерял Милу и отныне его жизнь будет пуста и лишена смысла.
Пистолет достался ему от друга-одноклассника, после армии начавшего работать автослесарем и ставшего членом некой преступной группировки. То есть банды. Группировка занималась угоном и перепродажей автомобилей, что-то делила с такими же другими группировками, и школьный друг очень скоро оказался на кладбище, не успев насладиться огромными, по тогдашним меркам, деньгами. Пистолет одноклассник продал Тишинскому незадолго до смерти. Костя тогда только-только окончил институт, денег у него почти не было и расплачивался он частями. Последнюю отдал как раз накануне гибели незадачливого бандита…
Мила тяжело, как больная, поднялась со стула, достала из брошенной на диван ветровки телефон и вышла на крыльцо.
– Роман, никогда не приезжай, – быстро проговорила она в трубку, едва услышав ответ. – И не жди меня.
Почему ей казалось, что расстаться с Романом будет трудно? Трудно расстаться с Костей. Просто невозможно расстаться с Костей. Нельзя оставить его одного, постаревшего за несколько часов. И разве можно забыть, как хорошо молчать с ним по вечерам или разговаривать ни о чем? Забыть их спонтанные поездки по незнакомым городам и ощущение покоя и безмятежности, которое всегда окутывало ее в его присутствии. Даже сейчас.
Мила еще постояла на крыльце, крутя телефон в руках, вздохнула и вернулась в дом. Не спеша подошла к мужу, обняла за плечи и прижалась щекой к лысеющей макушке.
– Костя… Я люблю тебя. Ты мне верь.
Она никогда не говорила ему ничего подобного. И неделю назад очень удивилась бы, представив себя признающейся мужу в любви и верности до гроба.
Константин попытался отвести ее руки, но Мила не позволила. Оставив попытки отстранить, Тишинский погладил ее по руке.
– Это нельзя простить, – все же выдавил из себя Константин Олегович. – Я сейчас уйду.
– Не говори ерунду, – устало попросила Мила. Подумала и села к нему на колени, уткнувшись лбом в родную шею. – Мне видней, что можно простить, а что нельзя.
Они так и сидели, не включая свет, пока не стало совсем темно, как бывает темно только за городом.
Эпилог
Понедельник, 1 ноября
– Светлана Леонидовна! – тихо позвала Катя, сунув голову в кабинет заместителя директора. – С «Рижского» звонят, не знают, что делать: Вячеслава Викторовича опять нет, а им нужно срочно технологический маршрут согласовать.
Звонок с «Рижской» мог означать только одно: Славка снова напился и не вышел на работу. У него хоть на это ума хватало – не показываться на работе в непотребном виде. После смерти Лизы Кузьменко-младший, мгновенно постаревший и какой-то неживой, первое время держался хорошо, мужественно. Отказался от няни, которую ему навязывал Виктор Федорович, водил детей в сад, готовил им еду, укладывал спать. Казалось, он стойко перенесет горе. Совсем не верилось, что способен запить, как последний бомж, и начать в детский сад являться пьяным, а на работу не являться вовсе.
– Кать, я уеду сейчас, – решила Света, – а ты соври Виктору Федоровичу что-нибудь. Ну… что я в Бибирево поехала, что ли.
– Вы к Вячеславу Викторовичу, да? – с сочувствием спросила девушка. Кате никто ничего про семейные тайны директора не рассказывал, но она знала, как знает любой секретарь и любой наблюдательный человек.
Света махнула рукой, мол, куда же еще… Выхватила из шкафа куртку и, стараясь побыстрее проскочить приемную, чтобы не столкнуться с Виктором, выбежала на улицу.
Ключа от Славкиной квартиры у нее не было, да и быть не могло: она никто в этой семье. О том, чтобы пожениться, Виктор Федорович больше не заговаривал, да Света больше и не ждала предложения: Лизина смерть все изменила. Кузьменко-старшему нужно было думать о внуках, а не о собственной свадьбе.
Шаги за дверью раздались сразу же, едва Светлана нажала на звонок.
– Ты? – равнодушно спросил Слава и, не обращая на нее внимания, вернулся на кухню.
В квартире было чисто. Света быстро заглянула в бывшую детскую, в которой теперь спала одна Даша: чистота, игрушки аккуратно расставлены на небольшой детской стенке. Никогда не подумаешь, что хозяин целенаправленно превращается в алкоголика. Степу Слава переместил в свой бывший кабинет, а сам проводил время в спальне. Если не пил на кухне, конечно.
Дальше осматривать квартиру Света не стала, отправилась вслед за Вячеславом.
Сначала тот показался ей трезвым, но когда заговорил, стало ясно, что пьян он основательно. И в ближайшие часы не протрезвеет.
– Чего тебе?
– Слава, я сама детей из садика заберу, – ровно предложила Светлана. – Тебе в таком состоянии за ними идти ни к чему. И им тебя видеть ни к чему.
– А ты ведь ее не любила, Свет… Ты ведь ее терпеть не могла… – Кузьменко-младший смотрел на нее почему-то только одним глазом, второй сильно прищурил. Не иначе, лицо собеседника перед ним уже двоилось.
– Да, я не любила Лизу, – согласилась Света. Подумала и уселась напротив него.
– Вот и я не любил, – признался Вячеслав. – Заставлял себя любить, а не любил. Ее никто не любил, и она умерла.
Лиза тоже никого не любила, подумала Света. Мужа, во всяком случае, точно.
– Ее никто не любил. Никто. И она умерла, – повторил Слава и пьяно заплакал, прикрывая рукой глаза. – И я не любил. Только жалел. И отец ее жалел. Понимаешь? Не уважал, не восхищался, а жалел. А ведь она красавица была. И умница. Врач. Почему мы ее не любили, а, Свет?
– Я пойду Степкины вещи заберу. Тетрадки, учебники. Физкультурную форму. Ты не помнишь, у него завтра физкультура есть?
– Сегодня полгода, как ее нет, а я даже не знаю, какой она была. Доброй? Злой? Не знаю. А ты знаешь?
«Злобная, завистливая, жадная дура, – мысленно ответила Светлана. – Прости, господи…»
– Слава, я соберу детские вещи и заберу детей из сада. А ты возьми себя в руки. У тебя дети, помни об этом!
– Я помню, – Кузьменко поднял на Свету совершенно трезвые, но безумные глаза. – Сегодня полгода. Давай помянем Лизу.
– Давай. – Светлана поднялась, достала из буфета вторую рюмку и плеснула в обе коньяка из стоявшей на столе бутылки. – Царствие небесное…
Хозяин дома выпил, потряс головой и неожиданно трезвым голосом произнес:
